Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах-II
Горяев, прикрывая смущение смехом, проговорил:
— Ну, вы тоже хороши. Дали себя околпачить.
— Нельзя же так жить — увидел человека и думай: обдурит он тебя или нет? Я хочу, чтоб человек уважал меня, а я его.
Машина медленно поднялась в гору и, облегченно всхлипнув, побежала навстречу деревушке. Несколько десятков коробков-домишек выстроились вдоль самого тракта. В каждом дворе виднелись красиво уложенные поленницы дров, над трубами тонкие столбики дыма убегали высоко в небо. Было необыкновенно тихо и безлюдно.
— А ведь скучно вот так жить, — вслух подумал Алексей.
Шофер какое-то время помолчал, затем ответил:
— Кому так. Возьмите меня. Да я из Сибири ни за что не уеду. Или вот эти, в деревне. Чего им? Телевизор есть, кино тоже. Магазин, школа на месте. Театра или коктейлей нету? Зато у них такое есть, что вам и не снится. То есть я так, к примеру, чего, мол, и в городе нет.
«А ты с заковыкой», — во второй раз подумал Горяев и смущенно, но с одобрением глянул на водителя. И, желая замять свою случайную бестактность, спросил:
— До Слюдянки-то далеко еще?
— Нет, рядом, километров восемь осталось.
А как вы смотрите, если перекусить? Найдется там?
— Почему ж не найтись? Сообразим.
В районный центр въехали, когда солнце уже было в зените. Проехали по большой и широкой, вероятно, центральной улице, свернули налево возле универмага и в конце небольшой и узкой улочки остановились перед чем-то, напоминающим скверик, в центре которого стоял небольшой деревянный домишко с вывеской: «Столовая». Столовая была обычной, ничем не примечательной. Напоминала одну из московских и отличалась от них, может быть, тем, что была чище и уютней. Впрочем, было у харчевни еще одно неоспоримое преимущество перед ее столичными сестрами: кормили здесь тем, чего ни в какой Москве не сыщешь. Особенно поразили Алексея грузди и куропатки, которые стоили необычно дешево. Плотно пообедав и выпив под конец два стакана горячего и крепкого чая, Горяев вышел на улицу. Илья Николаевич, успевший пообедать быстрей, уже копался в моторе. «Козел», поседевший и продрогший, жадно урча, выбрасывал из глушителя клубы дыма.
— Дышит старик? — Алексей тоже заглянул под капот.
— А куда он денется? Помирать дома надо. Вы, я вижу, готовы? Ну, так что, — двинем дальше?
Когда выехали из Слюдянки, Илья Николаевич предупредил:
— Теперь только посматривайте, красотища пойдет невообразимая.
— Горы, что ли, будут?
— Да как вам сказать? Не Кавказ, конечно, но бугорок приличный.
Машина полезла вверх. И хотя подъем казался не таким уж большим, высота непонятным образом увеличивалась. Узкую, по-настоящему горную дорогу справа все время подпирала морщинистая, будто изъеденная оспой, гранитная стена. Слева же дорога обрывалась глубокой пропастью, на дне которой смутно виднелся берег закованного в лед Байкала. Вправо смотреть было невозможно: стремительный бег скалы раздражал глаза и кружил голову. Когда Горяев смотрел на дорогу, она казалась ему вполне вместительной для газика. Но стоило поглядеть влево, и сразу он начинал чувствовать, что колеса машины висят над пропастью. Было скользко, как на катке. Машина судорожно вихляла из стороны в сторону, и шоферу стоило немалых усилий заставлять ее двигаться в единственно нужном направлении.
— Да, тут не соскучишься, — не своим голосом протянул Алексей.
Илья Николаевич рассмеялся:
— Был у нас в гараже шофер. Не помню, кто по национальности. Мустафой звали. Ну, да это неважно. Приехал к нам кто-то из Москвы. Тогда этой стройки и в помине не было. Пожелал этот товарищ — ну, который приехал, — к рыбакам байкальским съездить. Куда везти? Решили — сюда. Как раз этот самый Аркатов работал, которого не то в финотдел, не то на телевидение выдвинули. Поехали. Тот, ну, который гость, значит, смотрит на дорогу, видит — дело керосином пахнет. Повертелся, повертелся, остановиться велел. По такой красивой дороге, говорит, грех на машине ездить. Пешком, мол, надо. Ну, вышли из машины, идут. Шли, шли, а потом этот товарищ спрашивает: «А далеко ли до колхоза?» Ему отвечают: «Километров пятьдесят». Нечего делать, снова сели в машину. Повертел он, повертел годовой и говорит: «А тут ведь, хлопцы, и калекой немудрено остаться». А ему Мустафа из-за баранки отвечает: «А вы не волнуйтесь. Здесь кто аварию терпел, еще никто жив не оставался».
— Ну, спасибо, утешил, — натянуто рассмеялся Алексей.
— Ничего, Алексей Павлович, бог не выдаст, свинья не съест.
Дорога местами становилась шире. Казалось, что она вот-вот вырвется из цепких лап гранита, но очередной поворот снова делал ее такой узкой, что захватывало дух. Только когда начался крутой и извилистый спуск и внизу замаячили контуры стройки, Горяев немного успокоился.
На стройке Горяев пробыл весь остаток дня, а когда совсем уже стемнело, промерзший и обессиленный зашел в общежитие девчат. Говорили «за жизнь», пили чай. Где-то в середине разговора дверь отворилась, и на пороге появился Илья Николаевич.
— Ну, так и думал, — протянул он. — Сижу в машине, слышу — чаем запахло. Дай, думаю, загляну, помогу хозяевам.
С шумом и гамом усадили гостя за стол, налили здоровенную кружку чая.
— Ох, и сила, — блаженно вздыхал шофер, — век бы тут сидел.
— Ну и оставайтесь с нами, — шутливо предложила черненькая толстушка, что сидела рядом с ним.
— Нельзя милая, — серьезно ответил водитель, — жена со свету сживет.
— А откуда она узнает?
— Э, девоньки, от моей жены ни один шпион не схоронится.
— Боитесь, значит?
— Что есть, то есть — боюсь родимую.
Алексей с удовольствием слушал застольную болтовню, но какое-то непонятное чувство тревоги все время напоминало о себе. «Что со мной, — думал он, — почему я разволновался?» И вдруг понял. Дорога. Обратная дорога. Он смотрел на водителя, но у того на лице, кроме блаженства, ничего прочесть было невозможно. «Может быть, он собирается здесь ночевать?» — рассуждал про себя Алексей, и приятное чувству надежды слегка шевельнулось в его душе. Но Илья Николаевич вдруг поднялся, сладко потянулся и ни к кому в частности не обращаясь проговорил:
— Хорошо в тепле, душа тает. Только вот надо пойти глянуть, как там нутро у «козла» моего. Ему еще сегодня потрусить придется. — И, нахлобучив на лоб старенький треух, не спеша выпел из комнаты.
Сомнение насчет того, ехать или не ехать, окончательно развеял комсорг стройки Борис Бетев:
— Вы меня с собой до города прихватите?
— Какие могут быть разговоры? Конечно!
— Я думаю, — продолжал Борис, — если дел особых у вас больше нет, может, и поедем, чтоб пораньте отсюда выбраться?
— А какая разница, теперь, — невольно вырвалось у Горяева, — раньше или позже?
— Да особой разницы, конечно, нет. Снежок там начинает мести. Вот я и думал: может, пораньше, оно лучше будет?
«Только этого не хватало», — со злостью отметил про себя Алексей. Но наигранно весело ответил:
— Ну что ж, ехать так ехать.
Простились с девчатами, пообещали заезжать друг к другу в гости и вышли на улицу. Было холодно. На небе ни звездочки, только снег плавно опускался на землю.
— Прямо балет на льду со световым эффектом, — вырвалось у Алексея.
Крепко ухватившись за рукоятку у щитка, он внимательно вглядывался вперед. Фары едва-едва выхватывали из темноты контуры дороги, а сверху все сыпались и сыпались белые пушинки. Хрипло посапывая, газик налетал на белые бугорки снега, разметывал их в клочья, настойчиво прокладывая путь. Чем выше поднимались в гору, тем ощутимей были порывы ветра, а метель становилась просто непроницаемой.
— В такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выгонит, — с раздражением проговорил Алексей.
Шофер глянул в его сторону и улыбнулся.
— А что погода? Все на месте. Воздух свежий, снежок чистый. Конечно, сейчас и дома посидеть неплохо, особенно возле женского пола. А хороши девчушки, верно, Алексей Павлович?
— Вы, я вижу, в этом деле толк знаете, Илья Николаевич.
— А чего ж там не знать? Всю жизнь, слава богу, в брюках ходил, в юбке никто не видел. Да и наука не такая хитрая.
— Илья, ты расскажи, как француженку на Байкал возил, — поддержал разговор Борис.
— Что там рассказывать, старые раны ворошить, — неохотно откликнулся шофер.
— Что за француженка? — рассеянно спросил Алексей. Он все с большей тревогой оглядывался по сторонам. Машина еле катилась. Казалось, она вот-вот пробьет эту белую непроницаемую стену снега и нырнет в черный провал пропасти. «Куда он едет, черт его побрал? — с раздражением думал про себя Горяев. — Это же форменное безумие». Машина вела себя, как норовистая лошадь. То и дело шарахалась из стороны в сторону, словно пытаясь вырваться из рук седока. Необычно вел себя и водитель. Все время ерзал, вертел во все стороны головой и без конца ощупывал карманы.
