Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти
— Ладно, — сказал я. — Мы пойдем к ним. А вы не беспокойтесь, докладывать не нужно.
Когда мы оказались в мрачном квадратном холле, то услышали оттуда скрип кресла-качалки. Звуки мерные, тяжелые, в такт нашей любимой песне «Генри Мартин», которую мы пели в Стрели-Милл. Потом сквозь басовитые мужские нотки пробился тонкий голосок маленькой девочки. Джордж запел чуть погромче. Не знаю почему, но мы вдруг улыбнулись. Девочка тоже стала петь громче, после чего рассмеялась и стала подшучивать над пением отца. Он затянул песню еще громче. Ребенок, вторя ему, завизжал высоким голосом. Кресло со скрипом качалось туда-сюда, потом вдруг Джордж засмеялся, поскрипывание прекратилось, и он произнес радостно и со смехом:
— Ай-ай-ай, как нехорошо! Ах, бессовестная девочка. А ну-ка, баиньки!
Девочка засмеялась, продолжая подшучивать над ним.
— Мама! — сказал он. — Иди сюда, уложи девочку спать!
Девочка засмеялась снова. Мы открыли дверь и вошли. Он был очень удивлен, увидев нас. Он сидел в высоком кресле-качалке у камина без пиджака, в белой рубашке и жилете. Девочка в маленькой ночной рубашонке стояла у него на колене, тараща на нас свои глазенки, ее каштановые волосы падали на лоб, бронзовой пылью лежали на ушах. Быстро она обвила руками его шею и спрятала лицо у него на груди. Ее маленькие ножки впечатались ему в бедро. Он тряхнул головой, потому что мягкие каштановые волосики щекотнули ему подбородок. Он улыбнулся нам и сказал:
— Видите, чем я занят!
Потом повернулся к маленькой каштановой головенке, приникшей к его груди, подул на светящееся облачко волос и потерся губами, усами о теплую шейку. Девочка вздернула плечики и рассмеялась приглушенным смехом. Она не поднимала лица и не разжимала объятий.
— Она думает, что она стесняется, — сказал он. — Посмотри, юная девица, на леди и джентльмена. Она настоящая сова, не хочет спать. Правда, совушка?
Он еще раз пощекотал ей шейку усами, и девочка весело рассмеялась.
В комнате было очень тепло, пылал камин. Комнату освещал вдобавок тяжелый бронзовый канделябр, стоявший посередине. Эта мебель досталась им от Мэйхью. Джордж выглядел крупным, красивым мужчиной в блестящем черном шелковом жилете, облегающем его по бокам, округлые мускулы выступали сквозь белую ткань рукавов рубашки.
Вдруг девочка подняла голову и посмотрела на нас, запихивая в рот соску, которая висела поверх ее ночной рубашки. Длинные розовые рукава обтягивали пухленькие маленькие запястья. Она стояла с соской во рту, обхватив одной рукой шею отца и глядя на нас большими карими глазами. Потом она подняла пухлый маленький кулачок, принялась ерошить свои кудряшки, а затем и крутить собственное ухо, белое, как цветок камелии.
— Но у нее и впрямь сонный вид, — сказала Летти.
— Пошли! — сказал он, увлекая ее к себе на колени. — Пошли баиньки.
Но маленькая негодница начала кричать в знак протеста. Она напряглась, высвободилась и теперь снова стояла на отцовском колене, грустно глядя на нас, тряся соской во рту и дергая за ухо Джорджа своими маленькими пальчиками, пока тот не убрал ее руку.
— Ноготки у нее очень острые, — сказал он улыбаясь.
И тут пошли расспросы, как обычно заведено у друзей, которые долго не виделись. Девочка лежала головкой на его плече, глядя на нас усталыми, действительно совиными глазами. Потом непроизвольно веки у нее опустились, и она легла ему на руку.
— Она спит, — прошептала Летти.
Темные глаза тут же открылись снова. Мы многозначительно посмотрели друг на друга, продолжая беседовать. Через некоторое время девочка окончательно уснула и засопела.
Наконец к нам спустилась Мег, она приветствовала нас удивленным шепотом и повернулась к мужу.
— Уснула? — прошептала она, удивленно склонившись над спящим ребенком. — Вот чудесно, правда?
Она взяла спящего ребенка из его рук, прижавшись губами к ее лобику и мурлыча нежные непонятные звуки.
Мы еще поговорили некоторое время, пока Мег укладывала девочку в кровать. Джордж держался самоуверенно, независимо. Да, теперь он стал преуспевающим человеком, переселился в большой дом, на него работали трое батраков. К тому же он был известным общественным деятелем, его уважали. Он сразу ввязался в спор с Летти.
— Конечно, — заявила она, — я читала мистера Уэллса и мистера Шоу, и даже Нейла Лайонса, и Голландца… как его имя? Керидо? Но что я могу поделать? Я думаю, богатые так же несчастны, как и бедные. И тоже смертны. Что тут поделаешь? Это же вопрос развития человеческой расы. Жизненные проблемы со счетов не скинешь. Общественные отношения нельзя менять насильственным путем, здесь не помогут никакие наполеоны. Надо просто приспосабливаться друг к другу.
— Ой, ой, — сказал он. — Это довольно трусливая позиция. Так вести себя — ничтожно и бесполезно в высшей степени.
— Общественная жизнь многогранна, поэтому каждый может найти пример, подтверждающий его правоту, На самом деле никто ничего не может никому доказать, впрочем, как и опровергнуть тоже.
— Нет, можно, если начать активные действия, — ответил он убежденно.
— Есть еще другое средство: отправиться всем в богадельню и до самой смерти влачить убогое, жалкое существование, — сказала она. — Однако жизнь слишком хороша, чтобы поступать так.
— Жизнь сама по себе — печальная вещь, — отозвался он на ее откровения.
Ее появление его потрясло. На удивление, она до сих пор сохранила способность влиять на его взгляды. Всю его страстную, сердитую речь, в которой он попытался дать анализ общественных противоречий, можно было объяснить лишь страхом перед угрозой его жизненным интересам, исходившей именно от нее.
Она с легкостью отражала все его доводы, не обращая внимания на его грубую интонацию и безапелляционный тон. Более того, если бы она захотела, она бы ему и этого не позволила. В ней была такая сила, что она могла даже против воли вторгаться в его личную жизнь. Поэтому она и пригласила его отобедать с ними в Хайклоузе, что вполне было возможно теперь для него. Благодаря своему бизнесу он стал подходящей компанией для джентльменов, для comme il faut на любом званом обеде и ужине.
Между прочим, она мне писала: «Джордж Сакстон был у нас на обеде вчера. У них с Лесли жуткие разногласия по поводу национализации промышленности. Джордж поджигает Лесли, как спичка. Отчего, между нами, наш друг очень гордится. Это удивительно. Я, конечно, стараюсь сохранить равновесие сил и пытаюсь защитить достоинство моего мужа. В самый опасный момент, когда Джордж начинает размахивать своим окровавленным мечом, а Лесли лежит, обливаясь кровью, я делаю шаг вперед и поражаю победителя прямо в сердце легкой сатирой или ловким вопросом. Поднимаю Лесли и говорю, что эта кровь доказывает его правоту. И — ву-а-ля! Затем я в тысячный раз начинаю разгонять консервативных ворон вроде Лесли, на этот раз обращаясь к Джорджу, теперь мне не нужно спорить с ним, потому что он становится такой сердитый, и я начинаю примиряющий разговор о прекрасных и печальных сторонах жизни, которых он не замечает из-за своей увлеченности социализмом. И вот я добиваюсь своего. Думаю, у меня талант Макиавелли. Воистину это так».
Позже она писала: «Получилось так, что мы ехали на машине из Дерби воскресным утром. И когда мы взобрались на вершину холма, нам пришлось пробираться сквозь довольно большую толпу. Я посмотрела и увидела нашего друга Джорджа, выступавшего здесь и ратовавшего за государственное обеспечение матерей. Я попросила Лесли остановиться, чтобы послушать. Рыночная площадь до отказа была заполнена народом. Джордж увидел нас и пришел в ярость. Лесли тоже завелся. И хотя я держала его изо всех сил, он выскочил и начал задавать вопросы. Должна признать, к моему стыду, что он вел себя как осел. Мужчины, толпившиеся вокруг, что-то бормотали себе под нос. Я подумала: Лесли непопулярен среди них из-за того, что он сторонник механизации, которая должна заменить человеческий труд. Поэтому они приветствовали нашего друга Джорджа, когда тот громогласно изрыгал свои ответы. Он указывал пальцем на нас и кричал до тех пор, пока мы не ретировались. Джордж торжествовал победу, зато когда я увидела его несколькими днями позже, он чувствовал себя очень неловко и неуверенно».
Почти через год она опять затронула эту тему: «Я нашла для себя забаву: два или три раза я побывала в Холлиз на собраниях социалистов. Лесли об этом не знает. Там было очень забавно. Конечно, социалисты мне симпатичны, но я не могу постоянно щурить глаза, и видеть все в одном цвете. Жизнь порой напоминает огромного, красивого мужчину, который молод и полон сил, однако веста волосат, пожалуй, истинный варвар, с грубыми и грязными руками, причем грязь просто въелась в кожу. Руки уродливы, рот некрасив, волосатый, жестокий, зато взгляд его глаз глубок и невероятно притягателен. Я так и сказала Джорджу.
