Александр Дюма-сын - Роман женщины
«Что делать, что делать? — говорил растерявшийся и обезумевший Леон. — Каждая минута, проведенная мною в бездействии, стоит годы счастья Мари».
Какие только соображения и предположения не приходили ему в голову — и все они распадались в прах при одном слове «невозможно!». Состояние, жизнь, честь — все готов он был отдать за средство спасти Мари — и не находил этого средства. Волей-неволей надо было ждать хода дел, потому что всякое насильственное действие могло иметь еще большую огласку.
Но каким образом сказать обо всем этом г-же де Брион? На такой подвиг он не находил в себе достаточно храбрости; он без цели блуждал по улицам Парижа, и вечером, не зная как, Леон очутился в клубе. Да и куда ему было деваться: ни к себе, ни к Мари он не смел зайти.
Между тем вернулся Жан, доставивший по адресу записку Ловели. Она потребовала его к себе.
— Г-жа де Брион была дома? — спросила она его.
— Точно так.
— У нее никого не было?
— Нет, у нее был граф д’Ерми.
— Хорошо, что она тебе сказала?
— Она спросила ваш адрес.
— Ты сказал его?
— Да.
— Меня ни для кого нет дома; помни это.
Оставшись одна, Юлия смутилась. Она ждала теперь посещения Мари, и как ни был тверд ее характер, но, становясь на дороге другой женщины, она не могла не чувствовать этого смущения. Чтоб ободриться, она напомнила себе причины, побуждавшие ее к мщению, стараясь не разбирать движений своего сердца, потому что в глубине его она чувствовала невольное угрызение совести.
— Прочь раскаяние! — вскричала она, наконец. — Теперь уже не воротишь того, что сделано.
Часов в десять ей доложили, что какая-то дама желает ее видеть.
— Меня нет дома.
— Но приезжая так настоятельно хочет вас видеть, говоря, что дело не терпит отлагательства, я решился доложить о ней.
— Кто она такая? — спросила Юлия, как бы не зная заранее посетительницы.
— Она не говорит своего имени.
— Пусть скажет; я не принимаю тех, кто не хочет назвать себя.
Жан воротился и принес карточку.
— Г-жа де Брион у меня! — вскричала Юлия, как бы от удивления и вместе с тем нарочно, чтобы Жан слышал. — Проси ее.
Мари вошла. Вуаль скрывала бледность ее лица, и едва только она увидела Юлию, как ноги изменили ей, и она скорее упала, чем села в кресло.
Между тем вот что происходило.
Мари, как сказал Жан, была с отцом в то время, когда ей подали записку Юлии. Неожиданность и ужасное содержание этого послания до того поразили бедную женщину, что граф д’Ерми подошел к ней, желая видеть, чье послание могло произвести такое действие; но Мари бессознательным и быстрым движением руки бросила в камин еще недочитанное письмо, смысл которого и почерк поразили одновременно ее глаза и мысли.
— Спросите адрес, — могла проговорить только г-жа де Брион.
— Что такое в этом письме? — спросил граф.
— Ничего, папа, — отвечала Мари, протягивая ему руку.
— У тебя есть от меня тайна?
— Нет, нет, добрый папа.
— Дурная весть?
— Право нет, деловое письмо.
— Отчего же ты побледнела?
— Я испугалась звонка; да и начало письма показалось мне худою вестью, и я испугалась за Эмануила, а между тем, оно касается весьма обыкновенного дела, которое даже не помешает мне заснуть.
И Мари посмотрела на часы.
— Ты выгоняешь меня? — заметил граф д’Ерми.
— Какая мысль, папа, возможно ли это?
— Значит, мне не о чем беспокоиться, и я могу оставить тебя. Итак, до завтра.
— До завтра.
Но граф не успокоился. Это письмо заставило его подозревать существование какой-то тайны, тем более что нетерпение, с каким Мари дожидалась его ухода, не осталось им не замеченным. Однако Мари проводила отца до передней, поцеловала его, и он вышел.
Вернувшись к себе в комнату, Мари позвонила и так сильно, что удар звонка поразил ухо графа, не успевшего еще сойти с лестницы; граф подумал, что она зовет горничную, и продолжал спускаться, но вдруг человек, посланный куда-то г-жою де Брион, пробежал мимо него по той же лестнице.
— Куда ты? — спросил граф бегущего слугу.
— Приказать закладывать лошадей, — отвечал он.
— Хорошо, ступай!
Граф остановился в раздумье, спрашивая себя, куда бы так поздно могла ехать его дочь. Первым движением его было воротиться, но, подумав немного, он продолжал свою дорогу. Выйдя на улицу, он отпустил свою карету, подозвал фиакр, велел ему остановиться на некотором расстоянии и спрятался за угол.
Через четверть часа ворота отеля де Бриона растворились, и карета Мари, выехав из них, понеслась по улице. Граф бросился в фиакр и, показывая луидор кучеру, велел ему следовать за каретой. Последняя проехала мост Святых Отцов, Карусельную площадь, повернула на улицу Дофина, проехала еще несколько улиц, перерезала бульвар и остановилась у дома на улице Табу.
Страшная мысль промелькнула сначала в голове графа: он думал, что Мари поехала к Леону; но, видя, что карета ее взяла это направление, он радовался своей ошибке. Да и действительно могло быть то, что она сказала ему: она хотела избавить Эмануила от лишних хлопот и поэтому выехала одна, не теряя времени. Итак, он видел, как карета Мари остановилась, как она вышла из экипажа и как она вошла в подъезд означенного дома. Подождав минут пять и видя, что она осталась там, он позвонил, в свою очередь. Сердце его билось страшно.
— Сюда вошла сию минуту дама? — спросил он привратника, отворившего ему ворота.
— Сюда, сударь.
— К кому?
Привратник медлил с ответом.
Граф показал ему тот же луидор, который придал быстроту наемному фиакру; он же развязал и язык привратника. Правду сказал Филипп Македонский, что «нет двери, которую бы не растворил золотой ключ».
— К кому же? — повторил граф.
— В квартиру одной дамы.
— А кто такая эта дама?
— Г-жа Юлия Ловели.
— Чем она занимается?
Привратник отвечал улыбкой.
— Ну говори же?
— Боже! Она… она… хорошенькая женщина… впрочем, она очень добрая, и мы не можем на нее жаловаться. Всякий живет как хочет…
Холодный пот выступил на лбу графа. Он не мог угадать ничего, хотя и чувствовал, что причина, заставившая приехать сюда его дочь, была постыдна. Победив, однако, свое волнение, он продолжал:
— И часто приезжает к ней эта дама?
— Нет, мы видим ее впервые, не так ли? — прибавил привратник, обращаясь к своей жене. Он хотел честно заслужить эти 25 франков.
— Да, — подтвердила последняя.
— Вы уверены в том, что говорите?
— Положительно уверены, сударь.
— Хорошо, теперь выпусти меня, — сказал граф и бросил луидор на стол.
Привратник поклонился и отворил ему ворота. Выпустив графа, он взял луидор и посмотрел на него внимательно.
— 1813 года, — сказал он, побрякивая им, как бы желая убедиться в настоящем звуке золота. — А мы спали с тобой, жена, — прибавил он.
— Это доказательство, что счастье приходит во сне, — отвечала та и расхохоталась.
Граф, полный тревоги и страха, почти плача влез в фиакр и, несмотря на холод ночи, решился ждать.
XII
Юлия разглядывала Мари: она сознавала свое преимущество, ей нечего было бояться, словом, она торжествовала. Однако чувство, понятное каждому, не позволяло ей первой прервать обоюдное молчание. К тому же с Мари она не могла быть так откровенна, как была с Леоном; она понимала необходимость убедить г-жу де Брион, что ее образ действий имеет за собою право, а следовательно, и оправдание, и чтобы последняя не могла винить никого, кроме себя, в последующем несчастье. Юлия была слишком умна, чтобы не войти в ту роль, которую готовилась разыгрывать; а между тем, она молчала и, обозревая молодую женщину, думала: «Как она прекрасна!»
Наконец Мари решилась заговорить.
— Мы одни? — спросила она.
— Совершенно.
— Точно ли вы Юлия Ловели?
— Я перед вами.
— Так это вы прислали мне записку час тому назад?
Юлия утвердительно кивнула.
— Знаете ли вы, что вы сделали?
— Знаю.
— Вы погубили меня! Вы отравили жизнь моего мужа, будущность моей дочери — все!
— Да.
— Вы знали все это и не остановились?
Юлия понимала, что следовало быть слишком жестокою, чтоб иметь хоть какое-нибудь оправдание.
— Да, — отвечала она в последний раз, подпирая голову рукой и глядя пристально на свою соперницу.
— Значит, ненависть ваша ко мне не имеет пределов?
— Вы правы, я ненавижу вас!
— За что? Что я вам сделала? — спрашивала Мари.
— Что сделала! Вы спрашиваете, что вы сделали? Судьба бросила вас на дороге моих желаний, надежд — вот ваша вина. Я принадлежала Эмануилу — он бросил меня для вас; я отдалась де Грижу — он влюбляется в вас, он становится вашим любовником, потому что выбор между нами затруднить никого не может: вы молоды, прекрасны, вы отдаете себя не за деньги… Вот за что я ненавижу вас, и вот зачем я хотела уничтожить все, что ставило вас выше меня, т. е. ваше имя, происхождение, чувство, добродетель. Чтоб опрокинуть статую, я разбиваю пьедестал.
