Миранда Гловер - Шедевр
Я попробовала собраться с мыслями. Как бы мне самой ни нравились мои представления, сумею ли я сделать из них нечто цельное, как обещала вчера ночью Бену по телефону? Я подумала об Эве. Я не говорила с ней со дня аукциона, но каждый раз, как у меня возникала сложная ситуация, я вспоминала о ней. Интересно, какого она мнения о результате торгов? Как бы она распутала все, что я натворила? Независимо от желания, ее отношение ко всему происходящему в моей жизни имело для меня значение. Даже несмотря на то что она была настроена против моего проекта, я понимала, что Эва — единственная, кто смог бы понять его сокровенный смысл, да так оно и произойдет. Этого ждут члены комиссии Тейт, Бен и Эйдан, и пресса, которую, впрочем, больше устроил бы мой провал — это стало бы сенсацией. Но я не могу просить Эву о помощи. Мне невыносимо видеть на ее лице эту улыбку — «Я же тебе говорила», — когда она узнает о моих проблемах и будет искать пути их решения.
Я достала из сумки открытку с выставки Гилберта и Джорджа и нацарапала на обратной стороне: «Этот городской пейзаж навевает на меня ностальгию; надеюсь, у тебя все в порядке. Здесь все хорошо, Э.»
Когда я подняла голову, то увидела Соню: она стояла передо мной и улыбалась. Я сразу же пришла в себя. Невероятно, до чего она похожа на Фриду Кало!
Она не стала снимать пальто — просто села и придвинулась к столу. Наши глаза встретились.
— Пишешь домой?
— Ага, — улыбнулась я, — маме.
Я поняла, что Соня хочет узнать об этом подробнее.
— Вы с ней близки? — она вытащила из сумки диктофон и положила его на стол.
— Так это твой первый вопрос? — спросила я, всем своим видом выражая удивление.
Она улыбнулась и включила диктофон, продолжая смотреть на меня.
— Я однажды сказала какому-то журналисту, что была воспитана на идеях феминизма, — медленно начала я. — Наверное, надо было сказать: на идеях своей матери.
Соня по-прежнему не снимала пальто, даже не расстегнула его.
— Разве это плохо?
— Нет, не всегда плохо, — ответила я, твердо намереваясь не говорить больше, чем захочу. За прошедшие годы я поняла справедливость пословицы о том, что слово — не воробей. — Просто необычно. Моя мать во многом определила выбор моей профессии.
— То есть?
— Ну, когда она не выступала с протестом против чего-нибудь, мы ходили смотреть картины.
— А чем она занималась?
— Она занималась наукой — и занимается ею по сей день.
— В какой области?
— Политология. Она ярая феминистка.
— У нее есть публикации?
Я кивнула и рассказала о сумасшедшем взлете популярности Эвы, о ее книге «Женщины восстают», написанной всего через пару лет после моего рождения. Я в двух словах описала жизнь в Икфилд-фолли, пока Соня внимательно слушала.
— А отец?
Я никогда ни с кем не обсуждала те необычные отношения, которые были между Эвой и Симеоном или недостаток отцовского внимания.
— Он умер, когда мне было шестнадцать, — ответила я.
— Извини. Он тоже писал книги?
— Нет. Но он также в некоторой степени был ученым.
— Тебе его недостает?
Соня отчаянно пыталась узнать все подробности. Мое сопротивление возрастало прямо пропорционально степени ее вмешательства.
— Конечно, но время лечит.
Соне принесли кофе, но она даже не взглянула на него. В ее светло-карих глазах светилось оживление.
— Ты часто видишься с Эвой? — спросила она.
Я отрицательно покачала головой. Итак, ей уже известно имя — и вообще известно гораздо больше, чем мне того хотелось. На самом деле я не удивилась, но желание подробно рассказывать пропало. Мне нравится находиться здесь и сейчас, жить сегодняшним днем. Разговоры об Эве относятся к прошлому. Но Соня мне нравилась и не хотелось особо от нее что-то скрывать.
— А что она думает о твоем искусстве?
Я посмотрела на то, как в окне желтые такси разбрызгивают серое месиво из дорожных выбоин, и саркастически рассмеялась:
— Эва думает, что я торгую собой.
— Наверное, ей должна быть противна твоя идея выставить себя на аукцион.
— Это не совсем соответствует ее феминистическим идеалам, особенно если в роли покупателя выступает мужчина.
— Какого ты мнения о Бене?
Мне вспомнился вчерашний сеанс стриптиза. О чем я думала? Мне казалось, что я уже переросла такие необдуманные поступки. Моя импульсивность всегда мне мешала. Вчерашний эпизод — одна из тем, которые я не хотела бы обсуждать.
— Для него покупка меня — всего лишь рекламный трюк. Он с трудом выкраивает время для меня.
Соня понимающе засмеялась:
— Разве Бен не похож на большинство известных коллекционеров? Он и не собирается посвящать много времени рассматриванию приобретенного шедевра. Но, как и любое другое произведение искусства, будет демонстрировать тебя публике, для него это хорошая самореклама, — как, например, было вчера вечером, — а в остальное время ты будешь пылиться у него дома.
— Он женат? — Я старалась говорить равнодушно.
— О Господи, нет! — воскликнула она. — Но Бену нравятся женщины. Его знакомили со множеством юных леди, но, похоже, он не собирается связывать себя узами брака. Он представляет собой странное сочетание — филантроп и гедонист в одном лице.
— В каком смысле?
— Бен любит крайности, — сказала Соня. — Если покупать работы художника — то всю коллекцию. Кажется, ему просто доставляет удовольствие владеть произведениями искусства — и людьми. Ты знакома с Сарой? Так Бен буквально оплачивает землю, по которой она ходит.
— Но он же не спит с ней?
Соня пожала плечами.
— А тебе Бен нравится? — я перевела разговор на ее чувства. В конце концов, Бен — ее главный постоянный покупатель. Хотя мне казалось, что Соня не интересуется его личной жизнью, она энергично кивнула.
— Он не может не нравиться. Бен забавный, светлый, образованный человек — существует не так уж много вещей, в которых бы он не разбирался. Но к нему невозможно подойти слишком близко.
— Вы когда-нибудь проводили много времени вместе?
— Нет, думаю, что нет. Бен то тут, то там. На выходные он, чтобы расслабиться, ездит в Хэмптон, когда выпадает такая возможность.
Я спросила, насколько близко Бен знаком с Грегом.
Соня убежденно ответила:
— Очень близко.
— Кто из них доминирует?
Я боялась, что этот вопрос станет последним. Но Соня, казалось, была не против поговорить об этом.
— Грег Вейц ведет дела и дает Бену советы. Но знаешь, я думаю, что Бен не следует им безоговорочно. Уверена, он не купит работу, если сам не убедится в ее значимости. Не думаю, что он покупает произведения искусства только для того, чтобы выгодно вложить деньги, но, безусловно, и с этой целью тоже.
— А он платит налоги?
— Разумеется. Все американские коллекционеры помнят об окончании финансового года.
— Так почему, по-твоему, Грег убедил Бена купить меня?
— О, думаю, он считает тебя хорошим капиталовложением!
Соня ободряюще улыбнулась, но произнесла эти слова со знанием дела, что слегка рассердило меня. Я заметила, что огоньки в ее светло-карих глазах потухли. Соня чего-то не договаривала.
Я спросила ее о последней выставке в галерее Вейца. Соня выключила диктофон. Выставка называется «Царство теней», сказала она, и состоит из двадцати экранов, которые показывают тени людей, находящихся с другой стороны, намекая на существование потусторонней действительности. Основная идея заключается в том, что на наш разум влияет игра воображения, а также подчеркивается субъективность любого восприятия.
— Не могу дождаться, когда увижу ее. Надеюсь, что смогу попасть на выставку до конца недели, — произнесла я. Я завидовала умению Сони ясно и увлекательно рассказывать о своих проектах.
Она удивленно взглянула на меня.
— Конечно попадешь. Грег сегодня утром сказал, что завтра вечером ты устраиваешь в галерее частный просмотр.
Когда я ехала обратно, мой ум метался между Соней и Эвой. Интервью получилось неплохим, но оно все равно расстроило меня. После разговора с Соней мне показалось, будто я заблудилась в трех соснах или, по крайней мере, среди небоскребов Нью-Йорка. Я поняла, что Соня собирает для Грега информацию обо всех сделках, которые заключает его галерея, но о случае со мной она знала гораздо больше, чем было необходимо или даже допустимо.
Со времени последней недели перед аукционом мое общение с Эвой сводилось к коротким обменам приветствиями в ритме стаккато по телефону — в промежутках между интервью, перелетами, встречами с Эйданом и Петрой. Я знала, что Эва не одобряет моей затеи. И была уверена, что она не преминула поделиться своими мыслями с Линкольном. Человек, от которого я ожидала безусловной поддержки — моя мать — являлась самым строгим критиком. Дело было даже не в словах, которые она произносила, а в паузах между ними. Неприятно думать о ней на сцене, но от этого никуда не деться, потому что следующее мое представление посвящено олицетворению безусловной материнской любви.
