Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет
Наступило молчание. Смех Мази оборвался. Ее брови поползли вверх. Некоторое время она поглаживала кончиками пальцев бронзовую черепаху, служившую ей пресс-папье.
— Вам неудобно в вашей комнате? — спросила осторожно она.
— Да нет, удобно! — ответила Элизабет с воодушевлением. — Но видите ли, Мази, там мы будем совсем у себя дома.
— Я понимаю, понимаю.
— Я все устрою по своему вкусу. Оклею комнаты обоями, покрашу кухню, туалет…
Говоря это, она энергично жестикулировала.
— Вы сможете все это сделать сами? — спросила Мази, недоверчиво улыбаясь.
— Ну конечно, Мази! В гостинице я часто помогала папе переклеивать обои между сезонами.
Занятие родителей Элизабет никогда не нравилось Мази. Рассказывая о них посторонним людям, она никогда не говорила, что они «содержали гостиницу», а с важным тоном заявляла, что они занимаются туристическим бизнесом. Что касается дяди Дени и Клементины, владельцев кафе на улице Лепик, то она просто не замечала их существования. По ее мнению, это было просто чудо, что Патрис нашел в такой далекой от их среды девушку, у которой были все нужные качества, чтобы войти в семью Монастье.
— Я уже вижу, что из этого получится, — вдохновенно продолжила Элизабет. — Понадобятся обои с цветочками, кретон для занавесок…
Лицо Мази все больше и больше напрягалось, выражая высокомерное неодобрение. Вдруг ее щеки задрожали:
— Не так быстро, дитя мое! — сказала она. — Я могу согласиться, что ваше воспитание в Межеве развило в вас склонность к переменам, к передвижениям, скажем так: к непоседливости. Но здесь мы привыкли жить все вместе, под одной крышей, разделяя наши общие заботы и радости, как хлеб за столом. Я уверена, что план переезда в домик сторожа не исходит от Патриса.
— Нет, Мази, — ответила Элизабет.
— Ну и отлично! Мне было бы неприятно узнать, что мой внук способен на такую прихоть. Он хотя бы знает, что вы пришли ко мне поговорить об атом?
Элизабет отрицательно покачала головой.
— Еще лучше! — сказала Мази. — Значит, вы пришли ко мне по собственной инициативе…
— Я подумала…
Мази выпрямилась. Ее грудь под черными кружевами тяжело дышала…
— Я знаю, о чем вы подумали, Элизабет, — сказала она с силой. — Но удовольствие играть маленькую хозяйку дома не должно заставлять вас забыть об уважительном отношении к семье вашего мужа! А как мы, Луиза и я, будем выглядеть в этом большом доме, который вы покинете для того, чтобы поселиться в какой-то лачуге? Люди могут подумать, что мы не уживаемся с вами, что вы избегаете нас, что вы жаждете независимости.
— Что вы? Совсем нет! — убежденно сказала Элизабет. — Никто не может так подумать, потому что мы будем видеться, как и прежде, будем вместе завтракать, обедать и ужинать.
— В самом деле? — спросила Мази, скривив рот в усмешке.
— Конечно, — ответила Элизабет. — А время от времени мы тоже будем приглашать вас к себе на завтрак или на обед. Я буду сама готовить…
Мази оперлась обеими руками о стол и медленно поднялась. Край ее парика слегка отошел ото лба. Мраморное лицо с фальшивыми волосами на голове.
— Девочка моя! — сказала она. — Вы очаровательны, но вы очень поспешно принимаете свои решения. Я не одобряю вашей идеи. Более того, я нахожу, что она оскорбительна по отношению ко мне. И прошу вас больше никогда о ней не говорить.
— Я больше никогда не заговорю о ней, Мази, — сказала Элизабет, едва сдерживаясь от гнева. — Но даже если мы не можем с Патрисом жить в этом павильоне, то я хотя бы могла прибраться в нем и обставить его. Мне не нравится этот мертвый дом в глубине сада!
— Если вам так хочется поработать маляром…
— Очень!
И она направилась к двери.
— Элизабет! — крикнула ей вслед Мази.
— Да? — ответила она, обернувшись на пороге.
— Надеюсь, вы хорошо поняли меня? Здесь я у себя дома, и не хочу, чтобы меняли мои привычки.
Элизабет взглянула на нее недобрым взглядом и вышла, не проронив ни слова.
Во время второго завтрака ни она, ни Мази не упомянули об утреннем разговоре. После завтрака Элизабет попросила денег у Патриса: ей надо было походить по магазинам. Что она собиралась купить? Он скоро узнает. Это был сюрприз. Она ушла, унеся в сумочке триста франков.
Она развернула на кровати два рулона обоев:
— Розовые с большими полевыми цветами — для нашей спальни, цвета желтой соломы под ткань — для салона столовой, — сказала она. — Правда, они красивые?
— Очень красивые! — подтвердил Патрис.
— И недорогие! Всего, вместе с двумя банками краски, я истратила двести семьдесят пять франков. Если бы ты нанял маляров, то они запросили бы вдвое дороже.
— Не будем же мы сами делать ремонт во всем доме! — воскликнул Патрис.
— Не мы, а я одна отремонтирую его.
— Да? А почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог?
— У тебя есть более серьезные дела. Интерьер я сделаю сама. Я думаю, на все это уйдет дней десять, пятнадцать…
Патрис покачал головой:
— Какая ты странная, Элизабет. Ты так внезапно приняла это решение, ни с кем не посоветовавшись!
— Мази уже в курсе. Сегодня утром у меня с ней был крупный разговор.
Патрис отпрянул в удивлении:
— Что она говорит о твоем плане?
— А что же она может сказать? Она недовольна…
— Я так и знал, — пробормотал он. — У нее такой странный вид был за обедом. Она легла спать раньше, чем обычно…
— Ей от этого будет только лучше, — заносчиво сказала Элизабет.
Патрис присел на край кровати, смотрел на обои, погладил их своими тонкими белыми пальцами и сказал вдруг, подняв голову:
— Элизабет, мне кажется, что тебе придется отказаться от своей затеи, по крайней мере в настоящий момент.
— А почему я должна отказаться? — удивилась она. — Ты знаешь как я люблю Мази, я пришла к ней с таким доверием, с такой радостью! А очутилась перед самолюбием закоренелой эгоистки. Все, что я говорила ей, не тронуло ее. Она думает только о своем положении.
— Не преувеличивай!.. Мази очень любезная и уступчивая…
— При условии, если ее все и во всем слушаются. Не пожимай плечами, Патрис. Ты и мама, вы просто трясетесь перед ней. Для нее ты все еще мальчик в коротких штанишках. Так вот, это должно прекратиться! Я вышла замуж не за маленького мальчика, а за мужчину! Мужчину, с которым мне устраивать свою жизнь.
— Неужели Мази мешает тебе в этом?
— Конечно, она мешает мне в этом, Патрис. Она мешает мне, не догадываясь об этом, потому что мы живем у нее, потому что мы зависим от нее, потому что она всегда здесь, за нашими спинами, наблюдает за нами, дает нам свои советы! Мы бываем наедине только вечером, в нашей комнате. И вот еще что. Я задыхаюсь в доме этой старой дамы, среди этой мебели, которую нельзя без разрешения переставить!
Увлеченная желанием убедить Патриса, она в гневе открыла для себя причины, которые еще вчера понимала неясно.
— Я понимаю тебя, — сказал Патрис. — Но подумай о возрасте Мази, о ее страхе перед одиночеством.
— Каким одиночеством? Мы что бросаем ее, чтобы уехать на край света, или устраиваемся в пятидесяти метрах от нее, в доме сторожа?
— Это только начало. Однажды, когда я заработаю достаточно денег, мы устроимся в Париже. Мази хорошо это понимает. Твоя идея воспринимается ею, как первый этап большого переезда. Она страдает от этого. Поэтому не торопись с обустройством этого домика. Надо подождать несколько недель. За это время Мази поразмыслит над твоим планом, свыкнется с ним, а потом я не удивлюсь, если она сама начнет уговаривать тебя осуществить его.
Разумность этих доводов приводила Элизабет в отчаяние. Она инстинктивно ненавидела различные дипломатические ухищрения. По ее мнению, препятствия следовало не обходить, а убирать с дороги.
— Значит, по-твоему, нам надо ждать разрешения Мази, чтобы стать счастливыми? — спросила она.
— Но мы ведь уже счастливы, — ответил Патрис, взяв ее за руки.
Элизабет оттолкнула его:
— Ты не знаешь, что такое быть по-настоящему счастливым, Патрис. Но я научу тебя этому. Я научу тебя этому в нашем доме, — сказала она, делая ударение на слове «нашем». — И как можно быстрее! Хочет этого Мази или нет.
Патрис долго смотрел на нее. В его глазах было столько нежности, что она разволновалась. Она чувствовала себя не такой умной, не такой доброй, как он, и все-таки, несмотря на всю свою любовь к нему, она не хотела отказаться от этой затеи, он обнял ее и сказал:
— Договорились, Элизабет. Но прошу тебя, когда ты построишь новую жизнь, не надо слишком бесцеремонно обращаться с двумя дорогими нам существами. Ты потом будешь сожалеть об этом так же, как и я, а может быть, и больше…
Все еще находясь в напряжении, она вздрогнула от поцелуя. Элизабет готова была расплакаться, на ее глаза навернулись слезы. О ком она так печалилась? О Мази, о Патрисе, о себе самой? Отвернувшись, она глубоко вздохнула и, пытаясь улыбнуться, проговорила: