Наталия Рощина - Рыжее счастье
Геннадий не торопился с отъездом. Мара слышала, как он звонил и разговаривал с кем-то по-английски. Это была беглая, свободная речь, вслушиваясь в которую Мара по-хорошему завидовала. Неужели можно вот так? Как же это здорово. Она мало понимала в этих незнакомых красивых словах, но они казались ей музыкой. Ничего, у нее тоже получится, нужно учиться. Эрнест Павлович будет гордиться ее успехами, потому что она знает: ей нужно быть первой. Не прошли даром и разговоры с Евдокией Ивановной. Ее уверенность в том, что Маре необходимо заниматься, постепенно передалась и самой Маре. К тому же весь распорядок жизни в доме Гурина был направлен именно на то, чтобы максимальное время уделять занятиям. Ничего не изменилось и с приездом Геннадия. Единственным нововведением, носившим явно временный характер, стало то, что в их обязательных прогулках теперь принимал участие и Гурин-младший. Мару это обстоятельство не слишком радовало. Оно мешало ей общаться с Эрнестом Павловичем свободно, тет-а-тет. Присутствие Геннадия не давало возможности вернуться к разговору, состоявшемуся до отъезда Гурина. Мара бросала на него красноречивые взгляды, но Эрнест Павлович словно ничего не замечал. Зато очень быстро во всем разобрался Геннадий.
Прошла неделя, как он гостил в доме отца. И однажды после телефонного разговора Геннадий постучал в комнату Мары. Она только что закончила заниматься. Репетитор ушел, похвалив ее и выразив уверенность, что на предстоящем экзамене она получит высокий балл. Окрыленная тем, что хоть в чем-то у нее намечается явный прогресс, Мара прилегла на диван. И тут в дверь постучали.
— Войдите. — Мара села, выпрямив спину. Уроки хороших манер тоже не прошли даром. Сидеть с ровной спиной, ходить, гордо подняв голову, скоро стало для Мары привычкой.
— Добрый вечер, Мара. — На пороге стоял Геннадий. Они виделись утром за завтраком, а потом он уехал по делам и вернулся, похоже, не так давно. Хотя их отношения не были натянутыми, как того хотелось бы Светлане Сергеевне, все же что-то мешало Маре чувствовать себя в его присутствии свободно. Потому она поднялась и, неестественно выпрямившись, провела рукой по гладко зачесанным волосам. — Я не вовремя?
— Нет, что ты. — По просьбе Эрнеста Павловича они с первого дня знакомства перешли на ты. — Проходи, пожалуйста.
— Собственно, я зашел, чтобы сказать: отец позвонил. Сегодня он не сможет, как обещал, пойти с нами на прогулку. Он попросил меня сопровождать тебя. Ты не возражаешь?
Мара ответила не сразу. Она почувствовала смущение, которое охватывало ее всегда, когда приходилось вести самый обычный разговор с Геннадием.
— Конечно, с удовольствием, — улыбнувшись, сказала она. Мара увидела, как разгладилось напряженное лицо Геннадия, словно он боялся услышать отказ и только теперь почувствовал облегчение.
Мара еще не знала, что причиной его волнения был вовсе не страх услышать отказ. В этом случае он перенес бы важный разговор из зеленых просторов парка в гостиную. Он все равно назначил бы Маре свидание и нашел в себе мужество признаться в том, что сражен ее красотой, манерами. Попросту говоря, Геннадий собирался признаться Маре, что влюблен в нее и именно это чувство держит его здесь дольше запланированного срока. Он не может уехать, не открывшись ей, не услышав в ответ чего-то определенного.
Он начал говорить о своих чувствах в первые же минуты их неспешной прогулки по весеннему парку. Сначала Мара даже не поняла, что происходит, а потом резко остановилась и смотрела на Геннадия широко раскрытыми глазами все время, пока он говорил. У него была та же манера, что и у отца: говорить быстро, словно боясь, что его перебьют и не дадут сказать главного. Мара была в шоке. Она впервые поняла смысл выражения, смысл которого состоит в желании провалиться сквозь землю. Мысленно она желала себе именно этого, но ноги ее словно приросли к выложенной брусчаткой аллее, а Геннадий все говорил и говорил.
— Знаешь, я никогда не думал, что со мной может произойти что-то подобное. Рассказы о любви с первого взгляда всегда вызывали у меня улыбку. Но сейчас я точно знаю, что такое происходит. Я полюбил тебя в тот самый миг, когда увидел. Это было удивительно. Я обрадовался и испугался. В моей жизни все словно бы уже устроилось. Теперь я абсолютно не уверен в этом. Неделю назад я знал, чего хочу и что будет завтра, а сейчас все зависит только от тебя. Весь мир для меня сосредоточился в твоих глазах. Твой взгляд может дать жизнь, а может и убить. Твои слова — самое важное. Я жду их…
— Гена, я не знаю, что ответить…
— Ты не спеши. Это я не мог сдержаться, а ты не обязана что-то отвечать сегодня. Знай, что я люблю тебя и хочу, чтобы ты это знала.
— Я тронута твоими словами, но ты, наверное, поспешил с выводами. — Мара вдруг подумала, что сейчас она в роли Эрнеста Павловича, когда тот убеждал ее, что она ошибочно принимает свои чувства за любовь. Она тоже будет убеждать Геннадия, что он придумал свою любовь. — Ничего не происходит. Просто мы познакомились, и у каждого своя дорога. Они не пересекутся. Разве что только в том, что мы сейчас под одной крышей. Но ты должен понимать, что меня могло не оказаться здесь, если бы не щедрое сердце твоего отца.
— Ты не о том сейчас говоришь. При чем здесь отец? — Геннадию всегда казалось, что имя отца принижает его самого. Оно делает всех вокруг ниже ростом, сводит на нет достоинства. Всемогущий Гурин не позволяет никому выделиться, не замечая, что от этого страдает прежде всего его собственный сын. Вот и сейчас: он пытается объяснить, что чувствует, а ему в ответ говорят, что его отец прекрасный человек. Черт возьми, это немыслимо, невозможно! — Я говорю, что люблю тебя, а ты мне пытаешься доказать, какой прекрасный человек мой отец.
— Но ведь ты не станешь с этим спорить?
— Не стану, но сейчас не это главное. Мара, я не могу уехать, не признавшись тебе в своих чувствах. Это выше моих сил. И я со страхом жду твоего ответа. Я знаю, ты не станешь притворяться, обнадеживать, не имея на то оснований, но все же я снова прошу тебя… Не спеши с ответом, пожалуйста.
— Гена, повторяю, я ошарашена твоими словами. Я не ожидала ничего подобного. Мне не по себе, честное слово, и я хочу ответить тебе откровенностью на откровенность… — Мара перевела дыхание и, прямо глядя в глаза Геннадию, закончила мысль: — Тебе это не понравится, но я ничего не могу поделать.
— Ответишь позже. Я подожду. — Геннадий перебил ее, понимая, что не услышит того, что хочет.
— Ничего не изменится ни завтра, ни через месяц. Я готова ответить сейчас, чтобы расставить все на свои места. Я не могу обнадеживать, зная, что мое сердце занято. Я люблю твоего отца. Он меня — нет. Я для него существую как нечто эфемерное. А я люблю его. Это мое первое настоящее чувство. Вот и все. Мне никто не нужен, только он. Прости.
— Он знает об этом? — глухо спросил Геннадий.
— Да. Он отверг мои чувства.
— Никуда не деться от этого пресловутого любовного треугольника. Он любит ее, она — другого, а он, в свою очередь, стар для того, чтобы позволить себе это сильное чувство.
— Твой отец молод душой.
— Да? Что ты знаешь о нем? — возмутился Геннадий. — Что ты можешь знать о нем, если он ничего не рассказывал о себе? Он не мог ничего рассказать, потому что тогда ты бы сразу излечилась. Кого ты любишь? Ты любишь мужчину, которого нет!
— Я бы не хотела обсуждать это с тобой.
Геннадий вдруг почувствовал, что в его сердце вновь вспыхнула прежняя злость на отца. Мгновенно улетучились благие намерения, осталась досада на собственное малодушие, из-за которого он пошел на это примирение. А какие откровенные разговоры вели они всю эту неделю поздними вечерами! Геннадий успел рассказать о себе, о Рэйчел, о работе, о планах на будущее. Как отец слушал! Геннадий ни на секунду не сомневался, что все его слова были тому интересны. А оказывается, слушая откровения сына, он не спешил ответить взаимностью, умалчивал о том, что здесь с ним происходят совершенно неподвластные ему события. Его любит молодая красивая девушка, почему-то оказавшаяся в их доме. В этих стенах занимаются ее образованием, ее учат жизни, холят и лелеют. Зачем? Зачем, если только не для того, чтобы завоевать сердце этой рыжеволосой красавицы? Она уже покорена, она верит в то, что пришло настоящее чувство, и в этот момент ей пытаются объяснить, что продолжения быть не может. Очень трудная для понимания игра. Бред какой-то.
— Почему ты оказалась в нашем доме? — вдруг спросил Геннадий. — И еще, прежде чем ты ответишь, давай двинемся с места. Мне кажется, наш разговор тогда потечет более плавно. Пойдем?
— Пойдем.
— Так почему ты оказалась в нашем доме?
— Это было желание твоего отца.
— Ты согласилась, но почему?
— Для того, чтобы ты понял, мне придется долго рассказывать о себе, — вслушиваясь в ритмичный стук своих каблуков, ответила Мара. Шаг за шагом, слово за слово — они приближаются к главному: неужели то, что с ней происходит, можно назвать обычным? Она так легко принимает самые крутые повороты судьбы, так безболезненно вписывается в любые обстоятельства. Она совсем не против постоянной помощи, которую ей оказывает то Евдокия Ивановна, то Гурин. Кто следующий? Геннадий, кажется, хочет принять участие в ее судьбе? Мара повела плечами, вздрогнула. Сейчас она не нравилась сама себе. Это чувство было ей очень знакомым, но в последнее время посещало ее редко. Она вдруг представила себя этакой хрупкой на вид лианой, которая плотно обвивает своим тонким стеблем ствол, дарящий ей жизнь. Геннадий с его вопросами внес сумятицу в мысли Мары. То, от чего она отмахивалась, возникло в виде прямого вопроса. Вопрос простой, конкретный, но как часто бывает труднее всего отвечать именно на такой. Почему она согласилась? Она, посторонний человек, вошла в дом, принимает блага. Сначала от Евдокии Ивановны в меру ее возможностей, а теперь без ограничений от Эрнеста Павловича.
