Майкл Корда - Роковая женщина
Есть ли у него приличная белая рубашка? — гадал он. Прошло столько лет с тех пор, как он надевал ее последний раз. Кажется, припомнил он, последняя была подарена девушке, которая любила спать в мужских рубашках. Надо будет прикупить пару белых рубашек на пути в Кайаву — он отказывался считать ее «домом», — и черный галстук. Затем, когда Пат счищал пыль с простых черных ботинок того фасона, который одобрил бы и его отец — с прямым носком и пятью ушками, — до него внезапно дошло, что смутило его в заметке «Таймс». Мысль о том, что Артур Баннермэн имел «приятельницу» в Вест-Сайде была нелепа. Насколько знал Пат, его отец никогда не бывал нигде западнее Пятой авеню, за исключением редких обязательных официальных вечеров в Линкольн-центре, который он спонсировал, как и многие другие институты.
Пат никак не мог представить себе обстоятельств, которые привели бы отца в Вест-Сайд, чтобы умереть там в трех кварталах от квартиры Пата. Женщина? Это, конечно, допустимо, но те женщины, с которыми общался Артур Баннермэн, жили на Саттон Плейс или Пятой авеню, а не в Вест-Сайде, в стандартном, как все вокруг, доме из красного кирпича. И как, спросил себя Пат, «представитель семьи» догадался, что нужно позвонить в больницу?
Он стащил с себя спортивный костюм и перекрутил пленку автоответчика. Первые три послания были от Жизель, его практически бывшей подружки — как раз те, которые он собирался игнорировать. В двух первых его умоляли перезвонить ей, а в третьем, естественно, посылали к черту. Следующие сообщения, со все возрастающим раздражением, были от Корди де Витта, требующего, чтобы он позвонил «немедленно», но поторопиться Пата заставило именно последнее сообщение на пленке. Голос, без сомнения, принадлежавший брату Роберту, произнес: «Загляни в чертовы газеты, если еще не сделал этого, придурок, а потом чеши в Кайаву как можно быстрее, пока я не прислал за тобой морскую пехоту».
Пат принял душ, оделся и менее чем через час его серебристый «Порше 930 Турбо» уже маневрировал среди других машин на Вест-Сайд Хайвей, где всегда было интенсивное движение.
Он был уже в Таконике, за чертой графства Датчесс, когда вдруг вспомнил, что так и не купил себе белую рубашку.
— Прекрати ерзать, Кортланд.
Кортланд Кросс де Витт, подавив вздох, выпустил из рук цепочку золотых часов. Убрал руки за спину, чтоб их не было видно, и посмотрел в окно. Ему хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда.
Перед ним до реки Гудзон тянулись низкие покатые лесистые холмы — пять тысяч акров земли, принадлежавших Артуру Алдону Баннермэну — покойному Артуру Алдону Баннермэну, напомнил он себе.
Дед Артура, Кир, приобрел эти земли и дал своему поместью имя Кайава — по названию индейского племени, которое когда-то обитало здесь до того, как было вытеснено голландцами. Он послал во Францию за архитекторами, чтобы они спроектировали дом, в Италию за каменотесами, чтобы те выстроили его, в Англию за ландшафтными архитекторами и садовниками, чтобы те придали ему естественное обрамление. То, что получилось в результате, напоминало многократно увеличенное французское шато XVII века и на многие годы стало одной из самых больших частных резиденций в Соединенных Штатах.
Это был один из самых знаменитых домов Америки. Когда король Георг VI и королева Елизавета приезжали с визитом к Рузвельтам в Гайд-Парк, королевская чета выразила желание повидать Кайаву, и по приезде они пили чай в этой самой комнате, хоть и без миссис Рузвельт, ибо Патнэм Баннермэн, сын Кира, ненавидел Франклина Делано Рузвельта и его «новый курс» и часто публично называл своего соседа-президента «величайшим мошенником и лицемером со времен Понтия Пилата».
Где-то за золотистыми холмами, блестя под осенним солнцем после легкого утреннего дождика, паслось призовое стадо породы Черный Энгус от домашней фермы, а дальше тянулись стойла и паддоки конюшен Кайавы, где было выращено два победителя Кентуккского Дерби («Тройная Корона» всегда ускользала от Баннермэнов, как бы в доказательство, что за деньги нельзя купить все). Еще дальше была церковь в готическом стиле, выстроенная Патнэмом Баннермэном I, как говорили — в попытке искупить грехи своего отца, разбойничьего барона.
И в этот момент, сообразил де Витт, без сомнения, копают могилу для Артура Баннермэна. Штат Кайавы был так велик, что включал в себя и всевозможных ремесленников, даже таких, на которых давно не было большого спроса, причем секреты мастерства многих из них передавались от отца к сыну. Где-то в поместье был каретник, а также шорник, кузнец, каменщик. Были ли среди них и могильщики, спросил он себя, или кто-то просто выполнял эту неприятную обязанность, когда в этом возникала необходимость? Эта мысль расстроила де Витта, который был почти ровесником своему усопшему шурину.
Его внимание вновь вернулось к старой женщине, сидящей напротив, вместе с покорным признанием того, что Элинор Баннермэн, возможно, будет распоряжаться его похоронами точно так же, как сейчас распоряжалась похоронами собственного сына.
Под ее взглядом он подавил желание расслабить галстук и засунуть руки в карманы. Глаза Элинор Баннермэн лучше всего можно было описать, как пронизывающие, хотя это слово было справедливо лишь отчасти.
Кортланд много лет назад выучился читать в них, и в данный миг они выражали нетерпение и ярость. Она уже давно похоронила мужа, сына и внука, но никто из родных ни разу в жизни не видел ее слез.
В ее возрасте — в этом году ей исполнилось восемьдесят шесть, ничто не могло смутить этот повелительный взор. Она не только сохранила всю свою твердость, размышлял Кортланд, но и от остальных требует того же. Хотя он был шести футов трех дюймов ростом, старший партнер видной юридической фирмы, и сейчас — очень богатый человек, он стоял перед ней как нашаливший ребенок, стараясь не ерзать.
Его теща была вряд ли выше пяти футов двух дюймов, возможно ниже, но держалась так, что редко кто счел бы ее маленькой. Она сидела на изящной софе в стиле Людовика XV, аккуратно сложив руки на сдвинутых коленях, одетая в костюм от Шанель со столь плотной вышивкой, что трудно было понять, как она выдерживает такую тяжесть. Ее седые волосы были уложены в прическу, не менее изысканную, чем у Марии Антонетты, на которой, в лучах утреннего солнца, сверкали бриллианты. Тяжелое ожерелье, огромный старомодный браслет, напоминающий усыпанный драгоценностями наручник, по три перстня на каждой руке, алмазные серьги, размером с грецкий орех — ее дневные украшения, как она их называла, лишь малая часть сказочной коллекции, создававшейся годами.
Раз в год в лимузине прибывал служащий от Картье, чтобы почистить ее бриллианты, и оставался для этого на неделю, равно как и тот, кто регулярно приезжал из Нью-Йорка осматривать сотни антикварных часов, ибо Элинор Баннермэн настаивала, чтобы все они звонили одновременно. Единственный стандарт, который она знала, было совершенство, и она не принимала ничего другого, вот почему обстоятельства смерти сына показались ей личным оскорблением.
Кортланд де Витт был женат на Элизабет Баннермэн, старшей из двух дочерей Элинор, почти сорок лет, но сознавал, что никогда не был в состоянии соответствовать стандартам совершенства, установленным тещей. Единственное утешение, что ее дети и внуки были не лучше. Он подумал о Кэтрин, своей свояченице, о Пате, младшем сыне Артура, о бедной Сеси, которая в далекой Африке отчаянно старалась изгнать демонов богатства Баннермэнов среди голодающих угандийцев. И откашлялся.
— Как я сказал… — Его голос раскатился громом, голос юриста, которым он в молодости взбадривал даже самых сонных присяжных. Он снова откашлялся и приглушил его до более естественного тона, прежде, чем она успела напомнить ему, что не глухая. По правде говоря, она не страдала абсолютно никакими старческими недомоганиями, что весьма раздражало де Витта, поскольку он сам был немало им подвержен, хоть и был на двадцать лет моложе. — …Как я сказал, думаю, нам придется смириться с неизбежным.
— Смириться? О чем ты говоришь? Нам угрожает позорный скандал. Я спрашивала, что нужно сделать, чтобы его предотвратить.
— Я как раз об этом, Элинор. Не думаю, что мы сможем его предотвратить. К тому времени, когда меня уже вызвали, бедный Артур был уже мертв.
— Тогда зачем ты позвонил в больницу?
— Я не знал, что он мертв. Мне сказали только, что у него сердечный приступ. В конце концов, он мог оказаться и жив…
— Тебе следовало поехать туда самому.
— Я не врач. Первой моей мыслью было оказать ему помощь. Когда я приехал на квартиру, полиция и «скорая» были уже там. Конечно, когда полицейские услышали фамилию, они набежали целым стадом — был даже инспектор. Им не составило особого труда понять, что Артур умер уже час или два назад.
