Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет
— Где ты подобрала эту собаку? — спросила Амелия.
— Мне ее дали Куртуазы, — ответила Элизабет.
Пьер громко рассмеялся и проворчал:
— Хороши же мы будем теперь! Ты что же, хочешь оставить ее?
— Об этом не может быть и речи! — воскликнула Амелия. — Я сто раз повторяла тебе, Элизабет, что нам невозможно держать собаку в гостинице!
— Но почему, мама?
— Это может не понравиться некоторым клиентам!
— Но не могла же я позволить убить это несчастное животное! — возразила Элизабет.
— И кто же хотел убить ее? — спросил Пьер.
— Братец Куртуаз. Никто не имеет права отнять у животного жизнь потому, что она вас больше не развлекает, потому, что стала вам обременительной. Посмотри, мама, на эти добрые глаза!
— Это правда, — согласилась Амелия. — Но если бы пришлось подбирать всех кобелей с добрыми глазами…
— Это не кобель, а сука, — сказала Элизабет, словно эта деталь могла изменить мнение матери.
— Тем более, — ответила Амелия. С суками одни только неприятности. Они народят нам кучу щенят, а потом думай, как отделаться от них.
Пьер казался непримиримым. Он щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание собаки, которая мгновенно навострила уши и высунула кончик розового языка.
— О, мамочка, умоляю тебя! Я ее уже так полюбила, — сказала со вздохом Элизабет. — Я сама буду заниматься ею. Вы даже не заметите, что она в доме!
Догадалась ли собака, что ее судьбу решали эти три человека, шумно спорившие на кухне? Внезапно она подошла к Амелии, встала на задние лапы и лизнула ей руку.
— Она забавная, — сказал Пьер.
— Правда? — воскликнула обрадованная Элизабет. — Мне даже кажется, что она немного породистая.
— Ты преувеличиваешь!
— Да нет же, папа. Ее голова похожа на голову жесткошерстного фокса. Во всяком случае она крысоловка! Она будет нам помогать.
— А как ее зовут?
— Фрикетта.
Пьер и Амелия улыбнулись. Дело было выиграно. Элизабет бросилась на шею родителям. Фрикетта гавкнула, помахав обрезанным хвостом, похожим на запятую.
Фрикетте понадобилось меньше трех дней, чтобы усвоить привычки этого дома. После грубого обращения с ней, она с удовольствием открывала для себя преимущества комфортабельной жизни, любви и безопасности. Гордая тем, что вошла в хорошую семью, она любила прогуливаться со своей молодой хозяйкой и рычала, когда бездомные собаки отваживались идти за ними следом. Ее прежние инстинкты просыпались лишь тогда, когда она видела кучу отбросов. Хотя ее и кормили хорошим свежим мясом, она не могла устоять перед запахом помоев, таким незабвенным со времен голода и несчастной прежней жизни. Элизабет приходилось призывать ее к порядку, дергая за поводок.
— Фу, Фрикетта? Где вы находитесь? Побольше достоинства, пожалуйста!
Она добилась от родителей, чтобы те разрешили собаке спать ночью в ее комнате, на подушечке, положенной на пол. Но на рассвете Фрикетта прыгала на ее кровать и укладывалась в ногах девушки. Едва Элизабет раскрывала глаза, как сразу же теплый комочек подбирался к ней, укладывался рядом и принимался лизать ей подбородок. Потом начинались ласки, разговоры, игры. Свернувшись клубочком вместе с собакой в теплых простынях, Элизабет испытывала удовольствие, говоря себе, что это животное принадлежит ей целиком и нуждается в ее нежности для того, чтобы жить.
ГЛАВА III
Три гвоздики и две веточки аспарагуса в каждой вазочке — таково было установленное количество. В еще пустой столовой Элизабет спешила расставить букетики на столах. Фрикетта ходила за ней по пятам. Из холла раздавались голоса клиентов, возвращавшихся с утренней прогулки.
— Побыстрее, Леонтина, уже время! — сказала Элизабет.
— Я делаю все, что могу, мадемуазель! — простонала Леонтина, ходившая в туфлях на низком каблуке.
Держа в руках открытые бутылки, она читала номера столов, написанные карандашом на этикетках и расставляла вина и минеральную воду между приборами. Затем она начала раскладывать лекарства. Несколько пансионеров, озабоченных своим здоровьем, привезли с собой лекарства, которые надо было принимать до, во время и после еды. По коробочкам можно было сразу догадаться, что у господина Жобура было плохое пищеварение, а у детей мадам Дюпен — подростковая дисфункция, потому что они принимали фитин.
— А вот это я уж и не знаю кому: активированный уголь! — сказала со вздохом Леонтина.
— Вы не пометили его? — спросила Элизабет.
— Нет! Эмильена опять забыла.
— Кладите его всегда для мадам Бельмон. Мне помнится, она принимала его в прошлом году.
Вошла Эмильена, держа в руках меню, составленное Амелией в трех экземплярах:
Среда, 27 декабря.
Обед:
Разные закуски.
Жареный мерлан.
Баранья ножка.
Жареный латук.
Салат.
Сыры.
Фрукты.
Элизабет пробежала глазами меню и поморщилась:
— Все это не очень-то возбуждает аппетит.
Она никогда не была голодна к завтраку, обеду или ужину и предпочла бы питаться как ей вздумается, перекусывая в течение всего дня какими-нибудь лакомствами. Зато большинство клиентов предпочитали есть сидя, медленно и обильно. Как раз в этот самый момент в холле видимо уже собрались спортсмены, читая вывешенное там меню, от которого у них текли слюнки. Несмотря на то, что в гостинице никто не жаловался на питание, Амелия все равно была не довольна новым шеф-поваром, который готовил просто и без всякой изобретательности. К тому же он любил выпить и впадал в гнев, если ему выражали хоть малейшее недовольство. По грохоту передвигаемых кастрюль можно было заключить, что он уже был в плохом настроении. Небольшие блюда с закусками стояли в ряд на сервировочном столике у окошечка, через которое их передавали. Элизабет окинула взглядом зал, где тощенькие букетики цветов возвышались над белыми тарелками. Каждый стол носил отпечаток характера сидевших за ним. Самый большой говорил о процветании и многочисленности племени Греви. Парочки размещались по углам. Компания друзей расставляла целый архипелаг своих стульев около большого окна. Холостяков-одиночек разместили около бара. Элизабет завтракала одновременно с клиентами, за отдельным столиком, Пьер и Амелия садились за него, когда все заканчивали еду.
Дав последние указания Леонтине, девушка открыла стеклянную дверь холла, и шум голосов окатил ее словно волна. В кожаных креслах сидели отдыхающие. Они разговаривали, курили или читали газеты в ожидании того момента, когда им предложат сесть за стол. Их лица раскраснелись от свежего воздуха. Все были в разноцветных свитерах из толстой шерсти. И женщины и мужчины были в норвежских брюках и гетрах. Они сидели в креслах, вытянув на паркетном полу ноги в тяжелых и влажных ботинках. Под их подошвами появлялись темные лужицы талой воды. Фрикетта обнюхивала их с удовольствием. Пожилые люди, не ходившие на лыжах, мирно беседовали друг с другом. Другие, возбужденные утренним катанием, громко говорили о своих достижениях или о качестве снега. Господин Жобур, зубной врач из Лиона, объяснял свою собственную технику резкого торможения поворотом господину Вуазену, который провел прошлую зиму в Арлберге и объявлял себя сторонником австрийского метода, хотя было очевидно, что он не владеет им. Словно оскорбленные доносившимся до них спором, две девушки Сесиль и Глория Легран молча застыли в своих креслах. Они были очень красивы и безнадежно благовоспитанны. Впрочем, обе прекрасные лыжницы, они приехали в Межев на два месяца с собственной гувернанткой, но с момента своего приезда не общались ни с кем, считая это ниже собственного достоинства. Элизабет поприветствовала их улыбкой, и Глория в ответ лишь слегка наклонила голову. Студенты, жившие в пристройке и обедавшие в гостинице, столпились вокруг трех стаканов аперитива, которые они поделили на шестерых в целях экономии. Один из них воскликнул:
— Вас сегодня не было видно на лыжне, мадемуазель!
— Я не смогла выйти. Мне надо было помочь родителям, — ответила Элизабет.
— Жаль! Снег был такой пушистый, просто сказка!
Сидя в своем административном кабинете, Амелия услышала эти слова и изрекла певучим голосом:
— При хорошей погоде, которая должна наступить, снег будет еще лучше во второй половине дня!
— Если уж мама вам обещает солнце, можете ей верить, — сказала Элизабет, смеясь. — Она узнает все гораздо раньше барометра!
Жак Греви быстро подошел к девушке, словно хотел встать между ней и группой студентов. Он был среднего роста, с тонкими чертами лица, со светло-каштановыми вьющимися волосами и мягким взглядом.
— Посидите с нами, Элизабет, — попросил он, указывая ей на свободное кресло, — в семейном кругу.
Она приняла приглашение. Как всегда там были сам господин Греви, высокий и поджарый, носивший усы щеточкой и любивший кататься на лыжах до изнеможения в любую погоду, его жена Эстелла, грустная и бледная блондинка, которая иногда со страхом едва поспевала за ним, его мать, мадам Греви, дородная женщина с седыми волосами, розовым лицом и голубыми глазами, ее вторая невестка — мадам Франсин Дюпен, вдова, с неизменным романом в руке, и ее дети Поль и Сильвия в возрасте соответственно семи и пяти лет, — примерные дети, разумность которых умиляла Амелию и раздражала Элизабет.
