Мор Йокаи - Золотой человек
И хотя Тимея не совершила ничего предосудительного, г-жа Зофия искренне сокрушалась, уверенная, что их беды — пагубные последствия прегрешений неблагодарной девушки. На время это отвлекало ее от печальных мыслей о судьбе дочери. Но потом она с новой силой начинала причитать:
— И что будет с тобой, бедная моя доченька, красавица ты моя? Кто заступится за тебя? Во что превратятся твои холеные белые рученьки?
— Да оставь ты меня в покое! — огрызнулась Аталия. — Погляди-ка лучше в окно, не пришел ли кто-нибудь к нам.
— Кто к нам придет? Кому мы нужны?!
А время шло, и барабанная дробь то и дело сменялась выкриками аукциониста. Бой кухонных часов каждый раз заставлял Аталию вздрагивать, но тут же она снова опускала голову и, подпершись рукой, тупо смотрела в пространство. Лицо ее стало каким-то серым, а губы приобрели лиловатый оттенок. Красота ее словно померкла, глаза были обведены темными кругами, губы слегка припухли, брови изогнулись, как змеи, на бледном лбу залегли глубокие складки, лицо выражало какую-то отталкивающую озлобленность. Она сидела на скамье, похожая на падшего ангела, изгнанного из рая.
Время уже близилось к полудню, а тот, кого она ждала, все не приходил.
Между тем наводящие тоску выкрики становились все громче, шум нарастал. Распродажа была в полном разгаре; покупатели начали с парадных комнат, выходивших на улицу, а затем, переходя из комнаты в комнату, проникли во внутренние покои, которые замыкала кухня.
Несмотря на все свое отчаяние, г-жа Зофия заметила, что торги идут необычно быстро. Не успеют объявить к продаже какую-нибудь вещь, как раздается стук молотка: «Кто больше?.. Вещь продана!» Собравшиеся на торги люди, сбившись в кучки, громко возмущались: «Разве это торги? Здесь же ничего не купишь! Сумасброд какой-то!»
О ком они говорили? Кто был этот сумасброд?
На кухню никто даже не заглянул. Когда осталось пустить с молотка только кухонную мебель и утварь, в прихожей загрохотал барабан. «Кто больше?.. Никто… Продано!» Предметы кухонного обихода кто-то приобрел оптом, даже не глядя, — верно, какой-нибудь сумасшедший.
Госпоже Зофии бросилось в глаза и то, что проданные вещи не торопятся выносить из комнат. Бывало, купит кто-нибудь с молотка кровать, и тут же ее разбирают и поспешно увозят. А тут все оставалось на своих местах.
Но вот наступил самый ответственный момент. Все участники торгов спустились во двор. Продавали дом. Желающие приобрести дом Бразовичей столпились вокруг стола аукциониста. Объявляется первая оценочная сумма. В ответ кто-то негромко предлагает свою цену. И тотчас же толпа начинает шуметь: слышатся негодующие возгласы, хохот, брань, — словом, настоящее столпотворение. Покупатели, отпрянув от стола и громко возмущаясь, разбегаются, снова слышны выкрики: «Не иначе, он спятил с ума!» — «Раз!.. Два!.. Кто больше… Никто?.. Три! Продано!» В последний раз грянул барабан — дом Бразовичей тоже нашел своего покупателя.
— Ну, доченька, красавица ты моя, вот и пришло нам время отправляться куда глаза глядят. Взглянем-ка в последний разок из нашего окошка — ведь нам уж больше никогда не придется любоваться отсюда видом. О, господи! Хоть бы обрушилась сейчас колокольня церкви святого Яноша да придавила бы всех нас, пока мы еще здесь!
Аталия по-прежнему неподвижно сидела на скамье, то и дело поглядывая на стенные часы. Стрелки уже показывали двенадцать.
Слабый луч надежды еще брезжил ей. Возможно, капитану не хотелось проталкиваться сквозь толпу, собравшуюся на аукцион, и он решил дождаться конца печальной церемонии погребения благополучия Бразовичей. Должно быть, он придет, как только опустеет двор.
— Слышишь, шаги? Кажется, кто-то идет!
— Ничего я не слышу, доченька, ничегошеньки.
— Да, это шаги, там, в коридоре. Кто-то ступает тихо, на цыпочках, я слышу.
И в самом деле, приближались чьи-то тихие шаги. Кто-то негромко постучал в дверь кухни, — деликатно, как обычно стучатся гости, ожидая любезного приглашения войти. Но вот дверь распахнулась, и вошел мужчина. То был Михай Тимар Леветинци.
Михай Тимар почтительно поклонился дамам и остановился на пороге.
Аталия вскочила и воззрилась на него, в ее взгляде отражались разочарование и ненависть. Г-жа Зофия, в отчаянии ломая руки, уставилась на вошедшего со страхом и робкой надеждой. И только Тимея посмотрела ему в глаза кротким, спокойным взглядом.
— Я, — начал Тимар, торжественно произнося это «я», словно папа римский в своей булле, — я купил на нынешних публичных торгах этот дом со всем его имуществом. Купил я его не для себя, а чтобы передать вот этой девушке — чистому и неподкупному существу. Девушка эта для меня величайшее сокровище на свете. Уважаемая барышня, — обратился он к Тимее, — отныне вы являетесь полновластной хозяйкой этого дома. Все находящееся здесь имущество принадлежит вам: вся одежда, драгоценности в шкафах, лошади в конюшне, ценные бумаги в несгораемом шкафу, — все, что было описано судебными исполнителями в момент наложения ареста на имущество покойного Бразовича. Все это имущество записано на ваше имя, а кредиторы Бразовича все до одного полностью удовлетворены. Итак, с нынешнего дня вы собственница этого дома. Примите все это в дар от меня. И если найдется в этом доме укромный уголок, где мог бы найти пристанище такой тихий человек, как я, который преклоняется перед вами и благоговейно вас чтит, если вы соблаговолите предоставить мне этот уголок и если в вашем сердце найдется для меня приют и вы не отвергнете моей руки, то я буду безмерно счастлив, всю жизнь готов служить вам и надеюсь сделать вас счастливой.
Лицо Тимеи просияло, от всего ее существа веяло какой-то целомудренной чистотой. Ее лучистые глаза светились радостью; вместе с тем была в них и тайная печаль, и искренняя признательность, и глубокая преданность.
— Трижды… трижды… — срывающимся голосом, еле слышно промолвила она, и смысл ее слов был понятен только Тимару.
Этот человек столько раз спасал ее от верной гибели. Всегда был так добр к ней. Никогда не поднимал ее на смех. И никогда не заискивал перед ней. И теперь она даст ему все, о чем он просит.
«Все? О нет! Все, за исключением самого заветного — сердца. Ведь оно принадлежит другому».
— Не торопитесь с ответом, высокочтимая Тимея! — продолжал Тимар. — Я готов ждать. Я приду за ответом завтра или, если угодно, через неделю. Я не связываю вас никакими условиями. Вы — свободны, вы больше ни от кого не зависите. Если вы не пожелаете видеть меня в этом доме, вам лишь стоит сказать слово… Обдумайте мое предложение, взвесьте все, подумайте неделю, месяц, если угодно хоть целый год, прежде чем дать мне ответ.
Тимея с решительным видом вышла из уголка у очага, куда ее оттеснили Зофия и Аталия, и почти вплотную подошла к Михаю. Во взгляде ее сквозила зрелая мысль. Лицо дышало достоинством и благородством. После рокового свадебного дня она стала серьезной, молчаливой и сразу как-то повзрослела. Спокойно посмотрев в глаза Михаю, она сказала:
— Я уже все обдумала.
Госпожа Зофия с нескрываемой враждебностью и завистью ловила каждое слово Тимеи. Ах, если бы она ответила Тимару: «Ты мне не нужен, уходи прочь!» Ведь от такой дурехи всего можно ожидать, недаром же ей забивали голову россказнями о красавце мужчине! И что, если бы Тимар сказал ей в сердцах: «Так оставайся же ни с чем, не будет тебе ни дома, ни моей руки, и то и другое я отдаю Аталии!» И взял бы в жены Аталию. Ведь сколько раз случалось, что надменная барышня отказывала достойному жениху, и тот в отместку тут же просил руки у ее гувернантки или у горничной.
Однако надежда г-жи Зофии не сбылась.
Тимея протянула Михаю руку и проговорила тихим, но твердым голосом:
— Я согласна выйти за вас замуж.
Михай взял протянутую ему руку не с пылом влюбленного, а с благоговейным почтением и пытливо заглянул в прекрасные глаза Тимеи. Девушка спокойно выдержала его проникновенный взгляд. Потом она повторила:
— Я согласна выйти за вас замуж. И я буду вам верной, послушной женой. Но только прошу вас, не откажите мне в одной-единственной просьбе.
Михай был на вершине счастья и в этот момент позабыл, что купец никогда не должен подписывать незаполненный вексель.
— Говорите! Можете считать, что ваше желание уже исполнено.
— Я прошу вас, — продолжала Тимея, — если вы возьмете меня в жены и этот дом будет ваш, а я буду в нем хозяйкой, — позвольте остаться здесь с нами моей приемной матери, которая выходила меня, сироту, и моей названой сестре, которая росла вместе со мной. Прошу вас считать ее моей матерью, а Аталию моей сестрой и обходиться с ними ласково и приветливо…
У Тимара слезы выступили на глазах.
Тимея заметила эту предательскую слезу и, схватив руку Тимара, стала молить его:
