Ольга Тартынская - Верь мне и жди
Однако что бы изменилось, покинь я лагерь днем раньше? Осталась бы надежда? Да нет же, мне и так все было ясно. Цеплялась за воздух, чтобы не потерять рассудок.
Когда подошел автобус, я посмотрела на примолкнувшего Мирослава, сказала:
— Спасибо тебе, солнышко, — и поцеловала благодарно.
Мирослав ответил мне на поцелуй чуть живее, чем следовало, и спросил:
— О телефоне, адресе можно не спрашивать?
Воспоминание о Гошке больно кольнуло меня. Я отрицательно качнула головой. Слава Богу, надо было спешить. И Мирослав покорно затащил сумку в автобус, устроил ее у меня в ногах и выскочил, махнув прощально рукой. Ехать предстояло три часа. Когда за окном проплыл деревянный навес остановки, сердце мое тоскливо сжалось. Я оставляла тебя здесь, с ней… Мелькнуло лицо Мирослава, красивое, загорелое, и я почувствовала грусть от разлуки с ним. Ничего крамольного, просто этот юноша согрел меня и спас. Элементарная благодарность. Но грустно.
Я ехала и думала о том, что ничего не бывает случайного в жизни. Да, это была расплата, о которой мне говорил отец Александр! О, как последовательно меня карает судьба! В воображении пронеслись картинки, которые я безуспешно вытравливала из своей памяти: карьер, пески, озеро. Обнаженный Гошка, наша страсть… Теперь то же самое: озеро, купание, ваша любовь… Вот оно, возмездие. Ко мне вернулся мой грех и ударил смертельно.
И следующая мысль заставила меня похолодеть. Ты тоже грешишь, забыв об обетах, данных перед алтарем. Значит, и к тебе придет расплата, и тебя настигнет предательство, боль, страдание! Как страшно было думать об этом! Нет, только не его, Господи! Пусть все на себя возьму я, я, Господи, его не надо! Пусть любит, пусть будет счастлив…
Я плакала, не замечая этого, и мысленно молила и молила Бога за тебя, чтобы простил и пощадил.
Мое возвращение домой было кошмарным. Квартира встретила меня казенной чистотой и нежилым духом. Мы так и не смогли обогреть это пространство, подумалось мне. Если б были дети, все здесь стало бы совсем по-другому…
Я бросила сумку в холле, прошла первым делом в душ. Стоя под горячими струями, я терзала себя предположением: что, если она решит тебе родить? От этой мысли мне стало холодно в горячем душе. А почему нет? Она ведь юна, любит тебя. Я сжала мокрую голову руками. Господи, куда деть себя, такую старую и такую ненужную?! Мой плач превратился в скулеж. Ноющая боль внутри не стихала, хотя перестала быть острой.
Выйдя из душа, я прошла на кухню, достала бутылку вина и Налила себе полный бокал. Я пила, не пьянея, но еще надеясь на смягчающую анестезию. Когда в бутылке ничего не осталось, я зашла в твой кабинет. Нет, ты живешь не здесь, так мало в этом доме тебя. Ну конечно, если приходится скрывать самое главное, жизнь души, что остается? Холодная оболочка. Я заглянула в твой шкаф, достала рубашку, которую ты предпочитал носить дома, уткнулась в нее лицом. Рубашка была тоже стерильно чистая и не хранила никаких запахов…
Я слонялась по дому, держась за голову и бормоча: «Что же делать? Что делать?», когда на мой мобильный позвонила Марина. Я долго не хотела отвечать, но телефон все звонил. Я нажала кнопку:
— Алло?
— Вы дома? — спросила Марина не здороваясь.
Я ответила:
— Нет, сижу на поляне в лесу.
— Вы еще в «Святояре»? Мне говорили, там связи нет.
Мне стало стыдно:
— Извините, это я так пошутила. Я дома.
Мы помолчали. Марина не решалась спрашивать, а мне не хотелось ни о чем говорить.
— За вами заехать? Сегодня у нас танцы, — наконец предложила скрипачка.
— Заезжайте.
— Вам хватит на сборы сорока минут?
— Хватит.
Очень хорошо! Очень вовремя. Буду танцевать, чтобы не сойти с ума. Вино не помогает; может, движение подействует умиротворяюще?
Когда мы встретились, Марина посмотрела на меня тревожно.
— Может, вам надо было отдохнуть после дороги? Вы сегодня вернулись?
— Почему вы знаете? — опять ощетинилась я.
— Я звонила все эти дни, надеялась, что вы не поехали.
Я махнула рукой:
— Да, сегодня вернулась, но ничего, так даже лучше.
Мы ехали в танцевальную студию на Тверской и молчали. Марина искоса поглядывала на меня, наконец произнесла:
— Наверное, сейчас этого не следовало бы говорить, но мне кажется, вы должны знать…
Казалось, что еще может меня потрясти, причинить боль? Но услышанное вновь заставило упасть мое сердце.
— Ребята мне рассказали, что Николай продюсирует молодую певицу. Она поет в этнической группе. Готовится ее первый альбом.
— Бог в помощь, — пробормотала я, стискивая руки.
По счастью, Марина меня не услышала. В этот момент она искала парковку на забитом машинами пятачке. Что ж, думала я, твоя нимфа поет чудесно, она талантлива. Ведь никакие чувства не заставили бы тебя продвигать бездарь.
Когда мы отзанимались, Марина предложила, как всегда, выпить кофе, и мы сели за столик в нашем кафе. Скрипачка по-прежнему не задавала мне вопросов, а я не считала нужным отчитываться перед ней. Она видела и так, что мне нехорошо. Мы обменивались ничего не значащими фразами, а я с ужасом думала, что надо возвращаться в пустую квартиру. С тех пор как я узнала о ней, наша квартира сделалась мне ненавистной.
— Вы едете в этом году на море? — спросила я вдруг собеседницу.
Марина встрепенулась:
— Да, еду. В сентябре. Хотите со мной поехать?
Я подумала, что не доживу до сентября.
— Коля предлагает ехать на Мальдивы. Но мне одной не хочется, — пробормотала я.
— Вот и замечательно! Съездим вместе наконец, — обрадовалась Марина.
— На Мальдивы?
Скрипачка поколебалась:
— Нет, Мальдивы я не потяну. Но в Туапсе море не хуже! У меня там своя квартира, нам никто не будет мешать. До моря рукой подать.
Она смотрела с таким ожиданием, что я согласилась:
— Да, вы правы. Море, оно и в Африке море…
С того момента у меня появилась призрачная цель, которая, как ни странно, удерживала меня от крайностей. Внешне я стала жить прежней жизнью. Даже Лида не догадывалась, что я перенесла в своем маленьком путешествии. Я ждала тебя, готовая ко всему.
Но время шло, фестиваль давно закончился, а ты все не звонил. Я предполагала, что ты еще в лесу, где нет связи. Ничего не могла с собой поделать: воображение подсовывало мне мучительные сцены вашей с нимфой любви. Я уходила из дома, бродила по бульварам в каком-то сомнамбулизме, мысленно ведя с тобой бесконечные страстные споры. Иной раз заговаривала вслух, пугая прохожих. Они шарахались от меня, принимая за городскую сумасшедшую.
Я лежала в ванне и пыталась читать дурацкий детектив, когда ты позвонил в первый раз после фестиваля. Услышав знакомую мелодию телефона, я уронила книжку в воду. Выловив ее, дрожащими руками схватила мобильник и с трудом нащупала кнопку.
— Хельга, привет! — услышала я твой голос, и сильный спазм перехватил мне горло. Слезы горохом посыпались из глаз.
— Алло! Ты меня слышишь? — звонко кричал ты.
— Да, — сдавленно выговорила я.
— Что с тобой? — тотчас встревожился ты.
— Все хорошо, родной. Я в ванне лежу, — справилась я наконец со своим голосом.
— Одна?
Я опять поперхнулась.
— Ну прости, по-дурацки пошутил.
Ты звонил, чтобы сказать, что приглашен в областной центр выступить на Дне города, поэтому, не заезжая домой, отправляешься на торжества. «Один?» — хотелось мне теперь «пошутить»…
— Еще несколько приглашений имеется, но я подумаю, ехать или нет, — заключил ты.
— Тебе надо отдыхать, — привычно завела я. — Впереди осенние гастроли…
— Ничего, — бодро ответил ты, — поеду в Индию, там отдохну. Уже скоро.
Ты ничего не спросил обо Мне, не поинтересовался, как мне живется без тебя, что делаю, как проходит мое лето.
— Я хочу съездить на море в сентябре, — сообщила я сама.
— Отлично. Давно пора, — с легкостью согласился ты.
— Я с Мариной поеду.
Обычно ты настороженно относился к нашей дружбе со скрипачкой, но теперь и это сообщение принял вполне добродушно. Если не сказать равнодушно.
— Как хочешь, малыш.
Интересно, а как ее ты называешь? Если я — «малыш», то кто же она для тебя? «Детка»? «Крошка»? Она ведь моложе твоей дочери.
Мы условились, что ты позвонишь, когда поймешь, возвращаешься домой или снова принимаешь приглашение выступать. Когда я положила телефон, то почувствовала, как вся дрожу мелкой дрожью. Вода в ванне казалась мне холодной, хотя это было не так.
Опять неизвестность! Я так и не решилась сказать тебе, что все знаю. Да и надо ли говорить об этом по телефону? Ложь, ложь невыносима! Однако если мы объяснимся, тебе придется выбирать. Пока еще остается надежда, что ты не уйдешь и не выгонишь меня. Потом я поставлю тебя перед жестким выбором. Надо ли это делать? Но как жить? Ждать твоего возвращения нету сил. Ожидание казни страшнее самой казни. Надо же что-то делать!
