Дмитрий Рыков - Та, что гасит свет (сборник)
Вечером пошли в ирландский паб. Он оказался шумным, с огромным количеством народа. Звучала живая музыка, Наталья кинулась танцевать с какими-то мулатами, было весело, он чуть-чуть оттаял.
Утром на следующий день опять собрались на прогулку. Борис Антонович ужаснулся — он не мог найти цепочку с крестиком! Ни на полу, ни под матрацем, ни в ванной — нигде!
— Наташа! — закричал он. — Я крестик потерял!
— Как потерял?
— Ну не могу найти, и все! У тебя своего нет?
— Ты же знаешь, я не ношу… А потом, чужой крест надевать нельзя.
— Тогда едем покупать.
— Куда?
— Должен же быть в Берлине православный храм. Ведь здесь столько русских!
— А почему именно сейчас? Дома купим.
— Да ты что! — рассвирепел Борис Антонович. — У меня завтра операция! А я без креста! С ума сошла?
Наталья только пожала плечами. Дежурная администраторша на их вопрос ответила, что православный храм находится на православном кладбище, написала адрес и вызвала такси.
Подъехав к кладбищу, они увидели закрытые ворота. Борис Антонович прошелся вдоль забора и нашел приоткрытую калитку. Взяв жену за руку, он потащил ее за собой к небольшой церквушке, возвышающейся среди неухоженных могил. Слева от калитки приютился одноэтажный домик. Залаяла собака. На улицу вышел бородатый мужчина в клетчатой рубашке с длинными рукавами и джинсах.
— Здравствуйте! — поздоровался Борис Антонович.
— Здравствуйте! — ответил тот. — Что вам угодно?
— Нам бы батюшку.
— Я батюшка. А что вы хотите?
— Понимаете, — заволновался Борис Антонович, — у меня завтра операция, а я потерял крестик. Нельзя ли у вас купить?
— Не продаю я крестики, — удивился батюшка.
— Да? — расстроился Борис Антонович. — Что же мне делать? Я боюсь на операционный стол без креста…
— Простите… — расстроился священнослужитель. — Мы с матушкой сейчас трапезничаем. Присоединяйтесь к нам, а там что-нибудь придумаем.
— Нет, нет, что вы! — замахал руками Борис Антонович. — Мы лучше пока по кладбищу походим, подождем вас…
— Как хотите. Здесь есть на что посмотреть… — Священник повернулся и скрылся за дверью.
Держась за руки, они осторожно стали пробираться мимо могил. История разных судеб открылась им. Эмигранты, одни эмигранты… Обер-лейтенант… генерал… княгиня… Российский политик Владимир Дмитриевич Набоков, отец знаменитого писателя Владимира Владимировича, маленький покосившийся черный камень — памятник композитору Глинке… Вся история русской эмиграции на небольшом клочке берлинской земли.
Их окликнул батюшка.
— Вот что могу предложить вам, — сказал он и раскрыл ладонь.
Борис Антонович увидел старинный эмалевый образок с маленьким колечком для шнурка и с облегчением вздохнул.
— Сколько я вам должен? — засуетился он.
— Да что вы, право! Ничего не надо! Давайте благословлю, и идите с богом! — Священник осенил его крестом.
Они вышли через калитку на улицу. Наталья разжала ладонь мужа:
— Дева Мария?
— Вообще-то Богоматерь. Ну да ладно…
В гостиницу Борис Антонович возвратился умиротворенным. В шесть часов должна была заехать Ирина, чтобы отвезти его в клинику, готовить к завтрашней операции.
Фрау Бергер из вещей разрешила взять книги и ноутбук, сменную одежду за ненадобностью велела оставить. В машине ехали молча, волнуясь и чувствуя важность момента. Наташе показали палату, где будет находиться Борис Антонович, объяснили, когда его можно навещать, и вежливо предложили пожелать ему удачи. Мужа она поцеловала холодновато, дежурно. Даже, казалось, хотела ободряюще похлопать его по плечу, но, видимо, удержалась.
Борису Антоновичу объяснили устройство кровати, которая с помощью многочисленных приспособлений могла оказываться в каком угодно положении и принимать форму любого, даже самого искривленного тела. У изголовья, у двери, в санузле у унитаза и даже рядом с душем имелись большие красные кнопки для экстренного вызова медсестры. Ему выдали застегивающуюся сзади длинную больничную рубашку и белые чулки, которые надо было надеть утром перед операцией. Заставили выпить слабительное — «стул» должен был быть обязательно.
В девять вечера приехал доктор Клетцер. Он подробно объяснил смысл предстоящей операции. Над позвоночником, в месте соединения мышц, делается небольшой трехмиллиметровый надрез, вводится тоненькая полая трубочка, через нее лазером вырезается грыжа. Еще вводится маленькая видеокамера, позволяющая видеть весь процесс на экране монитора.
Борис! Еще не поздно отказаться!
Борис Антонович усмехнулся и пожелал Клетцеру хорошего сна, чтобы руки утром не дрожали. Тот улыбнулся, попрощался и ушел.
Борису Антоновичу не спалось. Задремал он только к утру, но его вскоре растолкала толстая медсестра и погнала в туалет. «Стула» не было.
— Вы боитесь? Выходите! — постучала она в дверь санузла через десять минут.
— Я не боюсь! — отвечал он на правильном немецком. — У меня не получается!
— Ну ладно! Время! Нас ждут!
Борис Антонович увидел в палате каталку. Он быстро натянул чулки и лег на нее.
— На живот, на живот! — скомандовала медсестра и выкатила каталку в коридор.
Его загрузили в лифт, подняли на два этажа и по длинному коридору повезли в операционную. Борис Антонович огляделся. Операционная напоминала рубку космического корабля в дорогом фантастическом фильме — от пола до потолка горели разнообразные лампочки, светились мониторы, а вокруг него столпилась куча врачей. Такая толпа — и все ради него одного.
— Как настроение? — спросил Клетцер, уже в повязке, закрывающей лицо.
— Все ОК! — попытался шутить Борис Антонович.
— Это надо снять, — указал Клетцер на образок.
— Нельзя. — Борис Антонович прикрыл его ладонью.
— Я вас прошу, — твердо отрезал Клетцер.
Борис Антонович со вздохом снял образок и оглянулся — куда положить? Карманов-то нет. Отдал врачу:
— Только не потеряйте.
— Гут. Пора начинать.
К лицу Бориса Антоновича подвинули маску, заставили всунуть в нее нос и глубоко дышать. Дали наркоз. Голоса стали отдаляться, уходить все дальше, дальше… Вскоре они исчезли совсем…
Проснувшись, он сначала отметил черноту ночи за окном и только потом почувствовал дикую, нестерпимую свинцовую боль во всем теле. Расплавленным металлом она перетекала по членам, в спине будто образовалась огромная дыра, словно вырезали не грыжу, а весь позвоночник. Голову сжимали тиски, казалось, по ней били дубиной… Не поворачиваясь, он яростно застучал ладонью по красной кнопке.
В палату вбежала испуганная медсестра, молодая и симпатичная, но ему сейчас не было никакого дела до ее молодости и внешности.
— Дайте мне, пожалуйста, болеутоляющего, — медленно, твердо попросил он и вдруг понял, что говорит на русском.
— Найн, найн! — затараторила медсестра, мешая немецкие слова с русскими. — Очень много болеутоляющего, очень много снотворного!
Борис Антонович все понимал, но его язык и мозг не могли производить немецкие слова.
— Give me painkiller! — вдруг заорал он. — Give me painkiller! Now! Now!
— Я не могу! Только с личного разрешения доктора Клетцера!
— Call him! Now!
— Сейчас три часа ночи! Я не могу!
— Give me painkiller! Where is Kletzer? Give me painkiller!
Медсестра убежала и в самом деле позвонила — немка! Доктор Клетцер взял трубку в три часа ночи — немец! Вскоре она вернулась, держа на ладони три капсулы. Борис Антонович сразу схватил их, раздавил зубами и принялся разжевывать — он знал, что так лекарство быстрее попадет в кровь. Минут пять он еще постонал для порядка — чтобы медперсоналу жизнь медом не казалась — и уснул.
На следующий день он почувствовал себя лучше, принимал диклофенак и пил бульон. Наташу к нему не пустили.
На третий день стало совсем хорошо. Симпатичная медсестра дала задание: пройти пятьдесят метров по коридору туда и обратно. Борис Антонович думал, что даже сползти с кровати не сможет, а тут целое путешествие! Но если надо — значит, надо! Вдоль стеночки, вдоль стеночки, бочком, бочком… Медсестра незаметно прыснула в кулачок.
— Что смешного? — Вот и вспомнился немецкий.
— Суперсекси! — ответила она и указала на его чулки.
Ну да, пугало огородное…
Во второй половине дня его посетили Клетцер и фрау Бергер. Улыбающийся доктор достал пачку цветных фотографий и принялся объяснять все этапы операции. Она длилась час сорок пять минут и была самой сложной в истории клиники.
— Шунтирование восемь часов проводят, — заметил Борис Антонович.
— То шунтирование, — возразил доктор. — А это грыжа. Обычно ее вырезают за полчаса. А у вас там нервные корешки переплетены, моей главной задачей было сохранить вам возможность ходить. Передвигаться, вы понимаете? Не жить без боли, играть в лаун-теннис, бегать на марафонские дистанции, а просто двигаться.
