Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую
На самом же деле Хемишу хочется почаще бывать в людных местах и заниматься сексом с парнями, имена которых он не узнает никогда. И именно такие отношения имеют для него значение. А вот его партнер этого не понимает, вернее, просто не хочет понимать.
А могут ли считаться отношения серьезными и настоящими, если ты практически ничего не знаешь о своем партнере?
Насколько я помню, моя бабуля всегда недолюбливала докторов. Вернее, попросту ненавидела. Она искренне считала, что вовлечена в бесконечную борьбу за собственную свободу, которую врачи непременно хотят у нее отобрать. Бабушке всегда хотелось оставаться дома. Доктора же («шарлатаны», как она их называла, даже тех, кто ей нравился) настаивали на том, чтобы отвезти ее в больницу, запереть там и «сгноить».
Но вот теперь получилось так, что она оказалась на больничной койке. И бабушка почему-то резко изменила свое мнение об эскулапах. Теперь она считает, что все доктора достойны повышения, а медсестер нужно показывать по телевизору. Ни больше ни меньше.
— Они такие же симпатичные, как и те девушки, что передают прогнозы погоды, — поясняет бабуля. А в ее устах это звучит как наивысшая похвала.
Моя мама, Джойс Чан и я сидим в палате у бабули, а она услаждает наш слух последними новостями. Она рассказывает о медсестре, которой впору работать фотомоделью, настолько она хороша собой. Потом упоминает пожилую женщину, лежащую на соседней койке. Но это сообщается нам полушепотом. Оказывается, у бедняжки не все в порядке с головой. Еще тут работает доктор-индус, пообещавший бабуле, что совсем скоро она будет «как новенькая». Есть санитар, который не пропускает ни одной юбки; медсестра, толстая и неуклюжая, как корова на льду; и еще старушка, соседка по палате, с которой есть о чем поговорить и посмеяться и с которой бабушка обязательно продолжит дружбу, когда их выпустят отсюда. Бабуля болтает без умолку. У нее столько интересных наблюдений, она весела и возбуждена! Может, ей что-то подмешивают в томатный суп-пюре?
Бабушка счастлива, и такой радостной я не видел ее очень давно. И это несмотря на ее незавидное положение. Рядом с койкой стоит приземистый отвратительного вида аппарат, от которого отведена трубка-катетер. Она уходит под длинную белую сорочку бабули (из-за которой она стала похожа на небесного ангела) и заканчивается глубоко в теле старушки. Этот аппарат понемножку откачивает жидкость, которая собралась в легких и мешает им нормально работать.
Одно бабушкино легкое на рентгеновском снимке почти полностью белое. Оно заполнено жидкостью, которой в нем не должно быть. Доктора собирались на консилиум и в страхе долго разглядывали злополучный снимок. Они были изумлены, как она вообще могла до сих пор дышать!
Но моя бабуля весела и жизнерадостна и совсем не обращает внимания на жужжание этой жуткой машины, что стоит рядом с ней на полу и откачивает жидкость из ее легких. Бабушка не жалуется и на боль, которую, несомненно, испытывает из-за катетера в легких. И днем и ночью эта трубка остается в ее теле и будет там до тех пор, пока легкие не избавятся от ненужной жидкости. А бабуля все продолжает улыбаться. Как ей это удается?!
Я знаю, она храбрая и выносливая женщина. Но ее солнечное настроение — это не только ее смелость, которой у бабули, конечно же, не отнять. Возможно, теперь она поняла, что находиться в больнице не так уж отвратительно. И к тому же уверена, что, в отличие от моего дедушки, она здесь не умрет. Во всяком случае, не в этот раз. Ее время еще не пришло. Рановато будет.
Внезапно она замолкает, глядя в сторону двери. Мы дружно поворачиваемся и видим, как в палату входит мой отец и неловко останавливается. В руках у него букет цветов и большая коробка конфет. Он явно смущен.
— Здравствуй, ма, — несмело произносит он и целует ее в щеку.
— Майк, — отвечает она. — Мой Майк.
Я боюсь, что Джойс захочется прямо сейчас расчихвостить отца за его половую жизнь с Леной, но она остается на удивление молчаливой. Она кажется мне даже загадочной, потому что на этот раз никак не реагирует на его появление. Наверное, это происходит впервые в ее жизни. Джойс как ни в чем не бывало берет за руку мою бабушку и начинает уверять, что та скоро будет «как огурчик».
Мои родители со стороны сейчас больше похожи на брата и сестру, чем на супругов. Видно, что их связывает долгая совместная жизнь, но не более. Правда, ненависти друг к другу они не испытывают, но и нежных чувств тоже не проявляют. Они вежливы, деловиты, обсуждают прогнозы врачей и говорят о том, что еще нужно привезти бабушке, пока она находится здесь. Лишь один признак свидетельствует, что у каждого из них уже есть адвокат, который будет защищать их интересы на бракоразводном процессе. Они избегают смотреть друг другу в глаза.
Впервые за все время мне становится искренне жаль отца. Сегодня он даже не побрился. Волосы здорово отросли, ему нужно срочно к парикмахеру. К тому же он заметно похудел, и произошло это вовсе не из-за активных занятий в спортзале.
Вроде бы у него есть все, о чем он мечтал, и все же отец не кажется мне счастливым человеком. Внезапно я осознаю, что он постарел. И выглядит… как это говорится? Как простой смертный. Только и всего.
Первое домашнее задание Джеки Дэй — дать критическую оценку двух стихотворений: «Ты стара и седа» Йейтса и «Уходя на войну» Ловласа.
Я читаю ее сочинение, написанное витиеватым женским почерком, а она сидит напротив меня, по другую сторону стола, и нервно грызет накрашенные ногти.
Возле окна нечто (у нее, вообще, есть имя, или, может быть, мне его уже называли?) развалилось на диване, заняв почти всю его площадь, и листает один из своих омерзительных журналов. На блестящей обложке изображены два потных мужика в борцовках, навалившихся друг на друга. Удивительно, как только мать разрешает ей читать подобную мразь. Но я ничего не говорю по поводу этого. Слышно, как кто-то разучивает на виолончели гаммы. На улице идет дождь.
— Неплохо, — говорю я, кладя сочинение на стол.
Похоже, Джеки разочарована.
— Неплохо? И только-то?
— Тебе не давали задание рецензировать стихотворения. Впрочем, я и не ждал от тебя профессиональной критической статьи. В конце концов, ты не Барри Норман. Надо было просто дать краткую оценку этих произведений.
— Я так и сделала.
— Нет, не совсем так. Ты дала понять, что тебе понравился Йейтс, а второй поэт, Ловлас, не произвел никакого впечатления.
— Ты же хотел, чтобы я вкладывала больше собственного отношения.
— Совершенно верно, это необходимо. Но я не просил, чтобы ты высказывала собственное мнение о том, что тебе понравилось, а что — нет. Никого не интересуют твои личные вкусы. Это же не конкурс красоты, понимаешь?
— Но Йейтс здорово пишет! Разве нет? В его стихотворении рассказывается, как люди стареют и стареют вместе с любимым человеком. Он утверждает, что любить нужно на протяжении всей жизни, даже тогда, когда человек становится старым и немощным.
— Я знаю, о чем это стихотворение, — терпеливо произношу я.
Джеки вдруг закрывает глаза и начинает декламировать:
— «О, сколько вздыхало мужчин о тебе. Их сотни признаний привыкла ты слушать. Но только один твою светлую душу сумел оценить, не оставив в беде». — Джеки замолкает и открывает глаза, которые сверкают от возбуждения. — Это великолепно, это несравненно. «Твою светлую душу!» Мне очень нравится.
— Ты очень хорошо описала это в своем сочинении, — соглашаюсь я, — но почти ничего не рассказала о Ловласе. На экзамене ты потеряешь на этом баллы.
— Этот тип… этот твой Ловлас… ну, что он понимает в любви? Тут только о тех вещах, которые он ставит выше любви. Его честь. Его страна. Ну и подобная чепуха. — Она презрительно фыркает, потом корчит нелепую рожицу и писклявым голоском произносит: — «Я не могу любить тебя так сильно. Как родину свою бесценную люблю…» Да он просто старый пустобрех и балабол!
— Это одно из самых известных стихотворений о любви, написанных на английском языке. А если ты назовешь балаболом Ловласа на экзаменах, думаю, тебе придется за это поплатиться баллами.
— Мам?
Это нечто!
Оно заговорило.
Опаньки! Значит, оно живое!
— Что такое, дорогая?
— Там, на улице, возле дома, стоит женщина. Стоит под дождем. Она была там, когда мы сюда заходили.
Мы с Джеки подходим к окну.
Под уличным фонарем, на противоположной стороне улицы, действительно стоит женщина. Лица ее не видно: она одета в куртку с капюшоном, в руках зонтик, который вот-вот вывернется наизнанку от яростных порывов ветра. Но я узнаю ее и по бежевой клетчатой ткани зонтика, и по куртке, и даже по волнам черных блестящих волос, выбивающихся из-под капюшона.
Это Хироко.
Она держит букет цветов, скорее всего, предназначенных для моей бабули. Это очень похоже на Хироко. Такой небольшой жест, знак внимания и уважения. У этой девушки доброе сердце.
