Тереза Ревэй - Лейла. По ту сторону Босфора
— У вас есть на борту некий Александр Леонидович Малинин? — крикнул Луи по-французски, поскольку знал, что офицеры свободно говорят на этом языке.
Какой-то крепкий мужчина с косматой бородой сложил ладони рупором:
— Да. Он у нас. А что?
Сердце Луи екнуло.
— Нам нужно с ним поговорить. Мы заберем его к себе на борт.
— Это невозможно! Он болен!
Робер толкнул Луи локтем:
— Спроси, что у него. Если это не тиф, мы сможем его забрать.
Русский пояснил, что его товарищ ранен и у него дизентерия.
— Я поднимаюсь к вам на борт! — ответил Луи.
Вдоль корпуса была натянута веревочная лестница. Бортовая качка настолько усилилась, что Луи несколько раз пытался за нее ухватиться. Он осторожно по ней взбирался. Если бы он по иронии судьбы он свалился в ледяные воды Босфора, спасая жизнь мужу своей любовницы!.. Карабкаясь вверх, он проклинал ветер, Нину и жизнь в целом. Чьи-то руки подхватили его под мышки, помогая перелезть через борт. На палубе его окружила оборванная смрадная толпа.
Малинин лежал на носу корабля вместе с остальными ранеными, его голова была перевязана грязными бинтами. Восковое лицо, обрамленное густой светлой бородой…
— Он жив? — с сомнением спросил Луи.
— Утром еще был, — ответил какой-то русский и потряс товарища за плечо.
Малинин открыл глаза, бормоча, по всей видимости, ругательства.
— Хорошо, я его забираю, — объявил Луи.
Тотчас же толпа заволновалась. Некоторые начали бранить француза, возмущаясь, что не могут даже рассчитывать на такую благосклонность.
— Военнослужащие из частей, участвовавших в боевых действиях, будут переведены в район Пролива и на остров Лемнос, — пояснил Гардель жестко. — Гражданские беженцы и нестроевые военные должны ждать здесь, у Константинополя, вскоре мы начнем эвакуировать больных и раненых.
Вот уже три дня, как люди ничего не ели и не пили. Голодные, изнуренные, они были вынуждены покинуть родину и теперь зависели от милости иностранных держав, которые им помогали, загоняя при этом в жесткие правовые рамки, задевающие честь этих людей.
Несмотря на недовольство, которое грозило вылиться в драку, Луи приказал спустить больного, привязав к временным носилкам, затем ухватился за веревочную лестницу, свисающую вдоль корпуса корабля.
Дозорное судно продолжало курсировать вокруг судов в поисках второго офицера, но тщетно. К сожалению, поиски оказались безрезультатными. Раздосадованный капитан Козм пожал плечами, заявив, что вернется на следующий день. Он отдал морякам приказ идти к берегу.
Сидя рядом с Малининым, Луи подкурил сигарету. Русский протянул черную от грязи руку.
— Почему я? — спросил он гортанным голосом.
— Меня об этом попросила ваша супруга.
Луи следил за его реакцией. Проблеск, который он не смог расшифровать, промелькнул во взгляде раненого.
— С ней все в порядке?
— Да. Она попросила вытащить вас отсюда.
— Благодарю вас, капитан.
Насколько была приятна благодарность Нины, настолько стало неловко от благодарности этого бедняги. Как только он передаст его в госпиталь, он забудет о нем. К несчастью, уцелевший оказался разговорчивым. Он с ностальгией принялся вспоминать счастливые дни в Санкт-Петербурге. Они с Ниной были знакомы с детства. Луи был вынужден слушать истории, которые были для него мучительны, но, тем не менее, он узнал кое-что о прошлой жизни своей любовницы. Он не ошибался. Нина была изнеженным ребенком, девушкой, принимаемой при дворе, где ее отец играл немаловажную роль. Ее будущее должно было быть безоблачным. Луи стало интересно, как отреагирует Малинин, если когда-нибудь узнает, что его жена — проститутка.
Глава 8
Французский госпиталь был переполнен. Сюда десятками доставляли раненых и больных, снятых с кораблей. Холл и коридоры были заполнены носилками. Роза Гардель металась, словно белка в колесе, и с блокнотом в руках распределяла пациентов по палатам. Она записывала имена, анамнез, не отвлекаясь на стоны. Задача оказалась настоящей головоломкой, и для того, кто не переносит беспорядок, стала бы страшным испытанием.
Ее попросили быть строгой. Власти волновались из-за пропадающих бог знает куда русских, которые растворялись в городе, опасаясь, что их вышлют в какую-нибудь дыру, где фактически конец географии. Однако нужно было не допустить распространения эпидемии. «По крайней мере, так появляются свободные койки», — ворчали медсестры, у которых было забот через край.
Уставившись в свои записи, Роза наткнулась на груду картонных ящиков и выругалась, потирая колено. На посылках стояла печать американского Красного креста. Она заглянула в них. Там были пижамы, и белье, и короткие подбадривающие записки, приколотые к пакетам. Внезапно…
— Луи, что ты здесь делаешь? — воскликнула Роза.
По-видимому, Луи также был удивлен встречей с женой.
— Я здесь проездом. Меня попросили составить рапорт о ситуации…
Он неопределенно махнул рукой в сторону раненых. Его щеки вспыхнули. Роза оглянулась. Что его так взволновало? Но это была лишь груда новых носилок на полу.
Каждый раз, когда открывались двери, в холл врывался зверский ветер.
— Ладно, мне нужно идти, — резко произнес Луи.
Роза проводила взглядом быстро удаляющегося мужа. «Как-то он странно себя ведет», — подумала она. Трудно поверить, что в обязанности Луи входит учет этих несчастных. Однако памятуя, что отношения между адмиралом Дюменилем и генералом Шарпи, командующим французскими оккупационными войсками, ужесточились… Последний не был в восторге от использования части денежных ресурсов для помощи русским. Неужели Луи должен составить рапорт об этом для вышестоящих органов?
Глубоко вздохнув, Роза развернула блокнот на чистой странице, чтобы записать новоприбывших, и обратилась к первому из них, с отвратительной окровавленной повязкой. Она наклонилась, спрашивая его имя, попыталась абстрагироваться от тошнотворного запаха и записала красивым почерком его данные: Александр Леонидович Малинин.
Несколько часов спустя, уже дома, Роза прилегла на диван, мучаясь от боли в спине. Учитывая серьезность ситуации, Красный крест начал кампанию по распределению бесплатных обедов и одеял. Накануне она провела весь день в садах французской школы имени Святой Пульхерии, в одном из мест распределения. Восемь часов на ногах на ледяном холоде. Хотя русские беженцы и говорили с облегчением о том, что им удалось сбежать от Красной армии, которая, не задумываясь, истребила бы их, они побаивались неопределенного будущего. Роза побывала в расположенных на окраине города лагерях, куда привозили жен, сестер и братьев офицеров. Наспех построенные бараки плохо отапливались небольшими печками. Она представила себя, Марию и Луи в этой тесноте и не смогла сдержать дрожь ужаса. Роза никогда бы не перенесла таких лишений!
Похоже, она ненадолго задремала, так как ее разбудил детский смех. В соседней комнате Мария играла с Ахметом. Смерть сестры произвела на мальчика огромное впечатление, и он нашел неожиданную поддержку у Марии, которая стала единственной, кто мог вывести его из мрачного состояния. Теперь дети были неразлучными друзьями.
— Мама, ты не спишь? — спросила Мария, просунув голову в приоткрытые двери.
Роза жестом пригласила ее войти.
— Как ты себя чувствуешь, моя милая?
Дочь заверила, что насморк ее уже не так беспокоит, рассказала, как она провела день. Служанка принесла чай, и девочка поблагодарила ее по-турецки.
— Я сыграла на фортепиано сонату для Ахмета и Ризы, — весело продолжила она. — Им очень понравилось.
— Кто такой Риза? — заинтригованно спросила Роза.
— Сводный брат Ахмета. Он такой милый! Он теперь живет со своей матерью здесь.
— Ничего не поняла, — удивленно нахмурилась Роза. — Как это возможно?
Мария покраснела. Она подала матери чашку с чаем и попыталась сменить тему, но Роза решила все прояснить для себя.
— У Селим-бея есть сын от второй жены, — наконец призналась девушка. — Их дом в Эюпе сгорел во время пожара. Думаю, они не смогли найти там подходящее жилье. И зима сейчас такая суровая, не так ли? — сказала она, всматриваясь в серое грозное небо через окно. — Это даже к лучшему для Ахмета. Он теперь не так одинок.
— Селим-бей живет в нашем доме с обеими женами? — беззвучно произнесла Роза.
— Мама, это их дом, а не наш, — робко поправила Мария.
Роза была в ужасе от того, что Мария говорит о полигамии так, словно это в порядке вещей. Такое снисходительное отношение, к сожалению, напомнило ей поведение мужа. В шестнадцать лет у дочери сформировалась несносная привычка иметь и высказывать собственное мнение, которое иногда не совпадало с мнением матери. Впрочем, это было единственное, в чем Роза могла упрекнуть дочь.
