Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
— Не плачь, мамочка, не надо. Ты ведь не нарочно.
— Это я с досады на самою себя плачу. Не расстраивайся, милая. Отдохни. Без выходных столько времени трудилась! Хоть сегодня отдохни.
— Хорошо, аяджан.
Мухаббат возвратилась в свою комнатку. Постояла в задумчивости. Вздохнула. Сняла со старинного, обитого медными полосками, сундука курпачу, откинула крышку. Из большой картонной коробки, завёрнутой в хан-атлас, вынула фотографию Рустама.
Он смотрел на неё с лёгкой улыбкой. Тёмно-карие глаза светятся радостью, густые брови чуть вздёрнуты. Милое мальчишеское лицо — задорное, сметливое.
Рустам… Рустам! Где ты, что с тобой?
Он продолжал улыбаться ей. Улыбка застыла навечно. И ещё он говорил с ней. Что именно говорил, Мухаббат не могла понять. Слов не было. Он утешал её без слов.
А чуть погодя явились и слова. Она вспомнила их. Рустам присылал их в треугольных конвертиках. «Мухаббат, Соловейчик мой! Всё будет хорошо, не волнуйся за меня. Наша любовь сильнее самых страшных испытаний…»
Самых страшных испытаний. О чём это ты, Рустам-джан?
Рустам загадочно улыбался.
У Мухаббат ёкнуло сердце. Томительное чувство охватило её, пресекло дыхание. Девушка прижала фотографию к груди.
Отзовись, Рустамджан!
Мухаббат положила на место портрет, вышла на веранду.
Что это — там, возле сарая?.. Могила!.. Ой, как можно! Ведь это обыкновенная яма, я сама её выкопала вместе с мамой. Брали из неё глину и лепили кирпичи для починки тандыра.
Сердце щемит, ноет. Рустам писал после злосчастной размолвки: «Теперь я буду давать о себе знать постоянно. Хоть две строчки, а напишу: «Жив, здоров, обнимаю, желаю всего самого-самого. Твой Рустам». Никакие бои я сражения не помешают мне».
Так почему же он молчит? Почему?!
Скрипнула калитка. Мухаббат вздрогнула. Ведь она так ждала и так боялась, что ожидание может обернуться бедой!
Вошла Света Рагозина. Всем на удивленье, она очень быстро освоила разговорную узбекскую речь. Втайне она гордилась этим, а иногда не упускала случая поставить в неловкое положение какого-нибудь парня, полагающего, что приезжая — ни бум-бум по-узбекски. Скажет при ней парень приятелю солёное словцо, а Света ему в ответ по-узбекски:
— Нехорошо, йигит, надо бы выбирать выражения.
Парень готов сквозь землю провалиться. А Света хохочет. Она вообще любила посмеяться. Казалось бы, и повода для смеха нет. Отец на фронте, точнее — за линией фронта, партизанит. Письма от него редко приходят. Сама болеет, с сердцем у неё что-то, мать тоже не может похвастаться здоровьем. И всё равно Свете только повод дай.
Жизненных сил в ней много.
Она и к Мухаббат пришла весёлая, улыбающаяся. Однако, завидев подругу, осеклась:
— Что с тобой, Мухаббаточка, на тебе лица нет!
— Да так… Предчувствия томят. Рустам не пишет и вообще…
— Ох, эти мне предчувствия! В мирное время — и то письма иногда теряют. А сейчас война. Думаешь, Рустам уехал на фронт для того только, чтобы письма тебе писать? Ему, понимаешь, ещё и воевать приходится. Без паники, подружка. Главное — без паники!
— Тебе хорошо говорить. Ты недавно получила письмо от Петра Максимовича.
— Ну да, получила. И, между прочим, в нём были такие строки… Я однажды читала их тебе, но сейчас напомню. «Каких только удивительных встреч не бывает на белом свете! Представьте себе, мои дорогие, к нам препожаловал в гости ваш «грозный» квартирный хозяин — милейший Рустам. Фамилию его не называю — вы её знаете. Пишу-то я в особых условиях. С ним я и пересылаю это послание».
— Помню… Я всё помню. Но мне-то письма нет, нет ни словечка.
Странное это обстоятельство сбивало с толку и Свету. В самом деле. Папа переслал письмо с Рустамом. Почему же тогда Рустам молчит?.. И всё равно Света что-то говорила, успокаивала подругу.
— Ho надо, Светочка, я понимаю… Душа болит.
— Идём прогуляемся. Сегодня выходной день. Расщедрился председатель колхоза, хоть никаких особых поводов для этого нет. Сводка Совинформбюро короткая: «В течение семнадцатого апреля на фронтах существенных изменений не произошло».
— А зачем повод? Просто наш раис дал людям отдохнуть. На фронте и то, говорят, солдат во второй эшелон отводят, чтобы дух перевели.
— Верно. Тем более. Выходной — пошли гулять, — Света чуть ли не насильно надела на Мухаббат пальто и повела к калитке. На прощанье сказала тётушке Санобар:
— Не забывайте нас, Санобар-хола. Мама и тётя Хаджия соскучились но вас.
— Зайду, доченька. Обязательно загляну.
Подруги вышли па улицу. Прошли немного — дорогу им перебежал чёрный кот. Здоровый, толстый.
— Чёрный кот! — весело вскрикнула Снега. — Дурная примета… Только это чепуха. Если бы неё дурные приметы сбывались, на земле не осталось бы ни единой живой души. Бегали бы только чёрные коты.
— Но ведь существуют и добрые приметы.
— Пустое. В старину тёмные люди их выдумали, а мы верим. Смешно!
— Может быть, ты и права, Светаджан. И всё равно… Хочешь, расскажу тебе одну вещь? Только это секрет.
— Ой, люблю секреты! — Света на ходу крепко обняла подругу, они споткнулись и чуть не упали. — Рассказывай поскорее.
— Сейчас… Знаешь, Света, когда уехал Рустам и я осталась одна, я… выбрала звёздочку… Небесную звёздочку. И сказала сама себе: «Эта звёздочка Рустама. Она светится — он жив»…
Света расхохоталась.
— Вот молодец! Значит, Рустам будет жить вечно.
— Погоди, — Мухаббат взяла подругу за руку. — Но до смеха мне. Я тоже так думала… Надеялась. А звёздочка вдруг покатилась, покатилась и исчезла!..
— Показалось тебе со страху. На месте звёздочка. Куда ей деваться?
— Страшно мне… Не видать звёздочки. Ослепла я, что ли?
— Я на тебя рассержусь, подружка. Заладила одно и то же. Звёздочка исчезла, писем нет. Может, и есть тебе письмо. Только Ильяс-почтальон, говорят, вторые сутки пьёт без просыпу. Никогда такого с ним но было. Ну, выпьет малость, а тут как с цепи сорвался…
Она не договорила — навстречу им тяжело шагал Ильяс-палван. Небритый, в глазах тоска, смятение, боль. Богатырь шагал и ничего не видел. Он чуть не налетел на подруг. Света тут же съязвила:
— Ассалам алейкум, Ильяс-ака! Что же это вы знакомых не замечаете… Спешите на лекцию о вреде алкоголя?
Ильяс вздрогнул, остановился как вкопанный. Потом невидящие глаза его уставились на Свету, и девушка съёжилась от страха. Жуткий взгляд! И самое страшное то, что Ильяс, оказывается, не пьян…
Богатырь стоял, стоял, не проронив ни звука.
— Что с вами? — не выдержала Мухаббат. — Ильяс-ака, заболели? Плохо вам…
— П-п-пошшш-ли д-домой… — Он не сказал — тихо прорычал.
Девушки перепугались.
— Мухаббат… С-соловейчик, умоляю… Вернитесь домой. Я трезвый и ничего плохого… — он вдруг всхлипнул, и это совсем перепугало подруг.
— Что с вами, Ильяс-ака? — голос у Мухаббат дрогнул.
— Идёмте… идёмте.
И такая тоска, такое горе стонали в его голосе, что девушки отшатнулись.
— Пойдёмте…
Они пошли. Молча. Тяжело дыша. Ильяса качало из стороны в сторону. Ему было очень худо. Они зашли в дом. Ильяс-палван в совершеннейшем затмении, прямо в сапогах, прошагал в комнату Мухаббат. Тяжело опустился на сундук. Девушки, ошеломлённые, выжидательно молчали.
Он заговорил. Шёпотом. Сбивчиво. Задыхаясь:
— Света, уйди… Нет, не уходи, Соловейчик… Я распечатал его… не мог иначе, Соловейчик!.. Оно… Два дня…
Мухаббат в предчувствии чего-то страшного, непоправимого похолодела. Озноб пробежал по спине, подкатил к горлу. Она прижала ладони к щекам — ледяным, деревянным. Дрогнули губы, плечи. Она чувствовала себя человеком, который стоит на краю пропасти, охваченный ужасом смерти, и вдруг, сжав в кулак волю, шагнул навстречу вечной тьме.
— Дайте… Дайте письмо.
Ильяс-палван сгорбился, заёрзал, жалобно скрипнул старинный сундук под непомерной тяжестью его могучего тела.
— Дайте!
Богатырь сунул прыгающие пальцы за пазуху, вытащил серый самодельный конверт.
— Прости меня, Соловейчик! Я не мог не прочитать… Два дня прятал… А п-потом подумал… Всё равно…
— Он умер? — Мухаббат спросила тихо, внешне спокойно. Света смотрела на конверт во все глаза, содрогаясь от скользкого, противного страха, разливавшегося по всему телу.
— Жив, — тихо ответил Ильяс.
— Так что же вы!.. — Мухаббат привскочила от радости, схватила конверт.
Ильяс-палван закрыл лицо громадными ладонями. А Света хлопнула Ильяса по плечу.
— У-у-у, медведь, до смерти напугал. Разве так шутят?
Она перевела взгляд на подругу и замерла: по лицу Мухаббат разливалась белая-белая краска.
Ничего более ужасного Света никогда в жизни не видала. Меловая статуя! И губы меловые, и глаза.
