Дэвид Лоуренс - Влюбленные женщины
«Если в ближайшее время ничего не произойдет, — сказала она себе в момент глубочайшего страдания, — я умру. Я подошла к концу жизненного пути».
Раздавленная, уничтоженная, она пребывала в темноте, граничившей со смертью. Ей было ясно, что всю свою жизнь она медленно приближалась к этой черте, здесь не было даже утеса, откуда она, подобно Сапфо, могла бы прыгнуть в неизвестность. Знание о неизбежности смерти было как лекарство. Она интуитивно чувствовала, что близка к смерти. Всю жизнь она к этому шла и теперь находилась у самой границы. Она узнала все, что ей предназначалось узнать, она испытала все, что ей суждено было испытать, она созрела, и теперь ей, горькому плоду, оставалось только упасть с дерева и умереть. Каждому нужно дойти в своем развитии до конца, довести сюжет до завершения. Следующий шаг выводил ее за черту — в смерть. Значит, так тому и быть! В осознании неизбежности был определенный покой.
В конце концов, тот, кто выполнил свое предназначение, с радостью принимает смерть и падает, как созревший плод. Смерть — великий итог, завершенный опыт. По сравнению с жизнью она шаг вперед. Это мы знаем еще при жизни. Зачем в таком случае думать о дальнейшем? Дальше конца все равно ничего не увидишь. Довольно и того, что смерть — великий последний опыт. Как можно задаваться вопросом, что будет дальше, когда мы его еще не пережили? Давайте сначала умрем, ведь это великое переживание, смерть, последует после всего, что мы испытали здесь, это второе великое событие после рождения. Если же будем выжидать, если упустим шанс, то станем торчать у ворот, испытывая неловкость. Ведь перед нами, как в свое время перед Сапфо[60], — безграничное пространство. Путь ведет туда. Неужели у нас не хватит смелости продолжить путешествие, неужели у нас вырвется: «Я боюсь!» Нет, мы пойдем дальше и примем смерть, что бы она ни значила! Если известен следующий шаг, какой смысл бояться того, который последует за ним? Зачем задумываться о нем? Очередной шаг нам известен. Это шаг в смерть.
«Я умру, я скоро умру», — повторяла, словно в трансе, Урсула, она повторяла это отчетливо, спокойно и уверенно, и в этой уверенности уже не было ничего человеческого. Но казалось, где-то позади кто-то горько плачет, там таилось отчаяние. Однако стоит ли на это обращать внимание. Нужно идти туда, куда ведет тебя стойкий, несгибаемый дух, нельзя упускать шанс из-за страха. Нельзя упускать шанс, нельзя прислушиваться к мелким внутренним голосам. Если сейчас больше всего хочется ступить в неведомое пространство смерти, стоит ли отказываться от глубочайшей истины ради дешевой подделки?
«Тогда пусть все кончится», — сказала себе Урсула. Она приняла решение. Нет, она не собралась наложить на себя руки, — такого она никогда бы не сделала, это слишком отвратительно, слишком дико. Главное: она знала следующий шаг. Он приводил ее в пространство смерти. Приводил? Или шаг уже сделан?
Урсула сидела у камина, словно погруженная в сон, мысли ее путались и теряли нить. Но вот прежняя мысль вернулась. Пространство смерти! Может ли она перейти в него? Ах, да… это сон. Хватит, с нее достаточно. До сих пор она старалась держаться, сопротивлялась как могла. Теперь пришло время прекратить сопротивление и сдаться.
Почти в духовном трансе Урсула поддалась соблазну, уступила и оказалась в темноте. В этой темноте она остро чувствовала свое тело, переживала невыносимые смертные муки — единственные, которые нельзя вытерпеть, и уже начинала ощущать сопутствующую смерти тошноту.
«Неужели плоть так быстро реагирует на проблемы духа?» — спрашивала она себя. И в духовном озарении получила ответ плоть — единственное воплощение духа, любое изменение духа ведет к изменению плоти. Разве только я, собрав волю в кулак, отрешусь от всех жизненных ритмов, стану пребывать в неподвижности, порву все связи с жизнью. Однако лучше умереть, чем жить механически, проживать жизнь, которая — повторение повторений. Умереть — шагнуть в неведомое. Умереть — это радость от встречи с тем, что является бо́льшим по сравнению с тем, что уже известно тебе, по сути — просто неизвестным. Это радость. Жить же чисто механически, быть заключенной по своей воле в духовную тюрьму, жить как существо, которому недоступно познание неведомого, постыдно и недостойно. В смерти нет ничего позорного. Но ничем не заполненная, механическая жизнь позорна. Она может быть позорной, постыдной для души. А вот смерть — не постыдна. Смерть, это безграничное пространство, выше наших убогих суждений.
Завтра понедельник. Понедельник, начало новой школьной недели. Еще одна убогая и пустая неделя, заполненная механической, рутинной работой. Разве такое грандиозное приключение как смерть не интересней? Разве смерть не бесконечно более привлекательна и благородна, чем такая жизнь? Пустая, лишенная внутреннего содержания, подлинного значения. Как отвратительна она, как унизительно для души жить в наше время. Насколько благороднее и достойнее быть мертвым. Невозможно более терпеть это убогое существование, пребывать в состоянии ничтожества. Можно достичь расцвета в смерти. С нее хватит. Где найдешь сейчас проявления жизни? Цветы не распускаются на вечно работающих машинах, над рутинной деятельностью нет неба, вращательное движение не нуждается в космосе. Теперь вся жизнь — сплошная круговерть, механизированная, оторванная от природы. Искать что-то в других странах, у других народов бессмысленно: всюду одно и то же. Единственное окно — ведет в смерть. Из этого окна можно глядеть на темное безграничное небо смерти с тем же волнением, с каким глядишь в детстве из класса на улицу — это символ свободы. Теперь, расставшись с детством, знаешь, что душа — пленница в этом большом и уродливом здании жизни, откуда один только выход — смерть.
Зато какая радость! Какая радость знать, что как человечество ни старалось, ему не удалось покорить царство смерти, уничтожить его. В море проложили гибельный путь и грязную торговую тропу, споря за каждый его дюйм, как и в городе. И на небо наложили грязную лапу и его поделили, раздробив на части и разделив между разными собственниками, а теперь затевают передел. Все, что смогли, уже отобрали, окружили стенами с шипами, так что по лабиринту жизни приходится униженно красться, лавируя между шипами.
Но перед огромным темным царством смерти человечество пасует. Многого могут добиться на земле эти маленькие божки. Перед лицом смерти они вызывают лишь презрение, вся их вульгарность, вся их глупость проступает наружу.
Как прекрасна, величественна и совершенна смерть, как сладостно ждать ее! Она — чудесный источник чистоты и отдыха — смоет ложь, позор, грязь, обретенные на земле, и мы сможем идти дальше никому не известные, не подвергнутые допросу, не униженные. В конце концов, каждый из нас богат — ведь смерть у нас никому не отнять. Это высшая радость — ждать совершенно неведомого явления смерти.
Какой бы ни была жизнь, она не может отменить смерть, это исключительное трансцендентное явление в судьбе человека. Давайте не будем задаваться вопросом, чем она является и чем не является. Знание — человеческая категория, а умирая, мы перестаем быть людьми. И радость от сознания этого компенсирует всю горечь знания и ничтожество нашей человеческой природы. После смерти мы не будем людьми и не будем ничего осознавать. Такая перспектива — наше наследство, и мы как наследники с нетерпением ожидаем момента вступления в наследство.
Урсула сидела одна у камина в гостиной, одинокая и всеми покинутая. Дети играли на кухне, взрослые ушли в церковь. А она погрузилась в темные глубины своей души.
Она вздрогнула, услышав звонок в дверь; с шумом промчавшись по коридору, дети в радостном возбуждении прибежали из кухни.
— Урсула, кто-то пришел!
— Слышу. Не галдите! — сказала Урсула. Но она и сама была поражена, почти испугана. И еле заставила себя подойти к двери.
На пороге стоял Беркин, воротник его плаща был высоко поднят. Он пришел только теперь, когда она уже ушла так далеко. Она осознавала, что за его спиной в вечернем сумраке льет дождь.
— Это ты? — сказала она.
— Я рад, что ты дома, — тихо сказал Беркин и вошел в дом.
— Все в церкви.
Беркин снял плащ и повесил на вешалку. Дети подглядывали за ним из-за угла.
— А ну-ка, Билли и Дора, быстро раздевайтесь и — в постель. Скоро придет мама, и она очень расстроится, если вы еще не ляжете.
Дети, в ангельском порыве послушания, безропотно удалились. Беркин и Урсула прошли в гостиную. В камине догорал огонь. Беркин взглянул на женщину, его поразила сияющая нежность ее красоты, блеск широко раскрытых глаз. С волнением в сердце смотрел он на нее, не подходя близко, свет преобразил Урсулу, сделал ее еще прекраснее.
— Чем ты сегодня занималась? — спросил он.
— Да ничем. Просто сидела, — сказала она.
![Тяжелый дождь - [Тяжелый дождь]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
