Роксана Гедеон - Сюзанна и Александр
— Довольно хорошо? — переспросила я. — Должно быть, так же, как и курс в коллеже?
— Гораздо лучше. Он сдал все экзамены. Дед взял для него отпуск на целый год.
— Отпуск? Они собираются вернуться во Францию?
— Нет, не собираются. Они поехали в другое место.
Я настороженно смотрела на мужа, чувствуя, что меня начинает пробирать дрожь от беспокойства.
— Сюзанна, — мягко сказал Александр, — вы должны смириться с этим хотя бы потому, что их уже не остановишь.
— Смириться! Что это значит? Да говорите же, вы просто мучаете меня своим молчанием!
Я предчувствовала, что все мои надежды увидеть Жана в этом году вот-вот будут разбиты вдребезги. Да и вообще, положение складывалось невероятное. Мой старший сын уехал год назад. Какая мать спокойно согласится на такую разлуку? Моя тоска усиливалась с каждой неделей. Как часто по утрам, когда еще все спят, я входила в комнату Жана — пустую, осиротевшую, — перебирала книги, прикасалась к его охотничьим трофеям, к камешкам, которые он собрал в лесу… А как горько мне было в июне, когда ему исполнилось одиннадцать лет, а я могла поздравить его только мысленно!
Сдавленным голосом я яростно произнесла:
— Какую ошибку я совершила, когда позволила принцу увезти Жана! Как я была неосторожна!
— Вы поступили совершенно правильно. И прошедший год только доказал это. Жан скучает по вас, но в целом он счастлив.
Я метнула на мужа осуждающий взгляд.
— Ну, Александр? Выкладывайте поскорее все дурные новости, я ко всему приготовилась.
— В июне Жан побывал у графа д’Артуа. И был определен в артиллерию с чином подпоручика.
Я вскинулась на постели. Улыбка поневоле показалась на моих губах.
— Жан — подпоручик? Ах Боже мой! И я не могу его поздравить!
— У вас еще будет такая возможность.
— Почему он выбрал артиллерию?
— Это выбор деда. А то, что выбрал дед, Жан принимает с восторгом. Мальчик пока не делает разницы между войсками.
— Да, хорошо еще, что его не определили во флот.
— Флота у короля нет. Так что такого и быть не могло.
— А какая следующая новость?
— В июле они оба — дед и внук — отплыли в Египет, чтобы защищать от Бонапарта крепость Сен-Жан-д’Акр в Сирии. Там как раз будет работа для артиллерии.
У меня от ужаса кровь отхлынула от лица.
— Жан отправлен… в Египет?
— Да.
— Александр, вы, должно быть, разыгрываете меня!
— Нет, ничуть. Это сущая правда.
— Но надо быть безумцем, чтобы увезти мальчика на войну! Я запрещала это отцу!
— Мальчик сам хотел. Ему одиннадцать лет, он получит первое боевое крещение. Таков порядок вещей, дорогая.
— Крещение! Вы, верно, не в себе! Речь идет о ребенке!
— Дед проследит, чтобы Жану ничто не угрожало. К тому же ваш сын — мужчина.
— О да… Все мужчины сговорились, чтобы причинять мне неприятности — вы, отец, граф д’Артуа, даже Жан! И, подумать только, меня даже не спрашивают, будто я не мать, а неизвестно кто!
— Мы были лишены возможности вас спросить. Нас разделяло море.
— Нет уж! Вы не спрашивали, потому что отлично знали, что я никогда не соглашусь! И вы… вы тоже на их стороне! Вы, видимо, полагаете, что я вечно буду мириться с подобными выходками! Но я не создана для такого, и вы меня больше не поставите перед свершившимся фактом. Я тоже имею право на голос, в конце концов!
Я была на грани истерики. Мне действительно все это смертельно надоело. Вот Александр — он же отлично знал, как я отнесусь к намерению поехать в Египет! Он мог бы сделать хоть что-то, чтобы уменьшить мои переживания. А он ограничивается утешениями, словно считает меня дурочкой, которую в конечном итоге можно уговорить на что угодно. Как это все противно — войны, поездки! Пожалуй, правы те женщины, которые никого не любят, — им, по крайней мере, ни за кого не приходится тревожиться!
В бешенстве повернувшись к Александру, я выпалила:
— Филиппа… Филиппа я вам никогда не отдам! Я вообще не хочу, чтобы он стал военным! Я рожаю детей для того, чтобы они были счастливы, а не для того, чтобы их убивали на войне!
Воцарилось молчание. Сидя на постели, подтянув колени к подбородку и уткнувшись в них лицом, я едва удерживалась от рыданий. Александр ничего не отвечал. Это молчание убеждало меня в том, как тщетны мои протесты. Еще не создан тот мир, в котором слово женщины хоть что-то будет значить. Сейчас всем заправляют мужчины. Они могут любить нас, ухаживать за нами, воздавать нам хвалу, даже сочинять оды в нашу честь, но поступают они всегда по-своему. И они даже не понимают, до чего глупы эти их честолюбивые войны! Это вечное кровопролитие! Эта жестокость, агрессия, насилие!
Герцог правильно сказал: мне следует смириться хотя бы потому, что ничего уже не изменишь. Что значат мои возражения? В глубине души я знала, что Филипп так или иначе станет военным — для старшего сына в семье нет другого пути. Так принято в течение многих веков. Разве что сам Филипп не захочет того, что ему предназначено. Но на это надежда была небольшая — недаром он сын Александра.
Я ощутила руку мужа у себя на плече. Он нежно, но настойчиво тянул меня к себе, опрокинул навзничь, склонился надо мной и губами осушил слезы у меня на ресницах.
— Не плачьте, carissima. Я хочу, чтобы мы были счастливы.
Я пробормотала, запинаясь:
— Но ведь этого… этого мало, только хотеть…
— Конечно. Скажите, что я должен сделать, чтобы вы улыбнулись? Помчаться в Египет и остановить принца?
— Ах, вам бы только смеяться… А вот мне вовсе не смешно!
— Вы измучены, я понимаю. Вам надо отдохнуть. Я теперь буду с вами. Я сделаю все, чтобы вы больше ни о чем не тревожились.
Он гладил мои волосы, шептал что-то на ухо, целовал. Эти ласки успокаивали меня. Дурные мысли улетали прочь. Мы оба были слегка расстроены и утомлены, но то, что мы вместе, приносило облегчение. Мы так и уснули в объятиях друг друга, как два голубка в гнездышке.
Ранним утром я еще сквозь сон почувствовала, как Александр целует меня, медленно стягивает пеньюар. Я была еще не в силах разомкнуть веки. Он стал ласкать меня, слегка сжимая груди и поглаживая по бедрам, потом его рука скользнула между ними, и через секунду стон сорвался с моих губ. Я открыла глаза, удивляясь, до чего быстро откликается мое тело на его прикосновения. Внутри у меня полыхнуло жаром. Он стал целовать соски, и я вся изогнулась под его губами. Мои ноги томно раздвинулись. Это было восхитительно: дремота, все еще владевшая мною, и теплые ласки, от которых все вибрировало внутри. Целуя меня, глубоко проникнув языком мне в рот, он вошел внутрь, я почувствовала глубоко в себе толчки, которые побуждали все ближе и ближе стремиться к Александру, идти ему навстречу, соединяться до конца, так близко, как это возможно.
Потом, не размыкая объятий, он прошептал:
— Доброе утро, госпожа герцогиня.
— Доброе утро, господин герцог. Ах, Александр, я так люблю вас.
Было еще очень рано, и я снова уснула в его объятиях. В девять утра кто-то начал ходить по спальне — я узнала шаги Маргариты. С трудом открыв глаза, я оглянулась по сторонам. Александра, разумеется, рядом уже не было. Зато на соседней подушке лежал большой букет великолепных золотых хризантем, перевязанный лентой.
— Ах, как славно, — прошептала я, растроганная до глубины души. — Как тогда, в Италии…
Я прижала цветы к груди. На лепестках хризантем еще дрожала прозрачная холодная роса. Стало быть, они совсем недавно срезаны — может быть, полчаса назад.
Маргарита, готовя для меня умывальный столик, громко произнесла:
— Ах, мадам, я так рада за вас. Вам очень повезло.
— Ты считаешь?
— Он так любит вас. Это ли не счастье? Я вот помню, как ваш отец жил с вашей мачехой: ничего подобного и в помине не было.
4
К августу 1798 года тайна, окружавшая экспедицию Бонапарта, начала развеиваться. Вся Европа уже знала, что отправился генерал в Египет, и только туда, что обходной маневр, предпринятый генералом Эмбером, поплывшим в Ирландию, был только трюком, целью которого было направить Англию по ложному следу.
Первое время об экспедиции много говорили, много писали. Потом интерес стал ослабевать, и, наконец, о Бонапарте все забыли. Все-таки Сирия, Египет — это была мировая периферия, и никого нельзя было особенно взволновать тем, что там происходит. Так было до тех пор, пока из Африки не поступили новые ошеломляющие сведения.
Поначалу авантюре сопутствовал успех. Солдаты, плывшие на судах, мечтали о завоевании сказочно богатой страны, о легком, бескровном завоевании. Надо было лишь преодолеть отрезок пути по морю — самый опасный отрезок, ибо на море господствовала Англия, а в частности — знаменитый адмирал Гораций Нельсон. Но его пока не было видно, и флотилия легко скользила по волнам.
