Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
— Глупенькая. Будешь писать: «Разведчица»… Однако хватит болтать. Что нового разведала?
Аня рассказала. Уходя попросила:
— Лидия Васильевна, передайте через связного «бате», чтобы за меня не беспокоились, если на денёк-другой задержусь. Я в лес ухожу. Разведчиков поищу. Они наверняка раненые, нуждаются в помощи.
— Как же ты одна пойдёшь?
— Я не одна. В лесной сторожке дедушка Григорий живёт. Лесник. Он свои владения вдоль ж поперёк изучил. К нему пойду, а уж потом вдвоём отправимся на поиски.
Лидия Васильевна вздохнула.
— Бедненькая ты моя, Аннушка. Думала ли я до войны, что моя лучшая ученица будет изображать из себя юродивую?
— А вы — злую-презлую старую ведьму!
Женщина рассмеялась, погрозила Ане пальцем.
— Ну и молодёжь нынче пошла! Никакого уважения к старшим. Смотри у меня, вот возьму и поставлю тебе «двойку» за поведение.
Аня распрощалась с Лидией Васильевной, вышла, приплясывая, на улицу. Вечерело. Густело, наливалось тёмной синевой небо. Немногочисленные жители деревни, заперев ставни, отсиживались по закуткам. Даже во двор никто не выходил. Приближался комендантский час — попробуй высунуть нос из дому! У гитлеровцев разговор короткий — автоматная очередь в спину. Одна только Аня отваживалась нарушать приказ о комендантском часе. То ли привыкли гитлеровцы к юродивой, то ли и за человека её не считали. Иной раз отвесят подзатыльник, сапогом двинут, а чтобы стрелять — этого ещё не бывало. Лишь однажды её чуть не застрелил часовой. С перепугу саданул очередь.
Добравшись до околицы, Аня приблизилась к КПП и, бормоча всякую чушь, стала показывать немцам лукошко, прихваченное у Лидии Васильевны, мол, в лес за грибами идёт. Солдаты от души хохотали.
— Русише коммунистен! — взвизгнул один из них, от хохота его мучили колики. — Лорелея!..
— Кримгильда! — заорал другой.
Очень их развеселила чумазая девчонка, собравшаяся в марте за грибами.
Аня, подскакивая козлом, выбежала на шоссе. Как только КПП исчез за поворотом, она припустилась со всех ног. Бежала долго. Дышать становилось всё тяжелее в тяжелее, ноги налились свинцовой тяжестью, казалось, вот-вот разорвётся сердце. Но Аня продолжала бежать.
Скорее, скорее! Дорога каждая минута…
Вот уж и вовсе дышать нечем. Но Аннушка упрямо бежит. Она вспомнила, как на уроке истории Лидия Васильевна рассказывала о древнегреческом воине, который пробежал без малого сорок километров, чтобы сообщить о победе, одержанной под местечком Марафон. Он прибежал в Афины, возвестил о победе и пал бездыханный. Чем она, Аня, хуже древнего грека? Да и бежать ей самое большее километров двенадцать-пятнадцать…
Наконец кончилось страшное поле, лес вплотную приблизился к шоссе. Аня, ловя ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, на чужих ногах забралась в чащобу, нашла тропку и, повизгивая от усталости и нетерпения, помчалась к заветной сторожке.
Собственно, ей лишь казалось, что она мчится. Аня совсем выдохлась и еле передвигала ноги.
Лес всё густел, мрачнел. Он хлестал девушку ветвями по лицу, хватал разлапистыми корневищами за ноги. Ане сделалось жутко. Хотелось кричать во всё горло, молить о помощи. Стиснув зубы, Аня продолжала бежать. Ей казалось, что она бежит целую вечность, что ока потеряла ориентировку, взяла не ту тропку и теперь кружит по лесу, заблудилась.
Девушка совсем было пала духом. Что делать?! Вдруг она увидела два светящихся в темноте глаза… Послышался жуткий рёв…..
Аня вскрикнула, попятилась, споткнулась о корень, упала навзничь…
Чудовище со светящимися глазами, ворча, приблизилось к ней. Аня в ужасе зажмурилась, затаила дыхание… Что-то горячее и шершавое тронуло её за щеку. Она сделала над собой нечеловеческое усилие, открыла глаза… Радостный крик вырвался из её груди. Рядом сидел Полкан, громадная кавказская овчарка дедушки Григория,
Полкан лизнул Аню в лицо ещё раз, ещё, осклабился. Девушка обхватила пса за мохнатую шею, расплакалась от радости. Громадный псище осторожно прихватил зубами её руку, потянул, мол, пошли, чего лежишь! Аня вскочила, побежала за Полканом. Через несколько минут она была в сторожке дедушки Григория.
Интересный человек дед Григорий. Двухметрового роста, бородища до пояса — веером, рябой, он и в шестьдесят с гаком лет обладал медвежьей силищей. В других лесах порубщики и браконьеры частенько шалили, а во владениях деда Григория царили тишь и благодать. Даже немцы не рисковали испытывать его терпение. Невероятно, но факт.
Как-то дед Григорий вышел из своего леса за солью. В деревне двое пьяных автоматчиков попытались было застрелить Полкана. Дед, ни слова не говоря, сгрёб пьяниц за шкирки, ахнул друг о дружку лбами — те повалились в беспамятстве. Привели деда к немецкому гауптману. Схватился гауптман за пистолет, грозить стал:
— Русише бер… Медьвиедь!.. Пиф-паф… Капут!
Дед молча взирал на гауптмана. Укоризненно покачал громадной своей головой. Увидев прибитую к порогу подковку, нагнулся, легко оторвал её, разогнул, скрутил кренделем и, вежливо поджав губы, протянул гауптману. Офицер ахнул:
— Вундерменщ!.. Колоссаль.
Велел гауптман деду Григорию ещё что-нибудь такое сделать, чтобы силу показать. Могучий старик невозмутимо принялся за дело. Перво-наперво подхватил гауптмана на руки, легко подбросил до потолка, да так, что немец о потолок ахнулся. Затем дед, походя, между прочим, отломил ножку у письменного стола. Войдя во вкус, вырвал у часового винтовку, и, как щепочку, сломал приклад о колено. Гауптман, повизгивая от ужаса и восторга, кричал: «Коньиец!.. Данке шён». А дед невозмутимо продолжал свои подвиги. Сорвал с того же часового пояс, намотал на руки, рыкнул — пояс разорвался. Наконец, притомился. Успокоился. Гауптман суетился около него.
— Данке шен, геэн… Ходить лес. Ходить… голюбчик!
Гауптман зверюга был, душегуб, а вот на деда Григория рука у него не поднялась. Подавил, восхитил, сразил его дед своей немыслимой физической силой.
С той поры и прозвали деда «Голубчиком». Немцы к нему — ни ногой. Партизанам это очень удобно.
Жил дед Григорий бобылём. Партизанам помогал неплохо, однако держался самостоятельно. Никаких приказов не признавал. По доброй воле партизанил. Иной раз забредут к нему парни, упрекать начнут:
— Несознательный ты, дед Григорий. Сидишь бирюком в своей сторожке, не проявляешь должной партизанской активности.
Дед слушает молча, сопит. Не возражает. А на прощанье — глядь — вытащит из тайника пару немецких автоматов.
— Возьмите гостинчик на дорожку, хлопчики. Намедни двое чудаков блукали на опушке. По пьяному делу расхрабревши. Ну, я их, значит, аккурат пристроил в лесочке… Бывайте, хлопчики.
Угрюмый, неразговорчивый великан любил Аннушку, как родную внучку. Всегда у него для Ани был приготовлен вкусный кусочек, тёплая постель, ласковое слово. Однако на сей раз дед, завидев Аннушку, не расплылся в улыбке, не сграбастал её в охапку. Приложил лопатообразную ладонь к её губам.
— Молчи, стрекоза.
Аня кое-как освободила лицо от громадной ладони, торопливо зашептала:
— Да что с вами, дедушка? Срочное дело есть… Разведчики на минном поле подорвались. Говорят, один из них в лесу скрывается. Помочь ему надо.
Дед зашипел змеем:
— Тшшшшш… Не колготись. Так я и ждал твоей команды! Здеся разведчик. Крепко пораненный, до невозможного состояния.
Аня не знала: радоваться ей или горевать. Разведчик в безнадёжном состоянии!
— А больше никого не было?
— К фронту подался. Тоже пораненный, но не шибко. Аккурат в руку, должно быть.
— Видели вы его, дедушка?
— Не его, а её. А видеть — не видал. По следам читал,
— Катя!.. Это Катя! — воскликнула Аннушка.
Дед отозвался невозмутимо.
— Имени-отчества не установил. Оно по следам не всегда возможно.
Аннушка припала к дедову боку, тихонько всхлипнула.
— Будя… Будя, стрекоза. Разбудишь человека. Бредит он, не в себе, кровей из него вышло видимо-невидимо.
Девушка на цыпочках подошла к широкой лавке. На ней, весь в полотняных повязках, метался в полубреду Рустам Шакиров. Он жил в мире иллюзий, искалеченные глаза его видели теперь только непроглядную тьму. Он не мог даже понять, какого цвета тьма. Видел, остро видел лишь его воспалённый мозг, жило внутреннее зрение.
Вот он, Рустам, и Катя пробираются по лесу. «Я больше не могу идти, Катенька… Нога!» — «И сейчас вырежу палку… Я сейчас… Тебе будет удобно идти». — «Нет, Катя! Иди дальше одна. Документы… Обязательно перейди линию фронта». — «Одного тебя не оставлю». — «Выполняй приказ!.. Расстреляю…» Рустам выхватывает пистолет. Что такое? Катя исчезла… Да это же вовсе не Катя, а Мухаббат! «Родная моя Мухаббат, выполняй приказ!» — «Рустамджан, я не могу оставить тебя. Вспомни о нашей любви…» — «Я помню, Мухаббат, я всё хорошо помню… Но я… Если ты не выполнишь моего приказа, я… я расстреляю тебя!»
