Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
Рустам вдруг ответил:
— С-с…лышу-у… Эт-то… ты, К-катя?.. Я ничего не вижу… Почему я не вижу, Катя?
Это было так страшно, что Катя прикусила пальцы, чтобы не закричать. Казалось, Рустам говорил с того света.
Рустам стал ощупывать пальцами лицо, искалеченную ногу.
— Ничего не вижу, Катенька. Что случилось?
— Все погибли…
— Н-не может битв… Такой взрыв… Где оберст?
— Он тоже…
— А где портфель с бумагами?.. — Рустам разволновался. — Разыщи… Обязательно разыщи!..
Содрогаясь от ужаса, Катя подползла к развороченному брюху «оппеля», принялась искать портфель.
Она нашла его. Обожжённый взрывом, покоробленный, иссечённый осколками, он по-прежнему хранил в своих недрах великую тайну, за которую отдали свои жизни Серёжа Туманов, Валя Карпаков и Седых, имени которого почему-то так никто и не узнал. Просто — Седых.
Катя протянула портфель Рустаму. Сержант ощупывал себя пальцами, словно пианист, медленно пробегающий на клавиатуре трудный пассаж. Рустам не кричал, не плакал. Только трогал себя пальцами, и это было Страшно, невыносимо страшно.
Девушка положила ему на грудь портфель. Рустам потрогал и его, погладил, тихо произнёс:
— Надо уходить, Катенька… Только я не могу идти… Нога…
Катя подползла вплотную к Рустаму, перевалила его к себе на спину, напрягая все силы, поползла к лесу. Сержант, как мог, помогал ей. Потом он сказал:
— Оставь меня, Катенька. Бери бумаги из портфеля и ползи одна. У меня есть пистолет… Очень хороший пистолет.
Она сунула бумаги из портфеля за ворот кофточки, туго перепоясалась шарфом и вновь потащила Рустама. Он просил оставить его, но девушка только стискивала зубы… Вперёд… Вперёд!
Когда до леса оставалось совсем немного, Катя под своим носом вдруг увидела круглую грязную мину. Противотанковую!
Они ползли по минному полю.
Катя зажмурилась, сердце её сжалось в крохотный комочек. Хотелось съёжиться, раствориться, исчезнуть — так ей было страшно.
А Рустам ничего не подозревал. Он всё молил оставить его, не мучиться, во что бы то ни стало спасти документы. Катя осторожно продолжала ползти, волоча на себе истекающего кровью сержанта. Она расширившимися от ужаса глазами ощупывала каждый сантиметр земли, начинённый смертью.
На этот раз смерть миловала их. Катя втащила Рустама в овраг, там она поставила парня на ноги. Но он идти не мог — левая нога болталась как плеть, подламывалась. Углубившись подальше в лес, Катя нашла ямку, из стенки которой бил крохотный родничок. Она напоила раненого, обмыла с него кровь, перевязала, как могла.
Рустаму чуточку полегчало. Он ещё не понимал, какая беда обрушилась на него. Он просто не мог осознать её. А может быть, страшился признаться даже самому себе в том, что всё понял.
— Катенька, что у меня с глазами?
— Их опалило взрывом. Это ненадолго, Рустам.
— Почему ты плачешь, Катя?
— Мне больно… болит раненая рука.
— Потерпи, Катяджан. Не надо плакать. Мне очень горестно слышать.
— Не буду… Не буду больше.
Они помолчали. Рустам о чём-то думал. Наконец он произнёс:
— Слушай меня внимательно, Катяджан. Мы с тобой выполняем особо важное боевое задание. Наши друзья погибли. Мы должны, мы обязаны выполнить задание. Ясно?
— Ясно.
— Я приказываю тебе, Катя, оставить меня здесь, в лесу… Мы ведь в лесу, не правда ли?
— В лесу.
Документы, взятые нами, надо во что бы то ни стало доставить нашему командованию.
— По как же ты, Рустам?!.
— Молчать! — крикнул Рустам и застонал. — Слушать боевой приказ. Сейчас же, немедленно уходи. Я остаюсь здесь. Прощай, Катя.
Рустам нащупал её руку, погладил.
— Прощай, Катенька. Будь осторожна. Если тебе удастся перейти линию фронта, ты сделаешь большое дело… — Он помолчал и добавил: — И может быть, только этим ты поможешь спасти и меня. Прощай.
Катя горько заплакала.
— Не надо плакать, Катяджан, — Рустам даже нашёл в себе силы пошутить, сказал? — Катя, будь мужчиной!
— Рустам… Давай спрячем документы… Перейдём линию фронта. А потом придут наши бойцы… Возьмут их.
— У русских есть хорошая пословица: «Хороша ложка к обеду». Документы необходимо срочно доставить нашему командованию. Как знать, мокнет быть, через два— три дня они превратятся в груду ненужных бумажек, Иди, Катенька.
— Я тебя не оставлю! — упрямо твердила Катя. — Не оставлю…
Рустам дрожащими руками вытащил пистолет.
— За невыполнение боевого приказа!.. — Он как-то жутко захрипел, тихо охнул и, упав навзничь, потерял сознание.
Катя утёрла слёзы, нацедила из родничка воды во фляжку, приложила её к разбитым, окровавленным губам сержанта. Рустам судорожно глотнул раз, другой, пришёл в себя.
— Иди… Иди, Катя. Приказываю!..
В ЛЕСНОЙ СТОРОЖКЕ…
Аня-разведчица, крохотная девчушка лет семнадцати, изображала из себя юродивую. В рваной шубейке, простоволосая, она бродила по деревне, расположенной неподалёку от минного поля, на котором подорвался «оппель», и, напрягая память, мобилизуя все свои более чем скромные знания немецкого языка, прислушивалась к разговорам немецких солдат.
Гитлеровцы только и толковали об утреннем происшествии. Шутка ли! Партизаны похитили какого-то важного оберста. Правда, утащить им его не удалось. «Оппель», спасаясь от погони, выскочил на минное поле и взлетел на воздух вместе с пассажирами.
Девушка зашла в чайную, пристроилась в уголке. Собственно говоря, чайная — это до войны, а нынче чайная называлась помпезно и глупо:
РЕСТОРАН Г-НА СИВЫ И К°
«Г-н Сива» — красномордый толстяк со свинячими глазками — орудовал за стойкой, дочка его, перезрелая девица с отвисшей грудью, обслуживала столики, а также (только для господ офицеров!) занималась амурами по умеренной таксе. Здесь вечно торчала гитлеровская солдатня, и поэтому Аня решила заглянуть в заведение господина Сивы.
Увидев юродивую, г-н Сива сделал страшную рожу и замахал коротенькими ручками, словно отгонял от себе нечистую силу.
— Геть!.. Геть отседа.
Солдатня загоготала. Здоровенный фельдфебель, покачиваясь, подошёл к стойке и на чудовищном русско-украинско-немецком языке стал втолковывать господину Сиве:
— Мы имеем бачить айне… как это… плияска. Ферштанден?
Сива засуетился, угодливо изгибаясь, несмотря на огромный, как у беременной бабы, живот, затараторил:
— Айн момент… Айн момент, — и тут же Ане: — А ну, придурок, спляши. Господа немцы желают лицезреть. Пляши, тебе говорят. Чаю с хлебом дам. Пляши!
Аня скорчила глупую гримасу, запела «Цыганочку» и прошлась по кругу, затрясла плечами, захлопала в ладоши.
Танец удался на славу. Солдатня ржала от удовольствия, орала, топала ногами. Господин Сива оказался человеком слова. Вислогрудая дочь его принесла стакан чаю с сахарином и ломоть хлеба. Аня забилась в уголок, притихла. Неподалёку от неё сидел тот самый фельдфебель, который «имел бачить плияска», и его приятель — рядовой солдат в мундире с иголочки, должно быть, какой-нибудь штабной писарь. Они лихо лакали самогонку, пьянели и толковали об утреннем происшествии.
— Говорят, — тяжело отдуваясь, прохрипел фельдфебель, — говорят, будто один из злоумышленников всё же уцелел и скрылся в лесу.
— Чепуха, — перебил его писарь.
— Говорят, они выкрали какие-то документы?
Писарь приложил палец к губам, сделал трагическую мину.
— Тссс… Об этом молчок, в противном случае камрады из гестапо шкуру с нас спустят.
Как ни была взволнована Аня трагической гибелью разведчиков, она не могла сдержать радостного возгласа. Хорошо хоть, что немцы восприняли его, как очередную блажь юродивой. Неужели и в самом деле кто-то из разведчиков остался жив! Не всё потеряно, документы ещё могут очутиться по ту сторону фронта!
Быстренько допив чай, Аня бочком-бочком выбралась из заведения господина Сивы, приплясывая, прошла по улице, добралась до околичного дома. Постучала в окно.
— Пода-айте убогой хлебца три кусочка!
На стук вышла старуха, крикнула зло:
— Три кусочка! Не жирно ли будет?.. Заходи, кусочек, так и быть, дам, христа ради.
Сердитая старуха до войны была директором школы-семилетки, а сейчас содержала явочную квартиру. Ани, приплясывая, зашла в дом.
— Бедная девочка! — заохала «злая старуха». В сущности, она не была ни злой, ни, тем более, старухой. Женщина средних лет. Только платок повязывала по-старушечьи. — Устала небось кривляться.
— Устала, Лидия Васильевна, ещё как устала! А что делать? Война ведь. Одно меня беспокоит… Вот кончится война. Что я тогда в анкетах писать стану? Участвовала в Великой Отечественной войне, служила юродивой, а?
— Глупенькая. Будешь писать: «Разведчица»… Однако хватит болтать. Что нового разведала?
