Лариса Шкатула - Замуж - не напасть
- Пожалуй, на второй раз меня не хватит, - покачивает головой Юлия, и тут же её лицо словно сводит гримаса боли. - Я больше не могу даже любить своих детей - из-за них погиб Левушка. Неужели его смерть сделала их счастливыми?
- Значит, ты не думала, каково им будет без тебя?
- Не хуже. И не лучше. Моим детям повезло - у них есть две здоровые, энергичные бабушки, которые следят за их воспитанием и передают друг другу, как эстафету...
Попытавшаяся было приподняться Юлия, бессильно опускается на подушку и на лбу её выступает испарина.
- Видишь, совсем ослабела. Женечка, ты хотела узнать, есть ли выход из моего положения? Нет, мой ангел! Жить рядом с ними я не могу, а умереть мне не дают...
Она шевелит перебинтованными запястьями. Физраствор из капельницы медленно вливается в синие, проступающие сквозь тонкую кожу вены. Медики будто хотят постепенно заменить им порченую Юлину кровь.
Бедная Серебристая Рыбка! Может, та Евгения, которая много лет плыла по течению жизни, покорно принимая удары судьбы, тоже смирилась бы и согласилась со словами Юлии, что ничего поделать нельзя и она - человек конченный. После следующей неудачной попытки её просто запихнут в сумасшедший дом и с помощью лекарств усмирят навеки.
И она говорит с неожиданной верой:
- Мы обязательно что-нибудь придумаем, Серебристая Рыбка!
- Ты придумала мне красивую кличку, - пытается улыбнуться Юлия. Наверно, я в прошлой жизни и вправду была рыбой. Насчёт меня не бойся, хуже уже не будет...
- Мне не разрешили с собой долго разговаривать, - сожалеет Евгения, а обещанные пять минут прошли. Завтра я приду к тебе опять. Постарайся выглядеть получше.
Из больницы она едет к матери, где успевает разобраться со своим отпрыском, который спит до половины двенадцатого - в школу ему во вторую смену. Любящая бабушка бережет покой внука, не думая, что тем самым кохает его лень.
- Он ещё вечером сделал уроки! - слабо отбивается вера Александровна. - Пусть поспит, пока есть возможность. Чего хорошего просто так по улицам слоняться!
Логика железная. Видимо, педагоги к концу своей трудовой деятельности значительно совершенствуют науку воспитания. Теперь она у них имеет всего два больших раздела: как воспитывать чужих детей и как воспитывать своих. Насчет чужих все ясно и понятно, а почему-то воспитание своих не укладывается в привычные рамки.
- Зачем ты его балуешь? - сердится Евгения. - Посмотри хотя бы на эти лапы - сорок четвертый размер! Рост - сто восемьдесят! А ты до сих пор с ним нянчишься!
- сама удивляюсь, - соглашается Вера Александровна, - уж от тебя такой лени я бы не потерпела. А к внуку почему-то совсем другое отношение. Вроде с тобой была как бы репетиция, а он - настоящий ребенок.
- Спасибо!
- Не обижайся. Таков удел всех бабушек: любить внуков больше, чем детей.
К Юле в больницу Евгения летит, как на крыльях. Она купила букет изумительных темно-бордовых роз - когда человек смотрит на красивое, он быстрее выздоравливает. Она накупила витаминов: гранатов, орехов, винограда - всего, что обновляет кровь и восстанавливает иммунитет - специально прочитала для такого случая популярную литературу.
У реанимационного отделения Евгения застает целую толпу каких-то людей, похоже, родственников. Они плачут, горестно обнимают друг друга, что-то причитают, и, загородив проход, не дают ей пройти внутрь. Она уже знает здешние порядки, потому одета в белый халат. Даже домашние туфли с собой прихватила - вдруг придется пробыть подольше, подежурить возле Юлии. Она сделает все, чтобы помочь Серебристой Рыбке!
Евгения уже обогнула плачущих людей и берется за ручку двери, как вдруг замечает в толпе Роберта.
- Почему ты здесь? Кто эти люди? Ты был у Юлии? С нею ничего не случилось?
- Юлия умерла, - говорит он и плачет.
- Нет! Не может быть! Ведь вчера она была жива...
Какие-то никчемушные фразы слетают с языка помимо её участия, потому что в голове Евгении набатом бухает только одно слово: "Умерла! Умерла!"
Она идет по улице, чувствуя себя обездоленной. Как будто у неё украли самое святое - смысл жизни. Ведь она собиралась спасти Юлию и не успела! Как же так? Это несправедливо! Серебристая Рыбка так мало жила!
До своей квартиры она добирается совсем без сил и почти вползает в прихожую, забыв захлопнуть за собой дверь. Она плюхается в кресло, но не может в нем усидеть. Тот заряд, что накопился в ней для спасения жизни Юлии, теперь ищет выход наружу.
Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. "Пока не забыла!"
Нет, не портрет. Всю её фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру - у неё тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и взлетит к нему... Господи, если бы так было!
Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.
- Жень, опять ты не закрыла дверь!
Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:
- Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!
Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.
- Жека, у тебя ничего не случилось?
- Юля умерла, - глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.
Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.
- Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!
- Зачем ей углы? - в недоумении престает плакать Евгения.
- Нечем было упереться, вот её и раздавили.
- Откуда ты знаешь, что её раздавили? - продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова - он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать...
- Ты сама так нарисовала. Парня её из окна выбросили...
- Он сам прыгнул.
- Сам? Здоровый мужик и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.
- Напридумывал! - бурчит Евгения, и идет умываться в ванную. - На рисунок посмотрел и сразу все понял!
Странно действует на неё этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает её на пререкания с ним.
- Успокоилась? - насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.
- ты вообще зачем пришел? - сварливо спрашивает она. - Книгу принес?
- Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес и уходи. Вон уже рот раскрыла... А признайся, разве тебе не хреново?
- Какой ты грубый, Аристов! - подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло. - Что тебе от меня надо?
- Ничего не надо! - злится он. - Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог!
И плюхается в кресло напротив.
- Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.
- Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких... Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что, если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине...
- Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки... И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?
- Нет, - растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы - действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!
- Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.
- Скотина ты, Аристов!
- Скотина, - соглашается он и тяжело вздыхает. - Я - как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.
Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.
- А жизнь проходит! - с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.
- Только не плачь, пожалуйста! - просит он. - Ты рвёшь мне сердце.
А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!
- Поцелуй меня, Толя! - тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?
Он, только что сидевший в позе обречённого, подхватывается и недоверчиво смотрит на неё: шутит, что ли? Но нерешительность его длится одну-две секунды. Толян живёт в другом измерении, там время идёт гораздо быстрее...
Аристов встаёт с кресла, но не бросается к ней, а осторожно подходит и обнимает за плечи, поднимая её к себе. Как изнывающий от жажды в пустыне, он хочет продлить удовольствие, чтобы напиться надолго - кто знает, когда ещё встретится оазис? Касается губами её шеи, глаз и только потом приникает к губам. Как мучительно сладок этот поцелуй! Но что с Толяном? Почему он пытается отстраниться от неё, как будто длить мгновение ему невыносимо?
