Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)
Она не знала, что отец внушал маленькому Александру, что курица — не птица, а баба — не человек, а его мать, боясь кулаков благоверного, согласно кивала головой: «Муж — иголка, а жена — нитка. Куда иголка, туда и нитка…» В их семье и мысли не допускали о каком-либо равенстве полов. Мужик — всегда глава, и чтобы он ни делал, это обсуждению не подлежит.
Задумка Ларисы клин клином вышибить потерпела полное фиаско. И даже хуже! Она любила повеселиться, посидеть в хорошей компании и от рюмки никогда не отказывалась, но когда стала жить с Александром, то мало-помалу пристрастилась к ежедневной выпивке.
Перевоспитать Александра ей не удалось, и вскоре она стала привычно покупать то к обеду, то к ужину бутылочку-другую вина или чего покрепче.
Но Александр отказался от предложения Олега Баринова не потому, что перестал уважать свободу винопития. Ему просто не хотелось продолжать разговор о покойном Викторе. Он вообще предпочёл бы навсегда забыть о том случае.
И вот слушая щебетанье Ларисы, он вдруг сказал:
— Нет, я не мачо. У них нервы, наверное, железные. А я встретил сегодня Олега Баринова, он мне такое сказал, что места теперь себе не нахожу…
— Что случилось?
— А то, что нас с тобой убийцами считают…
Александр передал свой разговор с Олегом, и Лариса растерянно прошептала:
— Этого нам только не хватало!
Александр молча закурил, пустил одно колечко дыма, другое. Казалось, его ничто не интересовало, кроме этого занятия. Но Лариса уже изучила его достаточно хорошо, чтобы понять: он пытается найти ответ на сложный вопрос.
Очередное кольцо, стремительно взвившееся к потолку, расползлось жирной кляксой. Александр сморщил нос и выдохнул другое — тонкое, как штрих остро заточенного карандаша, это колечко разломилось на две половинки.
— Вообще-то, ничего страшного, — наконец сказал Александр. — Пусть болтают, что хотят! Если мы с тобой что и сделали не так, так это единственное: не надо было выставлять Виктора за дверь…
— Никто не знал, что так получится, — покачала головой Лариса. — Ещё хорошо, что он так и не отдал тебе те документы…
— Это из-за них такая суматоха, — Александр снова закурил и выпустил колечко дыма к потолку. — Даже интересно, где Виктор их держал. Так ведь и не могут найти…
— А наш следователь, между прочим, сказал, что мы с ним ещё обязательно увидимся, — напомнила Лариса. — И про эти бумаги всё время спрашивал. Он считает, что Витьку из-за них прикончили…
— Замолчи!
Лариса вздрогнула: не ожидала, что он закричит так громко.
Александр потянулся к пачке сигарет и локтем нечаянно спихнул на пол чашку с недопитым чаем. Она аккуратно раскололась на две половинки.
— Посуда бьётся — жди удач! — преувеличенно жизнерадостно воскликнула Лариса. — Сиди. Я замету…
Александр, скривившись, пнул в угол то, что осталось от чашки.
— Не строй из себя дурочку, — сказал он. — Соседи видели: вечером Виктор пришёл к нам, а когда ушёл — этому свидетелей нет.
Она уронила веник и, не поворачиваясь к нему, чётко, почти по слогам произнесла:
— Я ничего не знаю. И ты ничего не знаешь. Он ушёл от нас в десять часов вечера. Больше мы его не видели. Я и ты ничего не знаем…
— Нет, знаем! — Александр стукнул по столу кулаком. — Знаем, что он был сильно пьян. Знаем, что боялся каких-то разборок, но ничего конкретного нам не сказал.
— И больше мы ничего не знаем! — как заклинание, повторила Лариса. — И знать ничего не хотим!
— А знаем мы другое, — Александр наигранно потянулся и преувеличенно громко зевнул. — Время-то позднее, приличные мужчины и женщины сейчас не разговоры разговаривают, а занимаются кое-чем поинтересней…
Ларису удивила внезапная смена темы разговора, но она на удивление быстро поддержала игру:
— Даже и не представляю, чем это таким интересным можно заниматься ночью. Все приличные люди, кажется, уже смотрят сны…
— Хватит разговоры разговаривать! — сказал Александр. — Иди сюда, раздень меня…
Лариса, таинственно улыбаясь, медленно расстегнула верхнюю пуговицу рубашки, кончиками пальцев коснулась его шеи, потянулась губами к щетинистой щеке, но он отклонился вбок и нетерпеливо вернул её ладонь к следующей пуговице:
— Ну, давай! Без нежностей…
Она сняла с него рубашку и, не глядя, бросила её на пол.
Александру нравилась эта готовность Ларисы на всё, что угодно, лишь бы доставить ему удовольствие.
До встречи с Ларисой он не знал женщины. Нет, конечно, они у него были и до Любаши, и сама Любаша никогда ему не отказывала, и за двадцать лет жизни с ней Александр зачем-то заводил скоропалительные и даже пикантные романы, было у него и то, что именуется как «случайные связи». Например, одна девица, которую он подвозил до соседнего села, сказала, не стесняясь: «Денег нет. Плачу натурой. Но и времени нет. Давай я быстро всё сама сделаю». И то, на что никак не могла решиться его законная супруга, эта городская пигалица запросто выполнила за две минуты, да ещё, поднимаясь с колен, лениво попеняла: «Что так быстро? Первый раз, что ли?»
Люба не признавала никаких фантазий, а когда он попытался показать ей «Кама-сутру» с картинками, то даже обругала его и назвала извращенцем. Ему всё чаще казалось, что в постели жена вообще ничего не испытывает и лишь стоически отбывает обязанности добропорядочной супруги.
По-настоящему её волновала, кажется, лишь чистота. Она готова была день и ночь драить полы, чистить кастрюли, протирать стёкла в серванте и во всех шкафах, доставать пылинки специальной щеточкой из самых укромных уголков, и не дай Бог, если он за обедом ронял крошку хлеба на пол, — Любаша моментально вскакивала, хватала тряпочку и, убрав мусоринку, тщательно протирала линолеум: по её понятиям, если пол не сверкает, как зеркало значит, хозяйка явно неряха, стыд и срам!
Летая с веником по дому, она обычно напевала свой любимый романс:
— Придёшь ли ты, души блаженство:
С волшебной прелестью своей,
Дыханьем уст, огнём очей
Отдать мне жизни совершенство
И воскресить мои мечты?
Придёшь ли ты? Придёшь ли ты?
Она пять лет училась в музыкальной школе, и, как любила вспоминать, подавала некоторые надежды, дальше которых, однако, учёба не двинулась. Некоторые девчонки, с которыми Люба учила сольфеджио и другие музыкальные премудрости, потом сумели куда-то поступить — кто в культпросветучилище, кто в институт культуры, а одна, Маринка Морозова, добралась даже до Петербурга, который тогда именовался Ленинградом, и, провалив экзамены в консерваторию, попала-таки в какое-то музыкальное училище. А Люба решила звёзд с неба не хватать, и без неё желающих более чем достаточно.
Лариса, никаких музыкальных школ не посещавшая, прекрасно разбиралась в операх, любила классику, знала всех более-менее известных певцов и, дурачась, предпочитала напевать не что-то волнующе-серьёзное, а вот это:
— Не смотрите вы так сквозь прищур своих глаз,
Джентльмены, бароны и денди…
Я за двадцать минут опьянеть не смогла
От бокала холодного бренди…
Изображая из себя институтку — фею из бара, Лариса кокетливо поводила бедрами, закатывала глаза и страстно, по-цыгански трясла плечами. При этом она водила кончиком языка по губам и поочередно подмигивала, изгибая брови.
Вообще, Лариса считала, что в любви важней всего язык. Он может даже карлика превратить в гиганта большого секса и, наоборот, сделать непобедимого супермена коротышкой-пигмеем. Точно так же и какая-нибудь замухрышка, ни кожи — ни рожи, умеющая говорить ласковые слова, хвалить своего избранника и не стесняющаяся в любви бурного потока восторгов, нежданно-негаданно из невзрачной лягушонки оборачивается единственной и неповторимой принцессой.
Лариса изумила Александра, когда в самый, так сказать, ответственный момент вдруг заблаговестила:
— Раз, два, три! Мамочка!
Ох! Ах! Уй! Сказочка…
Эти выкрики ещё больше распалили его, и та ночь — вторая их ночь! пролетела как одно мгновенье, и он, привыкший к долгой тяжести супружества, проспал всего полчаса, а может, даже и меньше, но поднялся свежим и бодрым.
— Что, ты ничего не знал о брусинках? — удивилась Лариса, когда он начал расспрашивать её о ночных стихотворных выкриках.
— Нет, как-то не приходилось…
— А ещё русским считаешься, — шутливо упрекнула Лариса. — Наверно, думаешь, что когда поют «Эх, дубинушка, ухнем!» — это про каких-нибудь волжских бурлаков или лесных разбойников, да?
— А про что же?
— Про то же! «Дубинушку» исполняли, так сказать, на брачном ложе. А брусинки народ вообще придумал для того, чтоб любиться по-человечески, с радостью, а не как слепоглухонемые…
— Частушки, значит, надо петь, — усмехнулся Александр, — чтоб елда по стойке «смирно» встала…
