Джудит Крэнц - Слава, любовь и скандалы
— Ты идешь или нет? Давай решай, — поторопил Маги Вава. — Мне сегодня модель не так уж и нужна.
— Да, — услышала Маги свой голос, — конечно.
Она повернулась и торопливо пошла следом за художником, спеша уйти подальше от толпы натурщиков, чтобы они не заметили предательский румянец, вспыхнувший у нее на щеках.
— Подожди, Вава, — Мистраль догнал их и остановил коротышку. — Я беру эту девушку.
— Я первый ее увидел.
— И что это, черт побери, меняет? Или ты перепутал меня с кем-то, Вава? Ты же знаешь, что мне плевать.
Вава позеленел.
— Ты уже в который раз проделываешь со мной этот трюк!
— Я просто получаю то, что хочу. У меня нет желания досадить тебе.
— Ах вот как? Браво! Это уже почти извинение. Такого от тебя еще никто не слышал, Мистраль. Бери ее. Бери! Мне все равно надо работать над портретом мадам Бланш. Никто не покупает твои картины, так что времени у тебя предостаточно, можешь удовлетворить свое любопытство. Но только скажи мне, ты сможешь заплатить натурщице?
— А кто, черт возьми, может? Но я не могу позволить себе тратить время на льстивые портреты богатых женщин, — ответил Мистраль равнодушно, не боясь обидеть собеседника. — Идем со мной, — обратился он к Маги и быстро пожал руку коротышке. Достав из кармана перочинный нож, он отрезал еще одну луковицу, очистил ее, протянул Маги и зашагал вниз по бульвару Монпарнас, даже не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идет ли за ним девушка. Маги побежала за художником, насвистывая простенькую танцевальную мелодию, которую слышала накануне. Ее играли на уличном балу под окнами ее дешевого отеля.
Жюльен Мистраль пребывал в дурном настроении. Он машинально срезал путь до своей мастерской на бульваре Араго, размышляя о положении дел. А дела были таковы: живопись представлялась ему огромной глыбой, а себя он видел в роли каторжника в цепях, которому приказали крохотным молоточком разнести эту глыбу в пыль. С того дня, как он вышел из класса Школы изящных искусств в Сорбонне, Мистраль решил, что будет искать свой собственный путь, станет писать душой, а не рассудком. За четыре года, прошедшие с тех пор, выяснилось, что отключить от процесса голову практически невозможно. Ему не удается вырваться из тюрьмы французской школы, освободиться от классицизма, всегда доминировавшего во французской живописи. Его снедало желание довести до конца свои попытки и положить краски на холст без диктата своего тренированного французского мозга.
Высокий мужчина торопливо шел под стройными деревьями парка больницы Кошен, не обращая внимания на девушку, которой приходилось бежать, чтобы успевать за ним. Он совершенно забыл о ее существовании, мысли его занимала выставка, которую они с Леграном посетили этим утром.
Даже эта сволочь Матисс и тот вместо живописи занимается шахматной игрой. Использует контраст двух цветов, чтобы создать третий, которого никто не видит, даже он, Мистраль, будь он проклят. Так почему бы Матиссу не назвать себя математиком или оформителем интерьеров и успокоиться на этом? А этот чертов акробат Пикассо и его приятель Брак, серый, скучный, однообразный подражатель Брак? Эта парочка ничем не лучше. Тупо верят в эту чушь, придуманную Сезанном, будто всю природу можно изобразить при помощи треугольника, квадрата и круга. И чего они добились? На их картинах нет жизни, нет воздуха. Это самый ужасный круг ада, в котором все они и пребывают.
Мистраль был так зол, что прошел мимо дома, где жил, и опомнился только тогда, когда прошагал лишних полквартала. Он резко развернулся, выругался, вернулся назад и вошел в распахнутые двери, которые вели в переулок под крышей. Маги следовала за ним по пятам.
Артистический городок на бульваре Араго, построенный в 1878 году, напоминал деревушку в Нормандии. Вымощенная булыжником улица вела к ряду двухэтажных, наполовину деревянных домов с высокими щипцовыми крышами и стенами из стекла. Длинные тротуары вились мимо разросшегося сада с яблонями, штокрозами и геранями. У каждой студии был свой маленький садик, ограниченный кустами самшита и низкой изгородью.
Мистраль поднялся по трем ступенькам и открыл дверь своей мастерской. Он прошел на кухню, напоминавшую поле боя, и сердито оглянулся, ища свободное место, куда можно было бы положить принесенный лук-порей. Маги осталась стоять на пороге, испуганная его молчанием и резкими движениями. Ей показалось, что художник при ходьбе борется с воздухом, будто с врагом. Она запыхалась и разрумянилась, но высоко держала голову, пытаясь скрыть неожиданную и непривычную для нее застенчивость.
В конце концов Мистраль бросил лук на пол и направился в просторное ателье, на ходу кивком головы велев Маги следовать за ним. Она вошла и огляделась в изумлении. Картины царили на стенах мастерской, с них лился поток красок, подобных которым Маги никогда не видела. Девушка почувствовала, что может окунуться в них, будто в океан. Ее окружали радуги, облака, звезды, цветы, дети, купола цирка-шапито, карусели, солдаты, обнаженные женщины, флаги, берущие препятствия лошади, упавший жокей, и на каждой картине словно задержался луч самого солнца.
— Спальня там, — буркнул Мистраль, указывая пальцем на дверь. — Иди раздевайся. Халат тоже где-то там.
Маги оказалась в крохотной комнате, в которой едва помещалась кровать. За дверью на крючке висело пыльное шелковое кимоно красного цвета, которое Мистраль держал для натурщиц.
Девушка сняла юбку и блузку, аккуратно сложила их на постели и тут же остановилась. Во рту у нее пересохло.
— Художники рисуют кожу, — напомнила она самой себе, вспоминая уроки рисования в школе и пытаясь обрести уверенность. — Рубенс нарисовал горы белой кожи с красными прожилками. Рембрандт писал желто-зеленую кожу, а Буше — розовую и белую. — Дрожащими пальцами она стянула новенькие шелковые чулки. — Художники похожи на врачей. Для них тело — это только тело, объект, а не личность, — бормотала Маги себе под нос, чувствуя, что готова закричать.
Она уже не в первый раз оказывалась в ситуации, из которой могла выпутаться только благодаря врожденной уверенности в себе. Разумеется, она понимала с самого начала, когда еще только решила сбежать в Париж и стать натурщицей, что ей придется позировать обнаженной. С привычной бравадой Маги решила, что это раз плюнуть, и приступила к исполнению своего плана.
И вот теперь, солнечным майским утром, она дрожала, ежилась и потела от страха. Собираясь в Париж, Маги не вспомнила о том, что ни один мужчина не видел ее голой, даже доктор, потому что она ни разу в жизни не болела.
Она попыталась было насвистывать полюбившуюся мелодию, снимая рубашку, недавнее приобретение, первый предмет настоящего женского нижнего белья. На ней остались только панталончики, белые и абсолютно прозрачные, как того требовала мода. Ничто, никакая сила в мире не могла заставить ее снять их.
— Что ты там, черт побери, копаешься? — прозвучал грубый голос Мистраля из мастерской.
— Иду, — еле слышно откликнулась Маги. Нетерпение в голосе художника заставило ее накинуть кимоно поверх панталончиков и поплотнее завернуться в него. Пол оказался очень холодным, и Маги надела туфли. Пальцы у нее тряслись, и ей никак не удавалось справиться с маленькими пуговичками. Наконец она сдалась и не стала их застегивать, а так и вышла из спальни. Ремешки туфель чуть слышно хлопали при каждом ее шаге. Она остановилась в десяти шагах от Мистраля, стоявшего с кистью перед мольбертом, и стала ждать. Ее рыжие волосы и красный японский шелк кимоно словно притягивали к себе весь свет в комнате.
— Иди встань у окна и положи руку на спинку кресла.
Маги повиновалась и застыла у кресла.
— Ради бога, сними ты это кимоно! — рявкнул Мистраль.
Девушка закусила губу и дрожащими пальцами развязала пояс. Кимоно с еле слышным шелестом упало на пол у ее ног.
Широкие плечи и длинная красивая шея. Нежная юная грудь совершенной формы, словно два чистых конуса с маленькими упругими сосками. Аккуратная линия грудной клетки от подмышек до талии. Длинные крепкие ноги с изящными коленями и тонкими щиколотками. И белоснежная чистая кожа, которая словно светилась изнутри.
Мистраль инстинктивно отреагировал на ее красоту. Он привык к профессиональным натурщицам, раздевавшимся без смущения, носившим кожу так, будто это было старое платье. Он ценил обнаженные модели только за тот труд, которого требовало их изображение на холсте. А Маги, стоявшая с таким видом, будто была Жанной д’Арк перед костром, выглядела необыкновенно эротично. Как только Мистраль понял, насколько Маги возбуждает его, он сразу стал грубым ради самозащиты.
— Ты что это себе выдумала? Это что тебе, «Фоли Берержер»? С каких это пор натурщицы позируют в трусах и туфлях? А? — Он свирепо посмотрел на Маги. Она скинула туфли и принялась возиться с пуговицами, удерживавшими панталоны на талии. В ее глазах застыли слезы унижения и ярости.
