Пьер Лоти - Горький мед любви
Рарагю больше всего поражалась этому шумному потоку воды среди спокойной природы с незапамятных времен послушной вечному движению.
Мы поднялись по протоптанной козами тропинке, ведущей к вершине горы. Мы шли под густым сводом листвы; а вокруг нас возвышались деревья с влажными и гладкими, как мраморные колонны, стволами. Везде вились лианы, древовидные папоротники раскинули свои большие кружевные зонтики. Выше встречались огромные кусты роз в полном цвету, а по земле расстилался ковер благоухающей земляники, словно в волшебном саду! Рарагю никогда еще не заходила так далеко: ее все сильнее одолевал непонятный страх. Ленивые таитянки никогда не отваживаются заходить в глубь родного острова, который так же мало знают, как и далекие страны, только иногда мужчины забираются в эту глушь, чтобы нарвать диких бананов или нарубить драгоценного дерева.
Между тем Рарагю была в восторге. Она сплела себе венок из роз и, весело цепляясь за ветки, немилосердно рвала свое платье. Больше всего нам нравились папоротники, они поражали свежестью красок и широко раскинувшимися резными листьями. Мы шли по дикой местности, куда еще не ступала человеческая нога. Временами перед нами открывались глубокие долины и черные, зияющие расселины; воздух становился свежее, и стали попадаться густые облака, которые, казалось, спали, прислонясь к горам, одни — над нашими головами, другие — под ногами.
XX
К вечеру мы почти достигли центра острова Таити. Под нами открывались вулканические провалы, и рельефы базальтовых гор, начинаясь у главного кратера, терялись на берегу. А кругом — необозримый, синий океан, горизонт которого так обширен, что, вследствие оптического обмана, его воды казались нам вогнутыми. Линия горизонта проходила на уровне самых высоких гор, только Ороена — высочайшая вершина Таити — мрачно возвышалась над ним. Остров окружал белый туманный пояс — кольцо старых коралловых рифов. Вдали виднелись острова Тубуэ-Ману и Моореа; на их синеватых вершинах, зависнув в беспредельном пространстве, лежали разноцветные тучки.
Мы любовались с высоты грандиозными видами океанийской природы, как будто уже не принадлежали земле. Картина была так поразительно красива, что мы, замерев от восторга, молча сидели на камнях.
— Лоти, — сказала Рарагю после долгого молчания, — о чем ты думаешь?
— О многом, чего ты не можешь понять, — отвечал я. — Я думаю, малышка, что в этих далеких морях столько неизвестных островов, населенных первобытным народом, которому суждено скоро исчезнуть; и что ты тоже — дитя такого народа. Что на вершине одного такого острова, вдали от людей, в полнейшем одиночестве сижу я, житель Старого Света, рожденный на другом конце земли, что я — рядом с тобой и люблю тебя. Видишь ли, Рарагю, давно, очень давно, прежде чем появились первые люди, ужасная рука Атуа подняла из моря эти горы, и среди пламени и дыма возник горячий, как раскаленное железо, Таити. Потом первые дожди освежили землю и пробили русло, по которому и теперь течет ручей Фатауа. Эта величественная природа вечна; она будет такой же через сотни веков, когда племя маори совсем исчезнет и о нем останется только воспоминание, только строчка в книгах прошлого.
— Меня интересует одно, мой возлюбленный Лоти, — сказала она, — как попали сюда первые маори? Ведь у них до сих пор нет кораблей, пригодных даже для плавания на острова другого архипелага! Как же они могли попасть сюда из той далекой страны, где, как написано в Библии, был сотворен первый человек? Наше племя так отличается от твоего, что, боюсь, ваш Спаситель приходил не к нам и нас не признает.
В Европе сейчас было осеннее утро, а наше солнце быстро садилось, золотя последними лучами эту грандиозную картину. Густые облака, спавшие под ногами в базальтовых ущельях, приобрели необычный металлический отблеск; остров Моореа светился, как раскаленный уголь, ослепительным светом заката. Потом этот пожар погас — быстро настала ночь, а на небе зажегся Южный Крест и другие австралийские звезды.
— Лоти, — спросила Рарагю, — как высоко надо подняться, чтобы увидеть твою страну?
XXI
Само собою разумеется, Рарагю струсила, как только настала ночь. Тишина ночи была всеохватной. Прибоя не было слышно, океан был далеко внизу. Воздух был так неподвижен, что не было слышно ни треска сучка, ни шелеста листьев. Только в этих местах, где даже птицы не живут, возможна такая тишина. Мы еще продолжали видеть силуэты деревьев и папоротников, как будто были внизу, в знакомом лесу; но временами, при слабом мерцании звезд замечали синеватую глубину океана. Мы были подавлены одиночеством и беспредельностью.
Таити принадлежит к тем редким странам, в которых можно безбоязненно засыпать в лесу, в сухих листьях и папоротниках, с парео вместо одеяла. Мы так и сделали, предварительно выбрав открытое место, где можно было не бояться Тупапагу, хотя эти ночные бродяги посещают преимущественно населенные места и не забираются так высоко в горы. Я долго созерцал небо, звезды — мириады звезд, невидимых в Европе, медленно обращающихся вокруг Южного Креста.
Рарагю тоже восхищенно любовалась небом, не произнося ни слова, а только улыбаясь. Туманные созвездия Южного полушария светились фосфорическим светом, разделенные черным пространством без единой блестящей пылинки, которое символизировало собою бесконечность.
Вдруг с океана на нас стала медленно наползать страшная чернота; она была необычной формы и напоминала тучу. Нас мгновенно окружила такая непроницаемая тьма, что мы не видели друг друга. Пронесся шквал, осыпая нас сучьями и листьями, и проливной дождь тут же обдал нас ледяной водой. Мы ощупью нашли большой пень и устроились около него, крепко прижавшись друг к другу и дрожа от холода, а Рарагю еще и от страха.
День разогнал облака и страхи, ужасный ливень прекратился. Смеясь, мы высушили на солнце одежду, позавтракали и стали спускаться.
XXII
Вечером, измученные и голодные, мы достигли подошвы Фатауа без всяких приключений. Там мы встретили двух молодых людей, возвращавшихся из леса. Они были в парео, обернутых вокруг пояса, и венках из роз, как и Рарагю. На плечах они несли на длинных палках свою добычу — плоды хлебного дерева и дикие бананы. Для отдыха мы вместе расположились в чудесной лощине под пахучими лимонными деревьями. Скоро был добыт огонь, они развели костер и испекли в траве плоды, которыми, по обычаю, поделились с нами. Рарагю вынесла из этой прогулки столько же удивительных впечатлений, как из далекого путешествия; ее детский ум обогатился новыми познаниями об устройстве и беспредельности мира, и о судьбах человеческих племен.
XXIII
В Папеэте две модницы — Рарагю и ее подруга Теураги — задавали тон в цветных тканях, прическах и украшениях из цветов. Обыкновенно они ходили босиком и скромная роскошь их туалета состояла из венка живых роз. Но очаровательные и свежие лица, красота и античная грация стана позволяли им и при помощи таких скромных средств казаться нарядными и пленять сердца.
Они часто катались по морю в пироге, которой сами правили, и нарочно проплывали мимо «Rendeer». Их легкое парусное судно, гонимое пассатом, мчалось с удивительной быстротой. Стоя в пироге с развевающимися волосами, они наклонялись в нужную сторону, сохраняя равновесие лодки, которая быстро несла их, оставляя пенный след.
XXIV
Прекрасный Таити. Королева Полинезии.
Европейский город посреди океана.
Жемчуг и бриллиант пятой части света.
Dumont d’UrvilleДействие происходило у королевы Помаре в ноябре 1872 года. Придворные, привыкшие запросто гулять босиком или лежать на свежей траве и циновках из пандануса, в этот вечер оделись по-праздничному. Я сидел за фортепиано, и партитура «Африканки» была раскрыта. Фортепиано привезли только утром, это был очень дорогой инструмент с мягким звуком — при дворе Помаре впервые должна была прозвучать музыка Мейербера.
Рядом со мной стоял мой товарищ Рандль, который позднее променял звание моряка на звание первого тенора Америки и пользовался некоторое время известностью под именем Рандетти, но потом стал пить и умер в нищете. Тогда голос его звучал прекрасно, я редко слышал голоса приятнее и звучнее, так что мы вдвоем в тот вечер очаровали всех слушателей страны, где даже дикари превосходно понимают музыку.
В глубине зала на троне, обитом красной парчой, сидела старая королева под своим собственным портретом, который был сделан тридцать лет тому назад талантливым живописцем и изображал ее красивой и мечтательной. У нее на руках сидела ее умирающая внучка Помаре V, глядя на меня черными лихорадочными глазами. Неуклюжая фигура старухи занимала всю ширину сиденья; одета она была в малиновую бархатную тунику, а обута в атласные ботинки. Около трона был поставлен поднос с папиросами из пандануса. Рядом с королевой стоял переводчик в черном платье — она хоть и знала французский, как парижанка, но никогда не соглашалась произнести ни одного слова на этом языке.
