Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
— Что за присказка?
— А вот она: «Не было гвоздя — подкова упала, не было подковы — лошадь захромала, лошадь захромала — командир убит, армия разбита — армия бежит, враг вступает в город, пленных не щадя, — потону что в кузнице не было гвоздя!» Ну как, здорово, а?
— Здорово! — воскликнул Рустам. Да и остальные разводчики, до сих пор чинно сидевшие на лавке, одобрительно закивали головами.
— Лучше не скажешь.
— Стишок что надо!
— В самый раз бьёт стишок, аккурат в «десятку».
Рагозин, довольный, сощурился, потёр ладони как человек, предвкушающий что-то интересное.
— Ну что ж, друзья, дела, кажется, всё обговорили в общем и целом. А теперь не грех чуточку заняться и личной жизнью.
Рагозин хитро прищурился, но Рустам понимал, что Пётр Максимович донельзя взволнован встречей, жаждет услышать хоть словечко о жене и дочери. Какая выдержка у человека.
Возвратился Солдатов. Доложил:
— Товарищ майор, только что пришла Аня. Подтверждает прежние сообщения. Фон Штурм будет проезжал вблизи нашей зоны, Хромченко, правда, готовит несколько вариантов операции. Но это для гарантии. Немцы народ аккуратный.
— Аккуратный, — согласился Рагозин. — Иной раз до идиотизма аккуратный. Но я за это на них не в претензии… Я на тебя в претензии, комиссар. Только-только по душам хотел поговорить с ребятишками, — Рагозов показал руками на разведчиков, — а ты опять об этом растреклятом фон Штурме, чтоб его черти взяли!
Разведчики, хранившие деликатное молчание, захихикали.
— Чего смеётесь?
Туманов пробасил:
— Смешно, товарищ майор. Фон Штурма мы должны изловить, а вы его чертям отдаёте.
— А я вас и имел в виду, — нашёлся Рагозин. — Так сказать, чертей в хорошем смысле слова.
В землянку вошёл молоденький партизан, совсем мальчик.
— Товарищ майор, — закуска готова. Разрешите накрыть стол?
— Прошу любить и жаловать моего ординарца Николая Березкина, — представил паренька Рагозин. — Мой личный телохранитель и по совместительству лихой подрывник. Когда спит-ест, никому не ведомо. Всё время воюет. И, между прочим, — Рагозин обласкал глазами щупленькую фигурку своего ординарца, — и, между прочим… Он дважды спасал мне жизнь,
Березкин налился густым румянцем, смутился невероятно.
— Т-товарищ майор…
— Ладно тебе, Коля! Добрых дел не резон стесняться… А сейчас… Давай команду насчёт подзаправиться.
Подняли по чарке — за Победу, другую — за успех предстоящей операции, третью — за всё хорошее. Туманов, Карпаков и Седых не прочь были пропустить ещё по маленькой, но Пётр Максимович показал головой.
— Прошу извинить, дорогие гости, не обессудьте. У нас в отряде железное правило: первая чарка для утоления жажды, вторая — для веселья, Третья — для сердечной беседы. А четвёртой чарки не признаём. На востоке есть пословица: «Последняя соломинка ломает спину верблюда». Так и четвёртая чарка. Не в чести она у партизан.
Разведчики подивились таким словам. Им казалось, что в партизанских лесах живут «повеселее». Возражать, однако, не стали. Вздохнув, налегли на закуску. Рагозин всё поглядывал на Рустама: мол, что тянешь, рассказывай, как там мои поживают. Рустаму очень хотелось, со своей стороны, расспросить Петра Максимовича о его житье-бытье. Но воспитанный в строгих правилах восточных обычаев, он ждал, когда же Пётр Максимович, как старший, начнёт первым разговор о своей семье, о знакомых.
Рагозин всё это понимал, однако медлил с расспросами. Он знал, что Евдокия Васильевна и Света живут в доме Рустама. Изредка приходили весточки от них. Очень редко, но получал он письма. Но вот с тех пор, как захватили фашисты партизанский аэродром, пришли в негодность из-за непогоды запасные посадочные площадки, регулярная связь с «большой землёй» нарушилась. За последние три педели лишь однажды прилетел самолёт и сбросил контейнеры, да и то попался на уловку гитлеровцев, сбросил их па вражеские костры, выложенные «конвертом».
Пётр Максимович страшился начинать разговор. Он не был суеверным, но какая-то непонятная сила удерживала его: «Не надо… А вдруг!..» Всё же Рагозин пересилил её, спросил, сдерживая волнение:
— Ну… как там мои… Ничего?
Рустам обрадованно закивал,
— Хорошо! Всё хорошо… Пётр Максимович. Я не так давно письмо получил из дому. Жена ваша и дочка работают, в кишлаке их очень уважают…
Собственно говоря, Рустаму нечего было рассказывать. Ну живут, ну работают. Однако он старался вовсю, выдумывал всякие истории из жизни Рагозиных. Очень ему хотелось утешить Петра Максимовича. А тот слушал, слушал, и глаза его увлажнились слезами радости. Словно человек собственноручно обнял близких, потолковал с ними.
— Спасибо… Спасибо тебе, Рустам, — промолвил Пётр Максимович. — В трудную минуту друзья познаются. Ты — настоящий друг. Верный. И весь твой народ-такой. Верный! Сколько бездомных, осиротевших людей приютил Узбекистан в тяжкую годину! Великое спасибо.
— Ну что вы, Пётр-ака! Зачем спасибо? Советские люди — большая, очень большая семья. Друг другу помогать должны члены этой семьи. Разве в семье друг другу спасибо говорят?
— Говорят, сынок.
— Верно, говорят. Но всё равно, не надо благодарить… Да! — Рустам решил перевести разговор на другую тему. — Помните моего земляка, Фазыла Юнусова?
— Ещё бы не помнить! Славный парень. Он ещё за Катенькой ухаживал… Хорошо, что напомнил. Ну так что он? Отличился небось? Боевой парень. А насчёт Кати…
— Не повезло Фазылу. В первом же бою тяжело ранило. А Катя… — Рустам прикрыл ладонью лицо, проглотил подкативший к горлу ком. — Кати нет… В том же первом бою… Ни среди убитых, ни среди раненых не нашли… Без вести пропала.
Рустам поднял на Рагозина глаза и опешил. Пётр Максимович улыбнулся. Умом он тронулся, что ли?! Что с ним?
— А как тяжело ранен Фёдор-Фазыл? — поинтересовался Рагозин.
— Покалечило изрядно, пишет, из армии его подчистую…
— Руки-ноги целы?
— Вроде бы целы, только попорчены.
— Ай спасибо тебе, сынок! — вскричал вдруг Пётр Максимович и кинулся обнимать Рутама. — Хоть и плохая весть, а в сущности добрая весть.
Рустам ничего не понимал. Несёт человек околесицу. А комиссар… И он улыбается. Ничего не пойму!
Солдатов шепнул что-то на ухо Коле-ординарцу. Тот выбежал из землянки. Через несколько минут он вернулся, ведя за руку… Нет, не может быть! Наверное, это просто сон?.. Нет, не сон…
Перед ним стояла Катя!
Маленькая, голубоглазая, она растерянно моргала. Сперва она не узнала Рустама, чуть погодя — схватилась за горло, попятилась и вдруг с радостным возгласом, шагнув вперёд, припала к его груди.
— Рустам… Рустамчик! — лепетала Катя. И тут же встрепенувшись: — А где Федя?.. Где, что с ним?! — В голубых глазах её метались страх, надежда, отчаяние, восторг.
Шакиров рассматривал милое личико Кати. Сердце его сжималось от жалости. Юная, совсем ещё девочка, а на лбу, возле губ, появились морщинки. Сколько же ей пришлось выстрадать! И за себя, и за Фазыла…
— Что… Что с ним?
— Жив! Жив твой Фазыл-Фёдор!! — в восторге заорал Рустам, и, схватив Катю в охапку, закружил, завертел.
Катенька повизгивала от счастья и всё лепетала:
— Правда?.. Ты не обманываешь? О, я, наверно, умру от счастья!
Долго сидели друзья за скромным столом, вспоминали Нальчик, недавнюю жизнь, которая теперь казалась далёкой-далёкой, словно во сне всё было.
Катенька не сводила глаз с Рустама. Она боялась, что он вдруг исчезнет. Трогала руками (настоящий ли!), тормошила. Пётр Максимович смотрел на Катеньку добрыми отцовскими глазами. Вздохнул, сказал раздумчиво:
— Чует моё сердце, потеряем мы нашего санинструктора.
Девушка смутилась. Рагозин словно прочитал её мысли. Она была захвачена мечтой — хоть одним глазком увидеть Фазыла. Какое счастье, что он жив. Пусть искалеченный, пусть хромой, без руки, без ноги!.. Главное — живой. Родной, любимый человек.
— Что скажешь, комиссар? — обратился Рагозин к Солдатову, — Как насчёт санинструктора, мечтающего податься на «большую землю»?
Солдатов дипломатично промолчал. Да и что говорить?
В отряде два врача, несколько санинструкторов. Однако… Отпускать просто так Катю? В воинских частях не принято.
Пётр Максимович улыбнулся.
— Не хмурься, комиссар. Ты по-своему нрав. Понимаю. Но ведь любовь тоже дело не шуточное. Да и какая, собственно, разница, где будет Катенька воевать? По эту сторону линии фронта, по ту… Главное, чтобы помогала Победу ковать.
Вошёл начальник штаба Хромченко, приземистый человек лет тридцати с яркими синими глазами. В руках кипа бумаг, карта.
— Разрешите доложить, товарищ майор, варианты предстоящей операций по захвату гитлеровского полковника.
