Тарокнахт Гонгопаддхай - Украденное счастье
— Прости, милая, я нечаянно, — виновато проговорила мать.
— У тебя глаз нет, что ли? Не оглохла ли ты еще к тому же? Если оглохла, так скажи, чтобы мне зря не говорить.
— Говори, милая, говори, я слушаю!
— Слышала, что случилось? — спросила Промода после извинений матери.
— Нет.
— У тебя все дни уши ватой заткнуты?
— Если ты мне не говоришь, от кого же еще я могу услышать? — опять робко возразила мать. — А ты ведь ничего мне не рассказывала!
— Ну, на предисловия у меня времени нет! А теперь слушай. Приехал сахеб и сказал, что если муж не даст отчет в истраченных деньгах, то потеряет работу.
Мать, притворившись удивленной, громко воскликнула:
— Какое несчастье! Что же теперь будет?
— Если будешь так кричать, лучше уходи отсюда, — остановила ее Промода.
— Нет, дочка, я не буду больше.
Промода смилостивилась на этот раз и продолжала:
— Отчитаться сейчас нет никакой возможности. Пока бабу пьянствовал, все понемногу крали. Наш Шоши не крал, но он получал свою долю в расхищенном. Теперь ему грозит тюрьма или ссылка.
— Никак нельзя этого избежать? — робко спросила мать Промоду.
— Есть одно средство, но и оно ненадежное, — ответила Промода. — Если дать служащим взятку в четыре тысячи рупий, он будет спасен, то есть он говорит, что будет спасен, а мне что-то не верится, — добавила она.
Мать была дочерью бедняка и женой бедняка; вряд ли она видела когда-нибудь сразу даже пятьдесят рупий! При упоминании о четырех тысячах она совсем растерялась и испуганно посмотрела на дочь. Но, боясь рассердить Промоду, промолчала.
— Что же ты молчишь? — спросила ее Промода.
— Сколько, ты сказала, рупий? — немного подумав, переспросила старуха.
— Четыре тысячи.
— А это сколько раз по двадцать? — немного подумав, спросила мать.
— Черт тебя возьми! Ребенок малый ты, что ли? — накинулась на нее Промода.
Мать снова умолкла.
— Если отдать четыре тысячи, у нас почти ничего не останется, — продолжала Промода. — И бумаги и драгоценности — все уйдет. Что же делать?
Мать оказалась в затруднительном положении. Хотя люди и говорят, что у немых врагов не бывает, на самом деле это пустая болтовня. Скажи сейчас мать что-нибудь, Промода бы обругала ее, а промолчи она — не меньше достанется. Она даже небо на помощь призвала, но так и не придумала, что сказать.
А Промода тем временем продолжала:
— Я думаю, если отдадим деньги, его все равно не спасти. И деньги потеряем, и жизнь тоже. Поэтому я считаю, что мне надо забрать и деньги, и имущество, и драгоценности и с ними куда-нибудь скрыться. Остаться здесь — значит отдать деньги. А когда убежим, можно будет жить спокойно. Если же отдадим деньги, а потом его уведут, то мне с детьми останется только милостыню собирать. Что скажешь, ма?
Мать, наконец, решилась: она будет поворачивать в ту сторону, куда укажет ей Промода.
— Какое же тут может быть сомнение?! Это все равно, как если бы астролог сам отдал кому-нибудь книгу, по которой предсказывал судьбу, и сделался нищим бродягой. Пусть никто в нашем роду не будет замешан в таком деле! — проговорила она.
Приняв решение, Промода поднялась к Шошибхушону.
— Где была? — спросил он.
— У матери. Она заболела, и я ходила проведать ее.
— А как относительно денег? — голос Шошибхушона звучал робко и умоляюще.
— Когда нужно будет дать, тогда дадим! — отрезала Промода.
Настаивать он не осмелился. На следующее утро к дому Шошибхушона подошел Рамсундор в сопровождении двух судебных приставов. Шошибхушон сошел вниз и почтительно поздоровался с Рамсундором-бабу.
— Если ты хочешь дать обещанное, то давай сейчас же, а то поздно будет, — зашептал Рамсундор Шошибхушону. — Для разбора дела прибыл уполномоченный от властей. Эти приставы пришли за тобой. Если сейчас не отдашь денег, в конторе все будет раскрыто!
Шошибхушон поспешил к жене.
— Дай скорее мне ценные бумаги и на тысячу рупий отбери драгоценностей, — сказал Шошибхушон.
— Это необходимо?
— Да.
Промода помолчала немного.
— Если дам, будет ли от этого какая-нибудь польза? — спросила она.
— Я буду спасен, а иначе меня в тюрьму посадят. Промода опять некоторое время молчала.
— Я не знаю, как мы будем жить, если отдадим, деньги, — наконец проговорила она. — Мне думается, что и деньги пропадут, и тебя в тюрьму посадят.
Сердце Шошибхушона сжалось в предчувствии беды.
— Но если я попаду в тюрьму, какой прок будет от моих денег? — робко проговорил он.
— А ты хочешь, чтобы мы просили милостыню у чужих дверей? Так, по-твоему, будет лучше? — Лицо Промоды при этом помрачнело.
К горлу Шошибхушона подступали рыдания. Он сел рядом с Промодой.
— Вам не придется просить милостыню, — пробовал он уговаривать жену. — У меня есть земля, остается дом, все будет в вашем распоряжении. А если дашь деньги, то и я буду свободен! — добавил он.
Промода молчала, опустив голову. Шошибхушон торопил:
— Давай деньги скорее! Видишь, люди пришли, сидят. Еще немного — поздно будет раздумывать: никто тогда денег не возьмет!
Промода не отвечала. Шошибхушон рассердился:
— Говори же, даешь или нет?
Видя, что Шошибхушон не на шутку рассердился, Промода сочла нужным заметить:
— Если будешь кричать, ничего не получишь.
— Ну, прости меня, только дай скорее деньги! — задыхаясь, проговорил Шошибхушон.
Промода заплакала.
— Какие вы все жестокие! — говорила она сквозь слезы. — Сколько времени твой братец меня изводил; теперь его нет, так ты начал, а мне опять приходится мучиться! — причитала Промода. Дальше она не могла говорить и только негромко всхлипывала.
Словно гром разразился над головой Шошибхушона. Он молча ждал, что будет дальше. А Промода, вытерев глаза, продолжала:
— Тебя все равно уведут, а что со мной будет? Зачем меня губишь?
— Это ты меня губишь! — воскликнул Шошибхушон. — Если бы ты дала денег, мне не угрожала бы никакая опасность!
Но Промода прерывисто дышала, готовая снова ринуться в бой.
Снизу раздался голос Рамсундора:
— Шоши-бабу, иди, время уже вышло!
— Сейчас иду! — откликнулся Шошибхушон и с рыданием припал к ногам Промоды: — Спаси меня! Если ты не спасешь, я погиб! На коленях умоляю тебя, спаси! — шептал он.
В ответ Промода зарыдала так, словно ее кто-то ударил.
— Моему отцу и во сне не снилось, что я буду такой несчастной! Одно только горе видела я в своей жизни! Зачем меня выдали замуж в эту семью? — сквозь рыдания говорила она.
На крик Промоды прибежала ее мать. Точно какой-то новоявленный Малинатха[65], каждое слово Промоды она дополняла своими замечаниями:
— Говорила я тогда отцу, ничего хорошего не получится из этой свадьбы! Не послушал он меня и выдал тебя замуж в эту семью! Не ругай меня, дочка! Годадхорчондро, где же ты сейчас? — плача, восклицала мать.
Они вместе, словно ветер с огнем, обрушились на Шошибхушона.
Опять из гостиной донесся голос Рамсундора:
— Торопись, Шоши-бабу, приставы сейчас войдут в дом!
Тут Шошибхушон точно обезумел.
— Ну, Промода, теперь я хорошо понял смысл всех твоих советов! — с горечью воскликнул он. — Ты считала меня дураком, и я действительно был дураком, когда слушался советов такой злой женщины, как ты! Почему я выгнал из дома моего любимого брата Бидху? Зачем допустил гибель Лакшми моего дома — Шоролы? Пока была Шорола в моем доме, я не знал ни горя, ни забот, жил беспечно и счастливо, как раджа. По твоему совету я отделил ни в чем не повинную Шоролу. Когда она почти умирала от голода, по твоему совету я не помог ей. Только когда она умерла, я понял, что поступил подло! Ты погубила Шоролу, ты пустила моего бесценного брата по миру! А теперь я один остался, так ты и меня губишь? Что ж, я получаю по заслугам! Сейчас я расплачиваюсь за то, что в трудные дни оставил нашу дорогую, незабвенную Шоролу!
И с этими словами Шошибхушон, точно безумный, дико озираясь по сторонам, сбежал вниз и пошел с Рамсундором-бабу.
Собравшиеся в конторе были напуганы видом Шошибхушона. Никто не успел и слова вымолвить, как Шошибхушон принял всю вину на себя.
— Я виноват, судите меня! — заявил он.
Все были поражены.
Инспектор понимал положение Шошибхушона и сочувствовал ему. Но он обязан был выполнить свой долг, поэтому ему пришлось записать все, что сказал Шошибхушон. Из слов Шошибхушона ему стало ясно, что в той или иной степени виноваты были все — и казначей, и счетовод, и писец, и Рамсундор-бабу. Всех их вместе с Шошибхушоном взяли под стражу и отправили в тюрьму. Ревизор решил, что самая большая вина лежит все-таки на Шошибхушоне: если продать все его имущество, можно будет полностью возместить убытки заминдару. Но беспокоясь о том, как бы имущество не было перевезено в другое место, он послал полицейских наблюдать за домом Шоши.
