Анник Жей - Дьявол в сердце
Опьяненная, я почувствовала, как растет маленький вулкан. Чашечка ложилась на мое женское тело так, как она должна ложиться. Ум руководил возрождением плоти, воображаемая грудь становилась на место. Восстанавливающая хирургия сделает остальное.
Я рылась наугад, исследуя чашки с подбивкой, на косточках и без, чашки, «невидимые под самым обтягивающим свитером», регулируемые бретельки, болеро. «Кер Круазе», «Диор» и «Ла Перла» снизили цены, чтобы восторжествовать над моим скромным бюджетом.
— Вот этот великолепный, — сказала мне продавщица заговорщическим тоном.
Она была права. Полупрозрачный проказник подойдет для Люка. Унося добычу, я выходила из магазина, плача от радости. Семь лет несчастий растворились в оборках.
На улице Севр я обрела свои прежние заботы и июльскую жару. «Нокиа» зазвонил.
— Элка Тристан?
Я узнала голос друга Бертрана.
— Мадам, мне очень жаль. Бертран Азар умер. Легочная эмболия. Он не страдал.
— Бертран?
— Похороны послезавтра.
Я стояла перед ларьком, вокруг которого были навалены кипы газет. Я упала и не ушиблась.
— Мадам, что-нибудь случилось? — спросил какой-то человек, подбирая мой телефон.
3 июля
Похоронный обряд завершался. Верил ли Бертран в Бога? Он никогда не говорил о таких вещах, но с возрастом задавал себе все больше вопросов. Я должна была бы бросить ему спасательный круг. Рассказать про Очи Черные в Шайо и про мою песню.
Всегда думаешь, что у тебя есть время, но друзья непредсказуемы. И остаешься здесь со всем тем, что ты должен был им сказать.
Я жалела, что не было Люка. Он смягчил бы мою скорбь, произнеся верные слова, невзирая на обстоятельства, а может быть, и благодаря им: священник больных раком знал смерть. Когда он говорил, ему удавалось внушить немного надежды оставшимся в живых. Люди начинали смиряться с разлукой, с отъездом навсегда. Иногда, когда Люк был особенно в ударе, приходило даже желание умереть, настолько прекрасно и желанно было то, что он описывал. Слияние с Божественным, невидимый мир. Он говорил о непреходящем счастье, и все земное казалось таким преходящим. Особенно друзья. Сегодня ты обедаешь с ними, а завтра приходишь к ним на похороны. Можно искать любовь до конца жизни. Исчезновение друга навсегда создает пустоту в любом существовании.
В отличие от любви дружба зависит от прошлого. Ей нужен опыт, долгие годы, переписка, встречи с обильными возлияниями, телефонные звонки, взаимные утешения, откровения, но не полные. Смех и молчание, слова, в которых порой раскаиваешься, два-три забытых обещания. Короче, некая насыщенность. Бертран жаловался, а я не слушала: вся в своей жизни. Если бы мы увиделись, я бы заставила его пойти к врачу. Было ли хоть что-то прочное в нашей хрупкости до того, как пришла вечность в шелесте крыльев и вздохе ангелов?
К концу обряда я окропилась святой водой. Близкие Бертрана занимали первый ряд, некоторые лица поразительно напоминали его лицо. Семьи, которые создаешь, бывают ближе настоящих, но на финише узы крови уничтожают избирательное сродство. Липовая видимость! Манипуляции! Бертран лелеял внешние приличия, но семьи уважают искусство, ненавидя актеров.
В веренице провожающих я последовала за гробом до похоронного автобуса. Теперь Анку, с которым в свое время сражалась Мод, увозил Бертрана. Было жарко: слезы высыхали на моем лице. Зимой земля в диапазоне скорби. Мы плачем, мы страдаем, но и земля промерзла, небо низкое и тяжелое, тучи собираются. Все в сговоре, чтобы узаконить траур.
Тот же траур летом шокирует. Небытие выступает в застывшем воздухе городов скорби. Синева неба, зелень, тяжелая, как груди женщины, заря без дуновения ветерка, длинные вечера: головокружение одолевает. Летом мы плачем, словно ощупывая пустоту. Самый томительный траур в августе. Контраст между испытываемым горем и великолепием утра может довести до самоубийства.
Приближались коммерсанты из Франс-Иммо с выражениями на лицах, приличествующими этой церемонии. Я вернулась и спряталась в часовне. Похороны будут завтра в Лилле.
Я поставила свечку за упокой души Бертрана и села перед алтарем. Наверху, на витраже, Бог бдел с начала времен. Я еще раз ощутила умиротворение в храме. Меня окутало пухом, в нем свернулась моя печаль, но потом вдруг восстала и взметнулась до витражей.
— Почему Бертран?
Бог не хотел открывать мне тайну. Впервые после заключения нашего пакта он молчал. Исчезновение Антуана, смерть Бертрана, Сиамка с глазами умирающей, одной рукой Бог давал, другой забирал? Либо ты умираешь, и он тебя не спасает, либо живешь в рубище несчастного Иова, надо лишь быть терпеливым.
Я знаю, что сказал бы мне Люк. Очи Черные допускали и испытания, и траур. Бог не был волшебной палочкой, которую достаешь из сумки, произнося магические заклинания. Я отсюда слышала его слова: «Иногда нам внемлют, иногда — нет Мы понимаем позднее».
— Раз воля твоя исполняется «как на земле, так и на небе», ты допускаешь и несчастья, Бог? — спросила я с упреком.
Церковь опустела. Кто-то склонился надо мной из прохода.
— Элка?
Я подскочила.
— Я занимаюсь этими похоронами по долгу службы, — прошептал Луиджи.
— Как он?
— Все ждет Алису.
— Он знает, что у меня был рак?
— Он часто говорит о вас.
Я встала. Луиджи последовал за мной из церкви. Метрдотель постарел, думаю, как и я, за все эти годы. У Луиджи не было рака, но возраст — это тот же рак, который понемногу забирает нас всех. Метрдотель казался меньше ростом, чем был в моих воспоминаниях, ему угрожало облысение. На нем был черный пиджак, темно-синяя рубашка и черные очки, которые, мне показалось, я узнала, потому что подарила их семь лет назад Франку. Я уже все простила Франку, но присутствие Луиджи заставляло меня стискивать зубы.
— Он под следствием: рынки Иль-де-Франс. Крысы бегут с корабля. Надо бы вам ему позвонить.
— А еще что?
— Он лишился Алисы, но у него оставались дела. Если он лишится всего, ему будет трудно.
— У него есть галерея.
— Надо будет все продать.
Я вздрогнула.
— Как мадам Жанвье?
— Досрочно вышла на пенсию.
— А Соланж Шеврие?
— Вы знаете китайскую поговорку: «Сядь на берегу реки, и однажды ты увидишь плывущее по ней тело твоего врага».
— Я выкарабкиваюсь, Луиджи.
— Лучше бы ему было любить вас, чем ждать Воскрешения плоти.
Метрдотель окунул пальцы в кропильницу и перекрестился. Элка улыбнулась.
— Вы обратились к вере?
— Нет, но я сомневаюсь.
— Привет Леа.
— Не говорите Франку, что когда-то я вам рассказывал про Алису. Нам, слугам, он все еще нужен.
Близкие Бертрана и катафалк исчезли, как в дурном сне. Солнечный свет отскакивал от брусчатки, я увидела скамейку, витрину галантерейной лавки, ее жалюзи на крючках, площадь. Можно было подумать, что ты в провинции. Проводы Бертрана прошли в атмосфере полной нереальности. Девочка, напевая, прыгала на одной ножке в воображаемые классики, как делают все маленькие девочки хотя бы раз в жизни. Дуано понравилось бы. Я опомнилась: Бертран умер, Луиджи держал меня под руку.
— Мне казалось, что вы его очень любили?
— День на день не приходился.
Луиджи ушел большими шагами. В нем было что-то от морского офицера, списанного на берег. Я проследила за ним взглядом, пока он не свернул за угол на пересечении улицы Бонз-Анфан и бульвара Брюн. Мирей отпустила меня на вторую половину дня. Пока ризничий закрывал двери церкви, я поняла, что Бертран мне больше никогда не позвонит. Никто уже не скажет так, как он говорил: «Это Азар». Мы больше не пойдем в «Регату». Мы никуда уже больше не пойдем. Я снова увидела Бертрана, его проницательный, полный доброты взгляд: сочетание, дающее великие книги и прекрасные лица.
Очки полумесяцами и его вышедшие из моды жилеты растворялись в вечности. Встретит ли он Мод на балу Дорогих Ушедших?
* * *Элке хотелось поговорить с Вейссом. То, что не имеет никаких последствий в случае, если ты звонишь мужчине, которому предположительно нравишься, становится чрезвычайно сложным со священником. Если он включил автоответчик, она должна тщательно продумать сообщение, чтобы оно сохранило свое воздействие после многочисленных прослушиваний.
Если Люк Вейсс поднимет трубку, как он отреагирует? Он звонил ей без особенной причины; сделав этот первый шаг, он, конечно, рассчитывает, что она не воспользуется создавшимся положением. Ее звонок мог нарушить установившееся между ними хрупкое равновесие. Злоупотребляя возможностью набрать его номер в любое время, она будет похожа на обжору в буфете, который сваливает все в одну тарелку. Как только начинаешь испытывать к кому-то чувства, живешь в страхе ему не понравиться. Слово, лишний жест выдают твою глупость. Никогда не попадавший впросак ум того, кто разрешал себя любить, придавал ему дополнительное очарование. Слава Богу, объект не был постоянным, любовники меняли маски на качелях любви. Было всегда два веса и две меры: весомость одного подчеркивалась легкостью другого, и наоборот.
