Анри Кок - Фаворитки
Рафаэль не спал целую ночь после этого приключения; страстно пленившись Форнариной, как прозвали Маргариту по профессии ее отца, он считал каждый час до нового с ней свидания.
А думала ли в эту ночь о Рафаэле Форнарина? Да. И вот при каких обстоятельствах.
Дом Джемиано находился на углу одной из лучших улиц Рима, на улицу выходила лавка, позади дома находился сад, примыкавший к дороге, которая прилегала к Тибру.
Если б вместо того чтобы грезить с открытыми глазами в своих покоях в Фарнезино о той минуте, когда он соединится с Маргаритой, Рафаэль с помощью какого-нибудь доброго волшебника перенесся в эту ночь в комнату дочери булочника, то едва лишь зародившаяся любовь если и не рухнула бы окончательно, в любом случае сильно поуменьшилась бы.
В полночь, когда ее отец и его работники занимались печением хлебов, Маргарита находилась с мужчиной в своей комнате. Правда, это был ее будущий муж, Томазо Чинелли, который каждую ночь проезжал тридцать миль, чтобы увидаться с будущей женой.
Что прикажете делать! По различным причинам свадьба Томазо и Маргариты была отсрочена на год, а чтобы хоть как-то успокоить свое нетерпение, обрученные брали задаток у настоящего за счет будущего.
А Форнарина, — о лукавица! — отрицательно покачала головой, когда Рафаэль спросил у нее, любит ли она своего жениха!..
Но, быть может, мы не вправе обвинять ее во лжи?.. Если она любила его, то, возможно, это было в прошлом, или же он не любил ее более?..
Нам легко будет удостовериться в этом, если мы перенесемся на место свидания двух любовников.
Томазо оставлял свою лошадь в соседней гостинице, потом перескакивал через стену в сад, где дожидалась его Форнарина. Оттуда рука об руку они входили на цыпочках по маленькой лестнице в комнату, которую следовало бы назвать брачной. Так бывало каждую ночь в течение целого месяца, так было и в эту ночь…
Итак, они были вместе, в комнате с тщательно запертой дверью, освещаемой дрожащим светом одинокой лампы. Но как бы ни был слаб этот свет, его было достаточно, чтобы заставить блестеть ожерелье на шее Форнарины, которого жених ее не заметил в сумраке сада.
— Что это значит? — вскричал он. — Ожерелье?
Быть может, молодая девушка предвидела и даже приготовила этот эффект, потому что осталась спокойной.
— Ну да, — ответила она, — ожерелье… И, я полагаю, недурное ожерелье?..
— Прекрасное! — сказал Томазо, рассматривая вблизи драгоценность. — А кто тебе подарил его?..
— Синьор Рафаэль Санти, живописец его святейшества папы, который работает в настоящее время в Трастеверино, во дворце синьора Чиджи.
— А!.. А за что ж он подарил его тебе?
— Чтобы я согласилась служить моделью для его картин.
— И ты согласилась?
— Глупец!.. Я же приняла ожерелье!
— А твой отец позволил?
— Он позволил за пятьдесят золотых экю, которые дал ему синьор Рафаэль.
— Пятьдесят золотых экю твоему отцу?.. Тебе — царское ожерелье?.. Синьор Рафаэль великодушен!.. Он, кажется, находит тебя красивой!..
— Разве он ошибается?
— Нет… но…
— Что но?…
— Но ты моя невеста, моя жена, Маргарита!.. А если я против, чтобы ты служила моделью?..
Голос Томазо мало-помалу изменялся, лицо покрылось смертельной бледностью… Пока только изумленный и обеспокоенный, он, однако, сверкал глазами и угрожал.
Форнарина без смущения снесла эту угрозу и возразила тем же бесстрастным голосом:
— Если ты воспротивишься этому, я опечалюсь, но все-таки настою на своем…
Молодой человек схватил свою любовницу за руку, в страшной ярости прошипел:
— Так я более не жених твой? Ты отрекаешься от меня?
— Кто это говорит? Я выйду за тебя замуж… позже… Теперь мне представляется случай обогатиться, я им воспользуюсь.
— Обогатиться!.. Изменница!.. Сделаешься любовницей синьора Рафаэля, разумеется?.. Этот живописец развратник, вся Италия знает это — он содержит куртизанок. Ты тоже хочешь сделаться куртизанкой?..
— По чистой совести — да! Если как честная женщина я буду вынуждена переносить то, что переношу сейчас… Ты мне раздавишь руку!..
Форнарина произнесла эти слова, не меняясь в лице: кроме почти неприметного сжатия бровей, ничто в ее чертах не выражало ее страдания, но когда Томазо отпустил ее белую полную ручку, он не мог не заметить на ней синеватых следов своих пальцев.
Он ощутил стыд и сожаление и упал на колени.
— О, прости, прости, Маргарита!.. — пробормотал он с рыданием.
— Я прощаю тебя с условием, — сказала она.
— Каким?
— Пока снова не позову, ты останешься в Альбано.
Бедный юноша в отчаянии заломил руки.
— Ах! Ты… ты, — рыдал он, — хочешь оставить этот дом?
— Я хочу того, чего хочу, но ты должен выбрать одно из двух: или никогда не видеть меня, противясь мне, или увидеться на днях, подчинившись.
— Но то, что ты требуешь, ужасно, Маргарита! Я все-таки твой жених и в качестве жениха имею право…
— Жениться на мне против моей воли?.. Ха! Ха!.. Ха!.. Я тебя не боюсь!.. Да, я не боюсь, что ты насильно поведешь меня к алтарю, хотя ты очень силен…
Форнарина с горькой усмешкой смотрела на свою посиневшую руку.
— А когда ты позовешь меня? — спросил Томазо после некоторого молчания.
— Я ничего не знаю. Быть может, скоро, быть может, нет…
— Но клянешься ли ты, что рано ли, поздно ли — это будет?
— Клянусь.
— И тогда выйдешь за меня замуж?
Усмешка Маргариты стала иронической.
— Если ты захочешь, да! — сказала она.
Томазо встал.
— Хорошо, — сказал он. — Я согласен, но также с условием…
— Каким?
— Ты повторишь мне эту самую клятву в церкви Санта-Мария-дель-Пополо.
— Охотно. Пойдем.
Молодая девушка направилась к двери.
— О! Еще рано! — возразил Томазо, удерживая ее. — У нас есть еще четыре часа ночи… для последнего раза, Маргарита, которые я проведу с тобой…
Маргарита не возражала, она отдалась ласкам своего любовника, которым вскоре начала отвечать с не меньшей страстностью. В жилах этих двух существ, казалось, текла лава, когда они предавались любовным утехам…
Но Томазо обманулся. Мог ли он подумать, что эта женщина, которая, по-видимому, не могла насытиться его поцелуями, перестала его любить?
Она отдыхала рядом с ним, погруженная в сладострастную истому.
— Маргарита! Моя возлюбленная! — сказал он. — Правда, мы не расстанемся, мы не можем расстаться?.. Не правда ли, все, что ты мне говорила сейчас, — все это шутка?..
Она вздрогнула, открыла глаза, вскочила с постели и быстро оделась.
— Если мы хотим пораньше отправиться в церковь Санта-Мария-дель-Пополо, то теперь самое время, — сказала она.
Томазо с минуту оставался неподвижен, бледен, суров, и мрачный взгляд его был устремлен в пустоту.
Кто знает, какая злая мысль гнездилась в эту минуту в его мозгу?
Но она приблизилась к нему улыбающаяся…
— Я готова. Идем!..
Он тоже встал, поправил свою одежду и последовал за нею.
Через несколько минут они вошли в церковь, в которой Маргарита принесла своему жениху обет в верности, изменяя ему в то же самое время… Такова ирония судьбы!.. И он, должно быть, в самом деле сильно любил Маргариту, ибо при всем унижении для себя он не убил ее, а принял от нее столь постыдное обещание…
Итак, вы теперь знаете Форнарину, любовницу Рафаэля, которую многие писатели изображали наивным ребенком…
Наивный ребенок был просто-напросто бесстыдной и порочной женщиной…
Прежде чем соединиться с мужчиной из ее среды, судьбе было угодно, чтобы пред ней внезапно открылась перспектива, полная наслаждений и радости, о которых, быть может, она не раз мечтала, но обладать которыми, наверное, никогда не надеялась. Она не колебалась и без жалости, без стыда тотчас же сказала своему жениху: «Я тебя не желаю!..»
И из объятий одного бросилась в объятия другого.
Но таково уж было в то время растление нравов в Риме, как и во Флоренции, в Неаполе, в Венеции, поразившее все классы общества, что поступок Форнарины, весело бросавшей мужа, чтобы отдаться любовнику, не имел в себе ничего предосудительного.
Убийство, безумная роскошь, мотовство, распутство были тогда обычными явлениями во всей Италии. Дрались за каждое слово, чтобы затмить соперника, бросали целое состояние, чтобы понравиться куртизанке, жертвовали своей кровью, даже своей честью.
То было время разнузданных страстей, разврата и бесстыдства — время это охватывает собой почти четыре века!
Рафаэль ждал Форнарину у двери в сад, выходившей к Тибру, к которой она обещала прийти в четырнадцать часов, то есть в девять утра по-нашему: она была точна. И уже весьма опытная в любовных делах, как должна была она обрадоваться тому восторгу, который при встрече с ней объял нетерпеливого художника. Совершенно верно, что часто любят сильнее за воображаемые достоинства, чем за действительные. Рафаэль желал, чтобы эта молодая девушка была невинной и сберегла бы для него первого возможность сладостного греха. Она не любила своего жениха, стало быть, не могла еще согрешить… Только из скромности, быть может, с легкой примесью кокетства, она не отвратила своих губок от губ, ее умолявших…
![Александр Дюма - Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]](/uploads/posts/books/19343/19343.jpg)
