Наталья Калинина - Любимые и покинутые
Мы пили чай. Отец Юлиан и отец Антоний перекидывались время от времени фразами на латыни, смысл которых я не всегда понимала, однако до меня все-таки дошло, что они ведут дискуссию о бремени первородного греха, довлеющем над каждым из смертных. Я молча пила чай с миндальными пирожными, то и дело ощущая на себе взгляды отца Антония. Сама я сидела в тени, за пределом света, отбрасываемого настольной лампой с зеленым абажуром. Из своей тени я могла наблюдать за отцом Антонием, надеясь, что мои взгляды остаются им не замеченными. Как бы не так. Когда я глядела на него, он либо ронял ложку, либо плескал чай на блюдце. А однажды я заметила, как он вздрогнул, напрягся и вдруг бессильно откинулся на спинку своего стула.
Чаепитие завершилось. Отец Антоний встал, поцеловал руку отца Юлиана, пожелал нам обоим доброй ночи и направился к выходу.
— Юстина, проводи, пожалуйста, гостя, — сказал отец Юлиан, и я покорно направилась к двери. Мы шли друг за другом узким темным коридором — я от волнения забыла зажечь свет. Я шла впереди, чувствуя на своей шее обжигающее дыхание отца Антония. Наконец мы очутились в прихожей, где над входом горел тусклый фонарь с матовым стеклом. Я взялась за щеколду, чтобы открыть для отца Антония дверь, как вдруг он сильно стиснул мою талию и поцеловал меня в шею чуть пониже уха. Я негромко вскрикнула от неожиданности, а его ладони уже нащупали сквозь тонкие кружева кофточки мои груди, сжали, сдавили их. Я чуть было не лишилась чувств. Пальцы отца Антония быстро расстегивали пуговицы моей кофточки. Как только они коснулись моей полуобнаженной груди, я почувствовала, что вот-вот задохнусь от сладкой боли, разлившейся по всему телу.
— Желанная, — шептал отец Антоний. — Какая же ты вся желанная. Нет, я готов гореть в адском огне… Только не отталкивай меня!
Я бы и не смогла его оттолкнуть. Я теснее прижалась к нему всем телом. Он наклонился надо мной, жадно заглядывая в глаза. Мои губы раскрылись сами собой. Поцелуй был долгим и таким сладким, что мы, наверное, не в силах были бы оторваться друг от друга, даже разверзнись под нами земля.
— Юстина! — раздался из глубины дома голос отца Юлиана. — Пожалуйста, не забудь покормить кошек. И обязательно налей им молока.
При звуке голоса отца Юлиана мы словно по команде отшатнулись друг от друга. Я принялась поспешно застегивать кофточку, отец Антоний пригладил ладонью волосы и поправил шапочку.
Я распахнула перед ним дверь, сказала громко и, как мне казалось, совершенно обыденным голосом:
— Проходите, пожалуйста.
Он протиснулся между мной и дверью на крыльцо, причем меня он постарался при этом не коснуться. Быстро сбежал по ступенькам к автомобилю. Обернулся, бросив на меня растерянный взгляд, и, сев за руль, рванул с места.
Я еще долго кормила на кухне кошек — их у отца Юлиана было семь, не считая троих недавно родившихся котят. Потом задернула в спальне отца Юлиана шторы, поправила его постель, принесла большую кружку с питьем и поставила по обыкновению на ночной столик возле кровати. У отца Юлиана был диабет, и он много пил по ночам.
— Юстина, я бы очень хотел, чтобы ты подружилась с Тадеушем, — сказал отец Юлиан, когда я вернулась на веранду убрать со стола чайную посуду. — Он очень достойный молодой человек. Думаю, его ждет блестящая духовная карьера.
Я кивнула, что-то пробормотала в ответ и, толкая впереди себя столик с тихонько позвякивающим фарфором, отправилась все тем же темным коридором на кухню. Убрав посуду и пожелав отцу Юлиану доброй ночи, я прошла в ванную комнату, закрыла дверь на щеколду и медленно разделась перед зеркалом.
До сегодняшнего дня я смущалась своей наготы и никогда не позволяла себе смотреться в зеркало, принимая ванну. Сегодня же я долго и внимательно рассматривала свое тело. Оно казалось мне очень красивым и каким-то чужим. Точно уже принадлежало не только мне, а кому-то еще. И я гордилась своим телом, зная, что оно желанно, что оно способно свести с ума даже человека, давшего Богу обет безбрачия. Странно, но мысль о грехе при этом ни разу не пришла мне в голову. Словно священный сан отца Антония был надежной от него защитой. Во мне проснулась женщина, оттеснив на задний план христианку. Лежа в теплой ароматной ванне, я думала о том, какое платье выбрать для завтрашней мессы. У меня их было всего несколько, зато все из магазина парижской моды мадам Арто. Добрый отец Юлиан платил мне жалование экономки и всегда настаивал на том, чтобы я покупала себе красивые платья.
Потом я лежала в постели, вдыхая острый аромат хризантем, росших в садике под моим окном. Вечер был по-летнему теплым, в открытое окно заглядывали звезды, лучась и переливаясь всеми цветами в моих неплотно закрытых глазах. По дому неслышно бродили кошки — я слышала, как изредка поскрипывают половицы под их осторожными лапками. Я не думала об отце Антонии — я не знала, как о нем думать. Для меня он уже не был святым отцом, но еще и не превратился в простого смертного. То промежуточное состояние, в котором он пребывал в моем сознании, не позволяло мне представить его облик и даже отдельные черты. Поэтому я думала не о нем, а вновь и вновь переживала в воображении ощущения, которые испытала от прикосновений его пальцев к моей груди. Я знала хорошо анатомию человеческого тела, в том числе и тела мужчины, а потому прекрасно отдавала себе отчет в том, что хотел от меня отец Антоний. При мысли об этом у меня начинало ныть и слегка пощипывать в животе. В отличие от многих девочек, воспитывавшихся, как и я, в приюте, я никогда не занималась онанизмом. Сейчас же я раздвинула ноги и стала ощупывать то, что было между ними. Прикосновения собственных пальцев еще сильней распаляли во мне желание. В ту ночь я, кажется, забыла помолиться — с раннего детства перед сном я всегда обращала молитву Деве Марии, которую считала своей заступницей. Сейчас мне кажется, что, помолись я, как обычно, Деве Марии, не произошло бы ничего дурного, и моя жизнь продолжала бы течь ровно и спокойно под благословенной кровлей дома отца Юлиана.
Вдруг мною овладело беспокойство, и я больше не могла лежать. Я вскочила, зажгла свечу, накинула поверх рубашки халат и отправилась на кухню попить воды. Потом вышла на опоясывавший веранду балкончик и, облокотившись о перила, стала смотреть в сад. На какое-то мгновение мне показалось, будто среди кустов сирени мелькнула тень. Наверное, решила я, в сад забежали бродячие собаки — последнее время их развелось в городе очень много. Я вернулась на кухню, налила в миску вчерашнего супа, накрошила хлеба и вынесла на задний двор. Отец Юлиан, будучи истинным христианином, приучил меня жалеть и любить всех без исключения живых тварей. Потом я вернулась в спальню, зажгла свет и раскрыла шкаф: мне хотелось выбрать платье на завтра. Я остановилась на черном в белый горошек с широким муаровым поясом — в нем я казалась совсем девочкой. (Не знаю, почему мне вдруг захотелось выглядеть моложе своих лет.) Я разложила платье на спинке стула, выключила свет, приблизилась к окну. И сразу увидела стоявшего возле него человека. Я попятилась от неожиданности, но закричать не успела, потому что человек шагнул к окну, и я узнала в нем отца Антония. Он был теперь в белой рубашке с расстегнутым воротом и показался мне совсем молодым.
— Отец Антоний? — прошептала я, не в силах поверить увиденному. — Это вы?
— Меня зовут Тадеуш, — прошептал он в ответ и протянул мне обе руки. Я тут же, не знаю как, очутилась в его объятиях. Он проворно и бесшумно вскочил в окно, кажется, не выпуская меня из своих рук. — Я давно хожу по саду, но я не знал, где твое окно, — шепнул он, обжигая меня своим дыханием. — Но что же я делаю? Что я делаю?..
Он прижимал меня к себе, но его руки уже не были столь дерзкими, как в прихожей, хотя на мне была лишь тоненькая батистовая сорочка. Я чувствовала, что его руки дрожат, и эта дрожь передалась мне.
— Ты замерзла? Бедное дитя! На тебе ведь почти ничего нет.
Он подвел меня к кровати, уложил на нее и накрыл одеялом, как накрывают маленьких детей. А сам сел на краешек кровати, ссутулился и закрыл ладонями лицо.
— Еще ни одна женщина не оказывала на меня такого действия, как ты. Ничего не поможет… Я сам не помню, как очутился здесь… Господи, я совсем пропал, — бессвязно шептал он.
Мне стало его жаль, я села в постели и дотронулась до его плеча.
— Но ведь мы не сделали ничего дурного, — сказала я. — Успокойтесь, святой отец… Тадеуш.
— Мы не сделали ничего дурного, — повторил он. — Но я умру, если… Так или иначе я умру. И без тебя, и с тобой.
Он сидел, ссутулившись и закрыв лицо ладонями, а меня точно парализовало: я боялась того, что могло произойти между нами, хотя всей душой жаждала этого.
Отец Антоний (Тадеуш) заговорил, не отнимая от лица ладоней:
— Но почему священник должен непременно давать обет безбрачия, тем самым подвергая себя постоянному искушению? Какими молитвами и постами заглушить голос молодой и здоровой плоти? Даже если возможно заглушить плотский зов, зов душевный — любовь — заглушить невозможно. Да и зачем его заглушать? Ведь любовь — это то, что дается Богом. Иисусе, прости меня за подобные мысли.
