Элизабет Эштон - Альпийская рапсодия
— Это мне? — радостно воскликнула Ивлин.
— Тебе. Это твой цвет.
На ней был черный костюм из ее прежнего гардероба, но его мрачность несколько освежала желтая блузка. Продавщица достала большую булавку и приколола розу на отворот костюма. Когда с этим было покончено, Макс и Ивлин вышли на улицу.
— Когда я в первый раз увидел тебя, ты была в темно-красном платье, — сказал Макс.
— Удивительно, что ты до сих пор это помнишь!
— Это было очень сильное впечатление. Ты в красном платье, твое бледное лицо и черные волосы — и чудесные звуки, которые ты извлекала из прекрасного инструмента… Не знаю, что тогда было больше очаровано — мой слух или мое зрение.
— Пожалуйста, не надо, — сказала Ивлин. Воспоминания были слишком болезненными.
Макс взял ее под руку.
— Неужели ты не можешь вспоминать о прошлом без боли? — спросил он. — Ведь это было нашим общим воспоминанием.
— Как Мюнхен? — спросила она, высвобождая свою руку. — Мне кажется, ты не должен напоминать мне об этом, пока Софи еще не поправилась.
— Но с ней все будет в порядке, — заверил ее Макс. — За нее можно не волноваться. Мы должны забыть о печали.
— Интересно, как это сделать, — многозначительно произнесла Ивлин.
Некоторое время они молча шли по улице, потом Макс уже совершенно другим тоном спросил:
— Что бы ты хотела сейчас сделать?
— Я бы хотела увидеть твой дом, — порывисто воскликнула она.
— Я с удовольствием покажу его тебе, но он находится довольно далеко. Сейчас мы возьмем такси.
Дом стоял в тенистом саду; за деревьями был виден Дунай — увы, не голубой, а серый. Дом был невысокий, со множеством цветов на окнах. Внутри все было отделано деревом, что делало комнаты немного сумрачными, но в них царила приятная, домашняя атмосфера.
Макс повел Ивлин в музыкальную комнату — она не сомневалась, что такая комната в доме есть — с широкими окнами, выходящими на лужайку, и полированным деревянным полом. Одну стену комнаты занимал стеллаж с книгами; в углу стоял низкий диванчик и рядом с ним — арфа. Камин украшали бюсты Бетховена и Моцарта, а на стене висела картина Дега. Взгляд Ивлин невольно остановился на рояле.
— Ты играешь на кем?
— Иногда. — Макс открыл крышку и пробежал пальцами по клавишам. У него была рука настоящего музыканта. Подняв голову, он встретился с печальным взглядом ее глаз. — Иди сюда, попробуем сыграть вместе.
Макс взял первые аккорды этюда Моцарта, который Ивлин хорошо знала. Ее правая рука почти машинально нашла нужные клавиши, подхватив мелодию. Левой рукой Макс осторожно заиграл в басовом регистре. Его правая рука сжала левую руку Ивлин, удерживая ее рядом.
— Мы могли бы играть дуэтом. — В его словах слышался скрытый подтекст. Дуэт значит «парой», «вдвоем». Они стояли возле инструмента, который оба любили; их плечи соприкасались. Мелодия набирала силу, заполняя собой комнату. В их игре присутствовала абсолютная гармония. Казалось, что даже сердца их бьются в унисон.
Вдруг Ивлин взяла неверную ноту. Она отдернула руку и поспешно отвернулась.
— Я… я думаю, мне надо уйти, — сдавленным голосом произнесла она.
— Почему так внезапно? Я думал, ты выпьешь чаю. Мама сейчас отдыхает, но я позову ее.
Макс шагнул к двери.
— Пожалуйста, не беспокой ее. Мне действительно пора идти.
Ей не следовало сюда приходить; это будущий дом Софи, а для нее самой здесь места нет. Мгновения духовной близости с Максом слишком взволновали ее. Если она останется, то одному Богу известно, что она может натворить — даже решиться на отчаянное признание, на просьбу стать частью жизни Макса на любых условиях. Но ведь Софи доверяет ей; Софи, которую поддерживает лишь вера в ее возлюбленного.
— Я вовсе не собираюсь ее беспокоить, — сказал Макс. — Она уже встала, я слышу ее шаги наверху.
— Может быть… может быть, есть новости о Софи…
— Не думаю, что сегодня мы узнаем что-нибудь новое. Вечером я, конечно, позвоню в клинику. — Макс вопросительно посмотрел на девушку. — Я хочу познакомить тебя с моей мамой.
— Как-нибудь в другой раз. А сейчас я хочу уйти. Я устала.
Больше всего на свете она хотела остаться, хотела, чтобы Макс обнял ее. Чем дольше она находилась в этой залитой солнечным светом комнате, тем трудней ей было оттуда уйти. Приятная обстановка, рояль, сам Макс, который как-то странно смотрел на нее — все это, казалось, умоляло ее остаться, но Ивлин не решалась хоть на мгновение продлить свое пребывание здесь.
Макс шагнул к ней.
— Ивлин, — тихо, почти умоляюще произнес он.
Она отпрянула, и его лицо сразу помрачнело.
— Если ты устала, то не буду тебя задерживать. Я вызову тебе такси, — холодно сказал он.
— Спасибо, — пробормотала она и прошла мимо него к двери.
Следующие дни стали днями ожидания. Софи не разрешали вставать с постели, чтобы случайно не нарушить процесс обретения зрения, и Ивлин старалась развлечь ее чтением поэзии и прозы. В палате Софи было радио, но девушка предпочитала слушать Ивлин.
— Я еще наслушаюсь радио, когда останусь одна, — говорила она. — А пока ты со мной, я хочу слышать твой голос.
И Ивлин добросовестно выполняла обязанности, за которые ей платили.
Родители Софи вернулись в Инсбрук, и девушка была предоставлена заботам Ивлин, Макса и, конечно, ее духовника. Об этой стороне своей жизни Софи никогда не заговаривала с Ивлин, вероятно, считая ее атеисткой.
Макс ни разу не зашел к Софи, когда у нее была Ивлин, но иногда они встречались в вестибюле клиники. Макс здоровался с Ивлин как с чужим человеком. Его холодная вежливость причиняла ей боль, но девушка знала, что не может рассчитывать на большее.
Софи встретила свой двадцать первый день рождения в больнице. Ивлин выписала для нее из Англии томик стихов Суинберна, поэзия которого должка была, по ее мнению, понравиться Софи. Войдя утром в палату девушки, Ивлин увидела, что вся комната была заставлена букетами свежих цветов, а на кровати разложены многочисленные подарки. И хотя бинты еще не были сняты, Софи уже разрешили встать.
Девушка нежно провела рукой по томику стихов, который Ивлин вручила ей с наилучшими пожеланиями.
— Возможно, скоро я смогу увидеть твой подарок, — сказала Софи. — Знаешь, Ева, меня очень беспокоит Макс. Он в таком подавленном настроении, хотя и старается это скрыть. Мне кажется, он очень несчастлив.
— Наверное, он волнуется за тебя, — предположила Ивлин.
— Нет, дело не в этом. Я с каждым днем чувствую себя все лучше, и даже если операция окажется неудачной, мое состояние не станет хуже, чем было до сих пор.
— Но разве… для него не важно, чтобы операция привела к успеху? — запинаясь спросила Ивлин. Разве замужество Софи не зависело от восстановления ее зрения?
— Для Макса это ничего не меняет, — спокойно ответила Софи. — Он привык ко мне такой, какая я есть.
Девушка потянулась к столику у кровати, и Ивлин поспешила ей на помощь.
— Что ты хочешь?
— Тут должна быть небольшая коробочка. Я хочу, чтобы ты посмотрела, что в ней.
Ивлин взяла коробочку и посмотрела на лежавшее в ней кольцо. Значит, Софи решила выйти замуж за Макса независимо от исхода операции.
— Красивое? — спросила Софи. Кольцо было украшено маленьким рубиновым сердцем, окруженным бриллиантиками. — Макс сказал, что оно красивое. Оно в форме сердца, не так ли? Однажды, когда я была совсем маленькой, я сказала, что хочу иметь кольцо с сердечком, и Макс пообещал, что подарит мне такое, когда мне исполнится двадцать один год. Конечно, я потом забыла о своей просьбе, а Макс помнил. Он сказал, что это его сердце и это будет первое, что я увижу, когда открою глаза, потому что даже если я буду видеть не совсем четко, кольцо будет сверкать. Оно сверкает?
— Да, — заверила ее Ивлин, повернув кольцо к свету. — Очень мило, что Макс не забыл о своем обещании.
— Он всегда такой, — со счастливой улыбкой сказала Софи.
— Не хочешь ли надеть кольцо? — спросила Ивлин, смиряя рвущую сердце боль. — Макс будет счастлив увидеть, что ты носишь его подарок.
— Ты так думаешь? — Софи протянула ей правую руку. Ивлин хотела было сказать «другую», но сдержалась. Разве ей не говорили, что на континенте обручальные кольца косят на правой руке? Софи, видимо, знала об этом. Ивлин надела ей кольцо на палец, и девушка удовлетворенно вздохнула.
— Я люблю Макса, — просто сказала она. — И тебя я тоже люблю, Ева.
— Ты просто прелесть, — ласково сказала ей Ивлин. Ревность, которую она испытывала к Софи, давно умерла. Как можно было ревновать к такому ребенку. Макс сумеет сделать из нее настоящую женщину, подумала Ивлин. Но вид кольца на руке Софи все-таки вызывал у нее настоящую боль.
Наконец настал день, когда зайдя в палату Софи, Ивлин увидела, что шторы на окнах задернуты, а сама девушка сидит на кровати уже без повязки на глазах.
