Маргрит Моор - Серое, белое, голубое
Тем временем трамвай тронулся с места и поехал дальше. В тот вечер они ужинали у Роберта. Были поданы клубника и мясной салат и еще большая чаша холодного шоколадного напитка с молоком. «Я не ем клубники», — раздраженно бросил Роберт матери. После того как все встали из-за стола, Эрик сделал ему выговор, сказав, что, если он не будет есть, он испортит здоровье. Через три дня предстоял футбольный матч против команды протестантской лиги. Роберт решительно взглянул на друга и отчеканил: «Я не буду играть».
Точно таким же тоном он объявил неделю спустя о том, что отрекается от своей веры. «Я больше не участник, отхожу в сторону». Они как раз переодевались в ризнице. Готовилась заупокойная месса по маленькой дочке парикмахера, девочке едва исполнилось четыре года. Все кругом было белым: облачение священников, покрывала, цветы. Капеллан взглянул на часы и дал сигнал начинать. Все заняли свои места. Роберт взмахнул на прощанье алтарным колокольчиком и тут же удалился.
«В чем смысл жизни?» — такой вопрос задал однажды вечером Роберт. Он вел себя в тот вечер несносно. Уселся в уголок в полутемной комнате, где на столе по кругу были разложены буквы, и не хотел принимать участие в общей игре. По правилам надо было дотрагиваться до перекрещенных дощечек кончиками пальцев. Роберт поднял на смех Эрика, Нелли и Магду. Он задал свой дурацкий вопрос только для того, чтобы доказать, что он не верит в подобные забавы, вопрос был намеренно вызывающий. Тем не менее привидение дало меткий ответ. Буквы одна за другой выстроились в язвительную надпись: «В пустоте, принимаемой ее поклонниками за полноту».
Все грохнули от хохота.
Ах, какая жара, хоть бы чуть-чуть прохлады! Когда же наконец разразится гроза?! И то, что у Роберта сегодня неразговорчивое настроение, даже к лучшему.
Сжимая в руке стакан, Эрик украдкой бросил взгляд на Магду. Ее светлые, с пепельным оттенком волосы кажутся в искусственном свете почти зелеными, у нее округлые запястья и лодыжки, до недавних пор он не находил в ней ничего особенного. Теперь он с замиранием сердца следит за каждым ее движением. Болтая с Нелли, она покачивает ногой. На ней открытые сандалии с перепонкой на одном пальце, ступни у нее основательные, ногти на ногах окрашены ярким лаком. Магда единственная женщина, с которой он изменил Нелли.
Конечно, случаются такие едва уловимые сознанием мгновения, когда меня начинает мутить от непреходящей нежности жены. И как это меня угораздило предоставить ей такие права? Я пользуюсь ее любовью сколько пожелаю, и она со своим щедрым сердцем мне это позволяет. Но как мне самому оставаться спокойным при виде ее кимоно, висящего на крючке в ванной комнате, или ощущая запах подсолнухов в нашем шкафу с бельем? Как мне не сходить с ума от ее прозрачных чулок, от ее свитера, небрежно брошенных на спинку стула, от темно-розового следа губной помады, оставшегося на ее чашке? Когда я вижу эту чашку посередине стола, в голове рождается ревнивая мысль: ее нет дома! Почему же ей никогда не придет в голову заглянуть в мою записную книжку, проверить мои карманы? Когда подходит к концу вечеринка, она уговаривает меня подвезти домой одинокую подругу. Как мне отплатить ей за это ее олимпийское спокойствие: открывая перед дамой дверцу машины, я краем глаза наблюдаю, как она, наклонившись, убирает в холодильник оставшиеся продукты, при этом ее узкая юбка задирается вверх, и она ее не одергивает, хорошо зная, что через считанные минуты я вернусь…
Где-то вдали на башне пробил колокол. И снова тишина. Он взглянул на Магду — та с невинным видом рассматривала верхушки деревьев, высаженных по обеим сторонам Старой Морской улицы. С тех пор как ей оригинальным способом удалось сломать стену гнетущего молчания, которая встала между ними, он начал смотреть на себя самого иными глазами.
Сейчас она наклонилась и достала бутылку из переносного морозильника — ящик стоял возле самых ее ног.
— Вчера мы написали письмо в обсерваторию Питтсбурга, — сообщила она Нелли.
— О, — отозвалась та, — теперь у него прибавится работы. Вчера пришла целая бандероль — кажется, из Техаса.
Он понял, что речь идет о Габи. Магда стала той доброй феей, которая раскрыла перед их сыном мир и, в известном смысле, еще и небосвод. Она хорошо знает языки, и вот как-то раз подкинула парню мысль написать в крупные обсерватории. Теперь она помогает ему вести переписку. К ним домой регулярно приносят бандероли с книгами, брошюры и даже приглашения на конгрессы. Габи садится за стол и с серьезным видом распечатывает конверты, рассматривает фотографии и таблицы. Часто он просит Магду что-то прочитать ему, разумеется, в ее переводе, а потом идет к себе наверх, чтобы спрятать документацию в архиве, который хранится в тяжелом железном шкафу, в пронумерованных ящиках. «Газо-пылевая туманность на Моноцеросе», — провозглашает он вдруг ни с того ни с сего во время обеда. Или же: «Сорокавосьмидюймовый рефлектор на горе Паломар». Он отрывает напряженный взор от тарелки и небрежно скользит темными глазами по лицу напротив, лицу своей матери.
Эрик встревожился. Он вдруг заметил, что Нелли, расслабленно поникшая на стуле, бросает на подругу подозрительные взгляды. Нет, она смотрела не как женщина, которая вдруг безошибочно почуяла силу соперницы. Он распознал в ее глазах уже знакомое ему выражение. Он видел его на лицах людей, что стояли в очереди на почту, когда Магда проходила мимо со своими собачками. Все многозначительно посмотрели друг на друга, в том числе и на него. «Вон она идет, — раздался возмущенный ропот. — Ишь, на два года исчезла с лица земли, ни разу весточки о себе не подала, а вернулась — не потрудилась даже объяснить свое отсутствие, как будто так и надо…» Шел сильный дождь, на тротуаре темнели лужи. Неужели не найдется добрый человек, который наконец подставит ей подножку?
Было душно. Казалось, что сейчас, после захода солнца, воздух состоит не то из нефти, не то из рыбьего жира пополам с прогорклой солью, густые пары которой поднимаются от самого дна моря. Рядом с ним с отсутствующе-мрачным видом сидел Роберт, зажав между пальцев сигарету. Почему Нелли не уходит? Я привык полагаться на ее здравый смысл. Она из тех, кто задолго до закрытия бара чувствует, что хозяин напился, что вечер в конце дня несет с собой сырость, бледные сумерки с неуловимым привкусом отчаяния.
— Нелли, пошли.
В полном изнеможении она встала с дивана.
3
Плитки мостовой еще влажные после дождя. Песок у подножия дюны немного потемнел. Эрик наслаждается сумрачностью утра, которая дарит ему иллюзию, будто сейчас сентябрь и вновь начинаются занятия в школе. Бодрое настроение первого школьного дня. Костюм отутюжен, в руках новый кожаный портфель, пахнущий, как он теперь знает, формалином. Через какие-то двадцать минут он доберется до больницы.
Въезжая на Старую Морскую улицу, он с удивлением замечает собаку Магды, стоящую возле калитки. Это тот самый симпатяга, которого ласковая хозяйка каждый вечер укладывает на детский матрасик в кухне, а в сырую погоду накрывает сверху шубой, в которой уже неудобно ходить, — сейчас он весь промок и продрог. Эрик резко выворачивает руль и тормозит.
Странно, что пес меня не узнает, думает Эрик. Я друг дома, почему же он при виде меня не виляет радостно хвостом? Привет, старина, расскажи, как дела? Почему ты целую ночь провел на улице? Почему нет огня у тебя в глазах? Пес не реагировал. Только в ту минуту, когда Эрик прекратил гладить его по голове, он словно очнулся и начал суетливо оглядываться вокруг. А потом вдруг взвыл, коротко, но так, что кровь застыла в жилах, — это было похоже на крик тяжелобольного. Господи помилуй! Эрик бросается со всех ног к двери, ведущей в кухню, и находит ее незапертой.
Там витает запах сушеных слив, выращенных в своем саду, домашнего торта, свежевыглаженного белья, намытых шампунем и аккуратно подстриженных комнатных собачек. Магда переводчица. Досадуя на свою сидячую работу, она вскакивает порой и быстро-быстро принимается за какое-нибудь дело, чтобы размять мускулы. Эрик заходит в коридор. Проходя мимо гостиной, он видит в открытую дверь на полках расставленные не по порядку художественные альбомы, некоторые из них лежат на полу в раскрытом виде, чувствуется, что здесь серьезно увлекаются искусством. Роберт владелец завода. Он знает все о французской живописи, это означает «от истоков до Сезанна», потому что «после» Сезанна, как он говорит, все пошло шиворот-навыворот. Случались вечера, когда Эрику из деликатности приходилось опускать глаза, если Роберт повышал голос и слишком уж расходился. А вот по этой лестнице он поднимался лишь считанные разы.
Дверь в спальню открыта. Он идет осторожно, повинуясь инстинкту, ступает на цыпочках. Он уже давно почувствовал, что это его вторжение — неотвратимая неизбежность, назначенная ему вопреки его воле. Он слышит знакомое сипение и свист: две собачки породы пекинес уже успели состариться и дышат тяжело. Странно, что, войдя, он сосредоточил все свое внимание на этой парочке: они забились под стул, лежат и дрожат там, выглядывая из-под складок шелкового сарафана с бретельками крест-накрест. Он долго-долго не отводит от них взгляд, так долго, что кажется, время остановилось. Но в конце концов приходится.
