Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)
Она не выносила ссор, попрёков, разбирательств, пустых хлопот, и никогда, ни за что не бросила б своего Антона, даже в мыслях этого не держала: он был надежный, сильный и крепко к ней привязан, а все остальные это так, для куража, разнообразия и полноты ощущений.
Та девица из «Интуриста», пригревшаяся возле Семёна Александровича, как-то мало занимала Нину Андреевну. В себе она была уверена и если бы захотела, то эта профурсетка испарилась бы как мираж и наваждение, а Семён Александрович ещё бы и на коленях каждый день стоял. Ох, отвела бы душу, так и сунула б букет цветов меж золотых его зубов: ешь, пакостник, давись своими гвоздиками! Но зачем? Он ей наскучил.
И вдруг — столько воды утекло! — позвонил и, будто ничего не случилось, сказал:
— А мне приснился сон. Ты была в голубом платье и с красной розой в руке. Я так давно тебя не видел, а тут — такой сон…
— Но у меня нет голубого платья. Я не люблю этот цвет. Ты забыл?
— Не забыл. Но красная роза — эмблема любви.
— Да уж…
— Может, нам стоит встретиться?
— Не знаю, — как можно равнодушнее ответила Нина Андреевна, а у самой сердце так и зашлось ходуном. Какое странное совпадение! На днях от нечего делать перебирала старые фотографии и на одной увидела Семена Александровича, даже нет, не всего его, а только спину: он как раз уходил, когда фотограф щёлкал всю их компанию. И таким одиночеством повеяло от его чуть сутуловатой фигуры, что Нина Андреевна даже расстроилась: считала, что Семён — это воплощённая самодостаточность, а вот поди ж ты…
Кажется, это была та вечеринка, на которой Семён что-то пытался ей сказать, но она, увлеченная Володей с телевидения, хохотала как сумасшедшая, сыпала заранее выученными остротами, пролила красное вино на платье и снова смеялась, и не обращала никакого внимания на отставного своего возлюбленного. А этот Володя, кстати, не стоил испорченного платья: как ни сводила его пятновыводителем сама, как ни старалась, оно лишь больше сделалось, из розового в жёлтое превратилось, и никакая химчистка не захотела помочь: «Вещь безнадёжно испорчена», — отвечали приемщицы. Ну, а телевизионщик этот слабаком оказался. Как уж она его ни заводила: и массаж головы ему делала, и всего обцеловывала, и даже ласкала ртом то, что у него ниже живота, но эта вялая, сморщенная, будто перемороженная сосиска не хотела реагировать, а Володя, лениво поглаживая её затылок, вздыхал, сволочь:
— Не любишь ты меня, милая. Не хочешь полностью взять. Ну, попробуй, порадуй меня. Мне нравится, как ты обхватываешь его губами и медленно-медленно втягиваешь внутрь…
Фу, пошлость какая! Володя комментировал каждое её движение, будто репортаж с футбола вёл:
— Язычок быстро скользит по стволу члена, губки сосут головку… Ооооооооо! Пальчики правой руки ласкают основание члена, левая рука занята яичками…
Тьфу! Как она не поняла сразу, что Володе скучно с ней. А ведь она, между прочим, даже мужу этого не делала. Володя был первым. Очень уж ей хотелось, чтобы этот красавчик взбодрился, и чтобы ему с ней было хорошо. Но он лишь позволял себя любить, а сам особо не напрягался. Ей даже казалось, что все его бурные романы, о которых шушукались львицы города Ха, — это нечто обязательное, повышающее его имидж. На самом деле ему никто не был нужен. А Семён решил, что у неё с Володей настоящая любовь. И не стал мешать. Вот дурашка-то!
И вот она теперь в кондитерской. Зеркала, прозрачное стекло, дымчатые вазы, цветы — всё сверкало и благоухало, и все эти пирожные и торты в витринах, умело подсвеченные снизу, создавали особую атмосферу уюта и шика.
— Чудо как хорошо! — изумлённо шепнула Нина Андреевна. — Рэкетиров не боишься? К такому местечку они, как бабочки к огню, слетаются…
— Чепуха, — сверкнул золотом зубов Семён Александрович. — Я никого не боюсь. Кроме тебя.
— Что, такое пугало?
— Это, может, и не оригинально, но ты для меня как шампанское, которое неожиданно бьёт в голову…
— Пробкой? — уточнила Нина Андреевна и тут же поняла, что переиграла: Семён не любил глупого кокетства.
— Это тебя твоя шляпка не только от пробки, но и от пули защитит, неловко пошутил Семён Александрович. — А я свою лысину ничем не прикрываю. Не люблю…
В его глазах сверкнули холодные льдинки — значит, злится. Но шляпку всё-таки оценил: сказал, что к лицу, и сразу видно — дорогая, не ширпотреб. А потом, как бы между прочим, заметил, что устал от одиночества, хочется покоя, уюта, и чтобы в доме была хозяйка.
Нина Андреевна поняла, к чему он клонит, но на всякий случай решила этого не показывать, хотя — кто бы мог подумать! — сердце так и запрыгало веселой канарейкой по жердочкам грудной клетки.
«Дура престарелая», — обругала она себя, но ничего не могла поделать со сладким томлением, перехватившим горло. Это даже показалось ей противоестественным: пора грехи замаливать, благочестие и все добродетели вспомнить, может, наконец сходить в церковь — некрещёная ведь, прости Господи, а вдруг да существует загробная жизнь? Неохота в пекло угодить. А крестик, может, спасёт, а?
— Ладно, — сказала Нина Андреевна. — Ты мне помог сэкономить на объявлении в газету. Я уже и текст сочинила, очень простой: «Дама возраста элегантности с массой недостатков и кучей достоинств ищет спутника жизни».
— Шаблонно, — поморщился Семен Александрович. — Никто не клюнет, разве что какой-нибудь бомж. Солидная женщина должна писать точнее: «У состоятельной вдовы — работающей пенсионерки есть всё, кроме любви…»
— Ну ты и зануда, — обиделась Нина Андреевна и даже ногой топнула, ручкой всплеснула. Но всё, однако, уладили флакончик духов «Фиджи» и обещание подарить кольцо с сапфиром.
* * *Нина Андреевна отвыкла от присутствия в доме ещё одного человека и потому время от времени конфузилась. То постель не заправит — утром дорога каждая минутка, некогда, да и кто увидит эти смятые простыни? То кучу посуды в раковине оставит. Она обычно перемывала её, когда не оставалось ни одной чистой тарелки. И пол мыла раз в неделю. Дверь в туалет никогда за собой не защёлкивала, а тут только усядется, как Семён входит. Сначала он молчал, мрачнел, а потом бурчать стал.
Нина Андреевна, по правде говоря, тоже была не в восторге от некоторых его привычек, например, есть перед телевизором и одновременно читать «Приамурскую звезду», главную местную газету. И не из-за того сердилась, что под креслом рос холмик крошек, а потому что ей хотелось поговорить. Он отвечал невпопад: «да — нет», рассеянно кивал, а если и оживлялся, то для того, чтобы прокомментировать какую-нибудь заметку.
Самое интересное, так это то, что Нина Андреевна уже через месяц спрашивала себя, на кой ей ляд всё это нужно: не высыпаться из-за богатырского храпа Семена Александровича, тратить время на стирку его трусов и носков, как будто нет других более интересных занятий. Она, кстати, рассчитывала, что будет обласкана, наслушается разных нежных слов и, по крайней мере, хотя бы ощутит в постели тепло другого человека. Но Семён Александрович спать ложился поздно, когда она, как истинный жаворонок, уже смотрела если не третий, то второй сон — точно.
Утром добудиться Семена Александровича было почти невозможно. Но Нина Андреевна догадалась поставить будильник под стеклянный колпак. Ужас, какой получался трезвон!
Семён Александрович, с одной стороны, вроде как поселился у Нины Андреевны, а с другой — вроде как и нет: иногда оставался ночевать в своей квартире, никаких вещей из неё не перевозил, и не смотря на явные намёки, что старенькая «Бирюса» для двоих маловата, новопоселенец никак не хотел понять, что как нельзя кстати оказался бы его новенький японский холодильник.
В конце концов, Нина Андреевна решила, что он жмот и ничего путного из их союза не выйдет.
Проводив однажды утром Семена Александровича на работу, она собрала его белье, бритву, зубную щетку и другие мелочи в полиэтиленовый пакет. Хотела положить туда же и дорогой французский одеколон, но раздумала: пусть останется, вроде как воспоминание. Да и самой пригодится: аромат у него приятный, можно вместо дезодоранта под мышки брызгать. Хоть какая-то от Семёна польза.
* * *— Что это? — спросил Семён Александрович, увидев пакет. — Отставка?
Нина Андреевна, выпившая для храбрости полбутылки «Кристалла», сунула в зубы сигарету «Президент» и нахально чиркнула зажигалкой.
— А что? — сказала Нина Андреевна, выпуская дым колечками. — Не понятно?
— Не совсем, — ответил Семён Александрович и сморщился: Напилась, да? И эти сигареты… Ведь договаривались: приспичит — кури на кухне.
— Надоело! — Нина Андреевна подбоченилась левой рукой, а правой провела перед носом Семена Александровича дымящимся «Президентом». — Или я уже и не хозяйка в собственном доме? Что хочу, то и делаю…
