Дороти Кумсон - Спокойной ночи, крошка
— Я пойду нозками, — сказал он. — Нозками!
Мама все еще смотрела на коляску. Только когда автобус отъехал, она сказала:
— Лео, почему ты постоянно показываешь пальцем на животики? Или на того низкого дяденьку? Или на грудь той кормящей женщины? Или на странную прическу того мужчины? Это происходит уже в третий раз за последние два дня. Мне придется научиться водить машину, потому что нас перестанут пускать в автобусы. — Мама положила сумку в его коляску. — Когда-нибудь меня накажут за это.
— Ты была плохой девочкой?
Мама была плохой девочкой, как он иногда бывал плохим мальчиком, и поэтому ее теперь накажут?
Мама, склонив голову к плечу, удивленно посмотрела на него.
— Иногда я думаю, что в прежней жизни я была плохой. — Она принялась толкать коляску левой рукой, сжимая в правой его ладошку. — Пойдем. Нам придется идти пешком.
Какая-то женщина, похожая на его бабушку, улыбнулась ему.
— Моя мама — плохая девочка, — сказал ей Лео.
Она посмотрела на маму.
— Нисколько в этом не сомневаюсь, — хмыкнула женщина и пошла дальше.
Лео улыбнулся маме, но она этого не видела. Открыв рот от изумления, она смотрела вслед старушке.
Лео в возрасте двух лет
Глава 2
— Ты видела, сколько времени проводит на беговой дорожке девушка, у которой шкафчик номер сто семнадцать?
— Блондинка?
— Ага. Она приходит сюда каждый день. Иногда она занимается йогой, иногда пилатесом, а потом становится на беговую дорожку. Просто безумие какое-то!
Это у моего шкафчика номер 117.
Я уже собиралась открыть дверь туалетной кабинки, когда услышала, как женщины в уборной говорят о моем шкафчике. Говорят обо мне. Моя ладонь лежит на дверной ручке. Я не знаю, выйти мне или остаться здесь. Я уже немного опаздываю — мне нужно встретиться с Мэлом, ведь мы идем в гости. У меня нет времени сидеть здесь. Нет времени оставаться пленницей их сплетен.
— Меня это не удивляет, — отвечает вторая.
Да, теперь мне отсюда не выйти. Я тихо опускаю крышку унитаза и сажусь. Мне необходимо выяснить, почему ее не удивляет, что я прихожу сюда каждый день. Мои руки дрожат, во рту пересохло, сердце бьется как бешеное, пальцы теребят подол черного платья. Мне необходимо это выяснить.
— Ты видела ее мужа? Он ве-ли-ко-ле-пен. Я пробегала бы по миллиону миль в день, чтобы отвлечь его от других юбок.
— О боже, я видела его! Иногда он приезжает за ней… и, черт побери! Я понимаю, о чем ты. Я бы его так и съела!
— Как ты думаешь, она из тех женщин, которых начинает разносить, как только они бросают тренировки?
— Точно! У нее это на лице написано.
Понятия не имею, о чем они. Я слышу, как их слова отдаются эхом от мраморного пола и стен туалета в спорткомплексе. Я узнаю их голоса, это те самые две женщины, которые все делают вместе — занимаются на тренажерах, кладут рядом коврики на йоге или пилатесе. Я здоровалась с ними. Я думала, что я им нравлюсь. Нет, «нравлюсь» — слишком сильное слово для столь шапочного знакомства. Вернее сказать, я не думала, что я им не нравлюсь. Я даже представить себе не могла, что они способны на такое. Как они могут сплетничать обо мне?
Как же я этого боюсь! Я знаю, что большинство взрослых умных людей не стали бы беспокоиться о таком, но я боюсь того, что люди меня обсуждают. Их слова рассекают меня, словно скальпель, срезают слой за слоем с моей личности, которую я так старательно показываю миру, находят под ними правду и полуправду, а потом судачат о том, что нашли. Я боюсь людей, создающих реальность, которая отличается от созданной мною. Красивый дом, идеальный муж, успешные друзья, приглашающие меня на вечеринки. Вот моя жизнь. И никому не позволено думать иначе.
— Ну, ты же понимаешь, наверняка она была пухленькой в молодости, а теперь вон какая фигурка!
«Я не была пухленькой!» Мне хочется крикнуть им это через дверь. Я и правда никогда не была полной. Я всегда была такой, как сейчас. Только теперь я стала мускулистее. Как бы то ни было, я хожу на тренировки не для того, чтобы поддерживать себя в хорошей форме, не для того, чтобы сбросить лишний вес, не для того, чтобы муж оставался мне верен. Я делаю это, потому что так я чувствую себя увереннее. Спокойнее. Так я в безопасности. Спокойная и уверенная. Если я не чувствую, как кровь гоняет эндорфины и адреналин по моим венам каждый день, мир начинает расплываться. Реальность проскальзывает у меня между пальцами, и я чувствую, что теряю контроль. Вот почему я становлюсь на беговую дорожку каждый божий день. Даже в пятницу вечером. А вот каковы их причины для того, чтобы приходить сюда в пятницу? В пятницу, когда те люди, которым необязательно становиться на беговую дорожку, чтобы спасти свой мир, ходят в бары? Зачем они пришли сюда?
— Ой, да у нас у всех та же история. Знаешь, Алан иногда спрашивает меня, зачем мне вообще ходить в спортзал, если я хлопаю дверцей холодильника, едва прихожу домой.
— Да, мой Ян спрашивает о том же. Уж он-то загляделся бы на нее.
Когда я была моложе, люди часто сплетничали о моей семье, особенно обо мне. Такое уж было у них развлечение в нашем городке. Люди шептались за моей спиной, неодобрительно косились на меня, замолкали, когда кто-то из нас проходил мимо. Я чувствовала каждый их шепоток, каждый взгляд. Мы все чувствовали это. Словно ходили по битому стеклу, взрезающему кожу. Вот почему, став взрослой, я стараюсь изо всех сил, чтобы ни у кого не было поводов сплетничать обо мне. Отличная работа, красивый дом, великолепный муж, хорошие друзья. О чем тут шушукаться? Завидовать — может быть, но не критиковать.
— Может, по пивку? — предлагает одна из женщин.
— Ох, ну давай! Я сегодня целый день мечтала о солененьких чипсах. Если на следующей неделе я побольше позанимаюсь на тренажерах, пиво с чипсами ведь не повредит, верно?
— Если мы с тобой играем в игру «убеди меня», то я, конечно же, отвечу «да». Побольше позанимаюсь — это ведь на пять минут дольше, верно? И конечно же, от этого весь твой жирок порастрясется.
— Ну ты и сволочь! Слушай, а давай пригласим дамочку «Шкафчик 117»?
Вторая женщина хохочет. Какой у нее противный, жестокий, заливистый хохот…
— Она, наверное, вообще не ест и не пьет.
— Я знаю!
Моя мама всегда справлялась со злобными насмешками и оскорблениями с помощью молитвы.
«Пусть тот, кто без греха, первым бросит камень», — говорила она. Будто от этого камни переставали падать нам на головы. Будто от этого боль становилась меньше. Когда моя сестра Мэри начинала плакать из-за того, что услышала, мама говорила: «Помолись за них, Мэри». «Помолись, Мэри, попроси Боженьку, чтобы он сотворил с ними что-нибудь ужасное», — добавляла я про себя, но никогда не произносила этого вслух. С этими людьми, хоть с грехом, хоть без греха, никогда не приключалось ничего ужасного, и они все равно бросали в нас камни своего презрения. Они называли меня шлюхой и подстилкой, говорили это за моей спиной, а иногда и в лицо, они писали это на стенах. Молитвы не помогали, не помогали и слезы. Ничего не помогало. Ничто не могло остановить это.
Прошло какое-то время. Женщины за дверью притихли, потом послышались шаги, громкие, усиленные эхом, как и их слова. Дверь захлопнулась. Я жду пару минут, хотя и опаздываю на встречу с Мэлом. Но мне нужно убедиться в том, что они действительно ушли. Я ничего не слышу, ни звука. Открываю дверь и выхожу из своей темницы. Я оказываюсь в выложенной мрамором уборной, с широким зеркалом над умывальниками напротив кабинок. Мое сердце замирает на мгновение, я каменею. Они все еще тут. Теперь они знают, что я слышала их разговор. Что я сидела в кабинке, слушая, как они разрывают меня на части.
Одна из женщин, высокая блондинка с короткой стрижкой, нагнулась над умывальником, нанося толстый слой подводки для глаз. Вторая, низенькая брюнетка, прислонилась спиной к умывальнику и разминает сигаретку.
Наши взгляды перекрещиваются. В уборной воцаряется неестественная, жутковатая тишина, смертоносное облако тишины. Блондинка замирает перед зеркалом, кровь отливает от ее лица, кожа становится пепельно-серой от ужаса. Брюнетка роняет сигарету и тоже столбенеет, ее лицо сейчас напоминает спелый помидор.
Опустив глаза, я подхожу к ближайшему умывальницу, наношу жидкое мыло на ладони, тру их под струей воды. Я хотела накрасить губы, проверить, не размазалась ли тушь, и только потом отправляться на встречу с Мэлом. Теперь же я не смею даже поднять взгляд от голубого мыла, пенящегося на моих пальцах. Я даже не могу посмотреть, в порядке ли моя прическа.
