Сьюзен Хилл - Миссис де Уинтер
- Если мы здесь не собираемся оставаться, что в таком случае мы станем делать?
- Позавтракаем и отправимся в сад.
На сей раз он имел в виду не завтрак в каком-нибудь уличном крохотном кафе, а нечто более грандиозное.
- Я устал от этого, - сказал он. - Пойдем.
И я поняла, что он имел в виду наше постоянное стремление спрятаться, отвернуться, когда кто-либо из прохожих делал попытку взглянуть на нас; он устал бояться и стыдиться. При этой мысли я испытала пьянящее чувство облегчения, мне захотелось бегать, смеяться, танцевать на улице; вовсе не за себя я радовалась - я была счастливой, даже оставаясь безликой и неизвестной, - а за него.
Мы завтракали в отеле, на террасе под тентом; стол, покрытый тяжелой белой скатертью, украшали цветы; ножки высоких бокалов были тонкими и изящными, моллюски имели приятный привкус моря. Все покойно и безмятежно. Я сказала:
- Я счастлива. Случилось так, что я забыла об этом, а теперь вспомнила.
Максим засмеялся, когда я посмотрела ему в глаза, и мне показалось, что на его лице отразилось удовлетворение.
Этого вполне достаточно, сказала я себе, если мне не дано иметь чего-то другого; этого достаточно - ясного солнца, тепла и покоя, окружающей красоты; и еще я подумала о том, что многие, очень многие нам бы позавидовали. Тайна в настоящем, поняла я, глядя на вино и ощущая языком лимонную свежесть. Тайна в нынешнем дне; о прошлом, о завтрашнем дне и о нашей дальнейшей жизни не стоит думать, не стоит размышлять.
Мы провели почти два счастливых часа за завтраком, при этом ели больше, чем привыкли обычно, а затем, толкаясь среди людей, сели в автобус и выехали из города в сторону ближайшей горы. Последнюю милю мы шли пешком, и было удивительно тихо, когда мы поднимались среди деревьев, освещенных послеполуденным солнцем.
Тайна в настоящем, снова повторила я про себя и подумала, что могла бы остаться здесь, тихо и спокойно жить в этом красивом городке, ходить за покупками на рынок, содержать небольшой белостенный аккуратный домик со ставнями и цветами в горшках вдоль лестницы.
- Вон, - сказал Максим, схватив меня за руку, - посмотри!
На самой вершине горы стояла вилла, которая возвышалась над широкой дорогой, обсаженной деревьями. Здание было без излишеств, строгое, изящное, к нему вела каменная лестница с двумя пролетами, заканчивающаяся у входа с портиком.
- Я впервые увидел эту виллу, когда мне было семнадцать лет, - сказал Максим. - Никогда не забуду, что именно тогда я понял, как важны правильные пропорции. Они радовали мой глаз больше, чем пропорции любого другого дома, кроме моего собственного.
Я вгляделась в здание повнимательнее и не смогла вполне согласиться с Максимом. Оно показалось мне слишком сухим, слишком строгим; оно не вызвало теплого чувства и как бы удерживало меня на расстоянии. Когда мы поднялись выше по гладкому гравийному склону, я разглядела с обеих сторон сады, и они тоже показались мне какими-то слишком правильными. По длинным каменным желобам бежала вода, вокруг били фонтаны, и высота струй была строго отмерена. Я увидела ряды кипарисов и идеально подстриженных кустов, падубы и тополя отбрасывали длинные, правильной формы тени.
Кроме белой герани в огромных вазонах по обе стороны лестницы, никаких других цветов не было. Однако за домом английский сад подходил к естественным склонам, где среди высокой травы произрастали оливы, апельсины и очень романтичные разнообразные вьющиеся растения.
- Ты бы посмотрела на это весной, - прокомментировал Максим, - это сплошной ковер голубых и желтых цветов. Мы постараемся приехать сюда в сезон цветения.
Весна. Мне не хотелось загадывать так далеко, вообще думать о будущем, из опасения, что снова вспомню о своих планах.
***
Спустя некоторое время я в какой-то степени оценила привлекательность виллы, идеальное совершенство ее стройных линий, тишину места и строгость стиля - здесь все успокаивало и умиротворяло. Если взять на себя управление домом, кое-что можно изменить, переделать по своему вкусу. Похоже, я наконец становлюсь по-настоящему зрелой, и это не столь уж глупая и наивная мысль. У меня никогда не было юности, хотя было детство, правда, так давно, что, может быть, я просто вычитала о нем в какой-то книжке; я никогда не была молодой, беспечной, игривой. Я вышла замуж за Максима - и растворилась в нем, в Мэндерли, во всем том, что с нами произошло; тем не менее в глубине души я понимала, что еще не достигла зрелости, что не могу считать себя по-настоящему взрослой женщиной, хотя и ощущала себя женщиной средних лет или даже старше. Это было удивительное состояние. Я была женой Максима и одновременно - ребенком, а в изгнании - еще и матерью, которая осторожно вела его за руку.
Мы медленно брели по садам, которые настраивали на спокойную, размеренную прогулку, и трудно было представить, чтобы здесь бегали, болтали, чтобы здесь звучал детский смех. Здесь как в Мэндерли, подумала я. Поэтому Максим и чувствовал себя здесь счастливым, поэтому он испытывает удовольствие при виде этого дома; как и Мэндерли, этот дом серый, подавляющий своей солидностью, молчаливый, с навсегда заведенным порядком.
Когда мы возвращались к фасаду виллы, нам встретилось несколько импозантных пар, которые почти не разговаривали между собой. Еще несколько пар столпились у начала лестницы. Максим взглянул на часы.
- Четыре часа. Сейчас будет экскурсия по дому, придет гид, и мы можем присоединиться. Там, вероятно, избыток помпезности, но есть любопытные вещи, в том числе картины, впрочем, я уже не очень хорошо помню. Я не была уверена в том, что мне хочется заходить внутрь. Гораздо приятнее ходить по гравийным дорожкам среди фонтанов; еще совсем недавно Максим бежал от подобных мероприятий, от многочисленных экскурсий, от публики, где нас могли узнать, разглядывать и шептаться. Похоже, теперь его это не беспокоило.
У пролета лестницы, ведущей к входу, стояла молодая, высокая, стройная женщина, одетая с безукоризненной итальянской элегантностью; волосы ее были зачесаны назад и схвачены черным гребнем, открывая скуластое лицо; она относилась к категории женщин, при виде которых я чувствовала себя непричесанной, блеклой, неловкой, второсортной, вдруг сознающей, что у твоего жакета оторвалась одна, а то и две пуговицы.
Я боялась таких женщин вовсе не потому, что была не уверена в Максиме, мне и в голову не приходило, что он к кому-либо может проявить интерес, может быть неверным, хотя нередко с удивлением спрашивала себя, почему он на мне женился и, похоже, мной доволен, каким образом к нам пришла любовь. Я частенько разглядывала свое лицо в зеркале и не могла этого понять. Была лишь одна женщина, которой я боялась, одна соперница, но все уже давно в прошлом.
Однако вид итальянки, легко взбегающей по ступенькам лестницы, уверенной в своей красоте, напомнил мне о прошлом, о фотографии Ребекки, и я подумала, что она взбегает к балюстраде так, как если бы была хозяйкой этой виллы.
Мы послушно всей группой последовали за ней - человек десять или двенадцать; я шла за Максимом, поскольку он хотел этого, хотя была уверена, что мне экскурсия вряд ли понравится, здесь будет слишком много малопривлекательных, холодных, безликих вещей. Так оно и оказалось, голос итальянки-гида звучал резко и громко, говорила она очень быстро. Я вообще не могла следить за ее рассказом, Максим, похоже, слушал невнимательно. Когда она показывала на тот или иной предмет, он смотрел совсем в другую сторону. Я удивлялась, для чего он пришел сюда; вероятно, лишь для того, чтобы что-то вспомнить. Он говорил, что был здесь впервые, когда ему исполнилось семнадцать лет. Интересно, как он тогда выглядел? Этого я не могла себе представить.
Мы переходили из одной комнаты с высоким потолком в другую. Полы были выложены узорчатой плиткой, и эхо наших шагов разносилось по дому, стены украшала лепнина с изображением фруктов, винограда и венков из плюща. Должно быть, люди здесь привыкли слушать музыку и негромко и вежливо разговаривать друг с другом. Здесь обедали за красиво сервированным столом, никогда не вели себя импульсивно, всегда изысканно одевались. Здесь не делали обычных каждодневных вещей, не смеялись, не бегали, не спорили, не допускали, чтобы дети кричали и шумели.
Чем дальше мы продвигались по сему величественному зданию, тем больше оно мне не нравилось. Это вовсе не означало, будто я боялась его или оно меня пугало. И, как ни странно, я была этим горда.
Я добросовестно шла рядом с Максимом, следуя за гидом, должно быть, с полчаса, но постепенно мне становилось все более скучно, мне хотелось снова увидеть зеленый солнечный сад, и я незаметно отстала и выскользнула в коридор, притворившись, что хочу повнимательнее рассмотреть блеклые гравюры, которыми были увешаны стены. Удивительно, но в них я обнаружила нечто успокаивающее, что было весьма кстати в моем состоянии. Голос гида, шарканье ног понемногу становились все тише. Никто не заметил, что я отстала, хотя я предполагала, что Максим довольно скоро обнаружит мое отсутствие. В нескольких ярдах от меня, в конце широкого пустынного коридора, виднелась лестница, ведущая вверх, и я, дойдя до нее, стала подниматься; я чувствовала себя ребенком, который бродит один по огромному зданию, не зная сам, кого или что он ищет. Вокруг никого не было, и я предположила, что хозяева покинули виллу и ее посещают лишь экскурсанты вместе с гидами.
