Мэри Кэттон - Роза в снегу
— Вы свободны, — сказала Эмма слугам, и они растворились без слов.
— Что, черт побери, здесь происходит?
— Вы недовольны?
— Похоже, ты решила все здесь прибрать к рукам, пока меня нет.
— Я…
— И кто, скажи на милость, дал тебе право распоряжаться в моем доме и вбивать хотя бы один гвоздь без моего разрешения?
— Я…
— Ты так привыкла верховодить в Кортни-холле, что решила делать то же самое и здесь?
Он двинулся на нее. Она попятилась.
— Ну?! — заорал он.
— Вам нет нужды повышать голос…
— И кто, черт возьми, по-твоему, будет платить за все это?
Вскинув подбородок, она спокойно ответила:
— Я, разумеется.
Одна бровь взлетела вверх.
— Ты? — язвительно процедил он сквозь стиснутые зубы. — Конечно. Как я мог забыть? Ты же у нас с деньгами. Власть. Влияние. А я всего лишь нищий с протянутой рукой.
Они разъяренно уставились друг на друга.
— Совершенно очевидно, — произнесла она холодно, — что, если это отсутствие понимания указывает на то, каким будет наш брак, не думаю, что он меня интересует.
Он уставился на нее.
Она удостоила его тусклой улыбки и зашагала к лестнице.
— Что это ты делаешь, хотел бы я знать? — возмутился он.
— Иду в свою комнату, конечно.
— Ну уж нет, постой-ка, — бросил он позади нее. — Я не дам тебе просто так упорхнуть отсюда. Я собираюсь сказать тебе парочку слов.
— Каких же именно?
Вздернув подбородок, она взглянула на Алана через плечо. Он стоял посреди холла, слегка расставив ноги. Рот его был плотно сжат, глаза метали громы и молнии.
— Возможно, — сказал он более сдержанно, — ты не откажешься пойти со мной в кабинет, где мы сможем обсудить это наедине.
Он зашагал по коридору, пнув лестницу и ногой перевернув банку с краской. Глубоко вздохнув, Эмма пошла вслед за ним.
Алан упал в кресло, заметно расслабившись после того, как оглядел кабинет и обнаружил, что все на своих местах. Он удостоил лишь беглого взгляда стопку гроссбухов, аккуратно сложенных с одной стороны стола.
— Я признаю, что переступила границы дозволенного, сэр. Я прошу прощения. Мое единственное оправдание — любовь к… этому дому и желание угодить вам. Если я оскорбила ваши чувства, мне искренне жаль.
Алан устало закрыл глаза.
— О господи! Что мне с тобой делать? Я еще никогда не встречал женщины, которую в одну минуту мне хотелось бы придушить, а в следующую…
— А в следующую, сэр?
Он оглядел ее из-под отяжелевших век, затем поднялся со стула, прошел к столику с напитками, плеснул виски в стакан и опрокинул его в рот.
— Скажи мне, как моя мать? Без сомнения, вы с ней сделались большими друзьями в мое отсутствие. Она всегда умела заводить друзей.
— Я думала, ты уже привык к мысли, что она останется здесь.
— Значит, ты знаешь меня далеко не так хорошо, как думаешь, милая. Как забавно, что женщина, которой было наплевать на меня, когда я был мальчиком, теперь зависит от меня.
— Уверена, у нее были причины…
— Разумеется. Не могла же она заводить интрижки, имея ребенка, путающегося у нее под ногами. Как тебе хорошо известно, любовь моя, ублюдки имеют обыкновение мешать интимной жизни женщины.
Это едкое замечание на миг поразило Эмму.
— Это немилосердно, — мягко проговорила она.
— Но верно.
Сцепив руки, она подошла к Алану:
— Ты ненавидишь ее за то, что она сделала?
Он с усмешкой взглянул на нее:
— В чем дело? Тебе пришло в голову, что твой милый сынок, когда вырастет, будет презирать тебя за своего отца, точнее, за отсутствие такового? Думаю, тебе не стоит беспокоиться, милая. — Он погладил ее щеку своей большой ладонью. — Есть разница между тобой и моей матерью: ты любишь своего сына.
Мимолетная боль, отразившаяся в глазах Алана и тоне его голоса, заставила сердце Эммы екнуть.
В дверях появилась Молли в свежевыстиранном форменном платье. Волосы ее были причесаны, собраны в узел на затылке и закреплены черной сеточкой и атласным бантиком. Она изобразила книксен и вежливо сказала:
— Добрый вечер, сэр, мадам. Жан говорит, что мистеру Шеридану нужна ванна.
Эмма наградила горничную улыбкой и самодовольно вздернула бровь при виде ошеломленного лица Алана.
— Жан прав, Молли. Пожалуйста, позаботься об этом.
…Эмма обедала с Хью, Дорис и Лаурой. Алана не было. Эмма старалась найти оправдание для мужа. Может быть, он просто переутомился и уснул…
К тому времени, когда Люк внес лимонный пудинг, у Эммы пропал всякий аппетит. В конце концов, не в силах больше выносить боль в глазах Лауры, Эмма извинилась и отправилась на поиски мужа.
По словам Молли, она могла найти его в купальне — огромной мраморной комнате, расположенной в восточном крыле дома. Эмма была там всего один раз во время своего первого осмотра дома. Помещение состояло из двух больших комнат, в каждой из которых имелся бассейн. Один холодный, а другой горячий, наполняемый водой из горячего подземного источника.
В холодном отделении Алана не было, поэтому Эмма сделала глубокий вдох и вошла в парильню, но остановилась, когда волна жара окатила ее с ног до головы. Молодая женщина осторожно прошла к краю бассейна и попыталась разглядеть что-нибудь сквозь густую завесу пара.
— Алан, — позвала она. — На пару слов, пожалуйста.
Тишина.
— Сэр, я знаю, что вы здесь. Я хочу поговорить с вами и не уйду, пока не сделаю этого.
Послышался всплеск у дальнего конца бассейна. Сняв запотевшие очки, Эмма заметила мужа, полулежащего на мраморных ступенях по пояс в воде.
— О, — произнесла она и выпрямилась при виде его обнаженного, блестящего торса.
— А чего ты ожидала? — поинтересовался он мягким, немного пьяным голосом. — Разве мужчине запрещается купаться голым в собственной ванне?
— Пожалуй, мы поговорим позже, — поспешила ретироваться Эмма.
— Мы поговорим сейчас, — отрезал Алан, заставив ее остановиться.
Вода вновь заплескалась, и стало очевидно, что он вылезает из бассейна.
Глядя прямо перед собой, с отчаянно колотящимся сердцем, Эмма прислушивалась к звукам стекающей на мраморные плиты воды. Затем послышался звон стекла — он наливал себе очередную порцию выпивки.
— Итак, что ты здесь делаешь? Вряд ли ты намеревалась составить мне компанию в бассейне, хотя признаю, что нахожу эту идею привлекательной. Скажи мне, Эмма, ты когда-нибудь купалась с мужчиной? Ну-ну, милая, мне-то ты можешь сказать. Я ведь твой муж, в конце концов.
Эмма уставилась прямо перед собой и ничего не говорила.
— В самом деле, дорогая. Женщина, которая может плясать с цыганами и украсить грудь татуировкой, наверняка должна была купаться голой с мужчиной. Тебе понравилось?
— Я пришла просить вас о снисхождении, — сказала она.
— К кому?
— К вашей матери.
— А, конечно. Без сомнения. Она жалобно всплакнула над кнелем из куропатки.
— У нее есть гордость, — возразила Эмма.
— У кого же ее нет, милая?
Еще больше расстроившись, Эмма повернулась и обнаружила Алана развалившимся на постели из гобеленовых подушек. Не считая красного полотенца, обернутого вокруг чресл, он был совершенно голым.
Поставив стакан на пол рядом с собой, он улыбнулся ей.
Потерявшая дар речи Эмма какое-то время могла лишь таращиться на мужа, вдруг отчетливо ощутив угнетающую жару и неудобство тяжелой шерстяной одежды, липнущей к влажной, раскрасневшейся коже.
— Почему вы такой злой? — беспомощно бросила она.
— Я не злой, я пьяный. Предупреждаю тебя, потому что я ужасно непредсказуем, когда пьян.
— Неужели вам не приходило в голову, что ваша мать просто хочет помириться с вами?
— Моя мать хочет успокоить свою совесть перед смертью. Кроме того, я ни на секунду не поверил, что ты здесь из-за этого.
— Не понимаю.
— Ты пришла сюда не для того, чтобы поговорить о Лауре. Ты использовала ее как предлог. Наверняка ты злишься, что я не упал перед тобой на колени в знак благодарности за твое великодушие.
— Я не думала об этом.
Он рассмеялся тихо, недоверчиво.
Нахмурившись, чувствуя себя выбитой из колеи его неустойчивым настроением, Эмма попыталась оторвать от него взгляд. Но это оказалось выше ее сил. Плечи Алана блестели капельками пота и отсветами огня свечей. Грудь его была упругой и твердой, а мышцы живота казались твердыми и плоскими, как пол, на котором он сидел.
— Я намерена помочь вам всем, чем смогу, и сделаю это, — с трудом выдавила она. — Вы узнаете, что я не из тех, кто нарушает свое слово. И не из тех, кто отказывается протянуть руку помощи нуждающемуся.
— Разумеется. Наверняка лет эдак через сто тебя причислят к лику святых. Вопрос в том, как это будет звучать? Святая Эмма, защитница больных и умирающих? Или разоренных и обнищавших? Или всех на свете ублюдков?
