Уильям Локк - Счастливец
Надо иметь двадцать лет от роду, чтобы понимать эту трагедию. «Хорошо быть на чердаке двадцати лет с радостью и свободой!» Да, бесценный поэт прав. В эти чудесные дни неприятности жизни ощущаются не на чердаке, а во дворце.
Наутро, застегнув жакет, Поль сможет покинуть Дрэнс-корт с желанной помпой — щедро оделяя прислугу и демонстрируя хозяевам блестящие перспективы, но сейчас блеск покинул его. К тому же это был его последний вечер здесь, а завтра Лондон окажет ему далеко на радушный прием.
Маленькое общество поднялось, дамы отправились к себе, мужчины с полковником — в библиотеку, выпить прощальный стакан и выкурить папиросу. Поль пожал руку мисс Уинвуд.
— Покойной ночи и до свидания, — сказала она, — если вы уезжаете с утренним поездом. Но действительно ли вам необходимо уехать завтра?
— Я должен, — сказал Поль.
— Надеюсь, мы скоро опять увидим вас. Дайте мне ваш адрес. — Она пошла к ломберному столику и взяла блокнот, который и подала Полю. — Теперь я забыла карандаш.
— У меня есть, — сказал Поль и, быстро засунув пальцы в карман жилета, достал карандаш. Но вместе с карандашом он вытащил и злополучную квитанцию, которую с ненавистью ощущал в течение всего вечера. Злой случай устроил так, что незаметно для него эта бумажка упала на складки серого бархатного трена мисс Уинвуд. Он написал адрес в Блумбсбери и возвратил ей листок, оторванный от корешка. Она сложила его и, уходя, повернулась улыбнуться Полю.
В этот момент она заметила бумажку, остановилась и подняла ее со своего трена. Ужас сковал Поля. Он сделал шаг вперед и протянул руку, но мисс Уинвуд уже успела инстинктивно взглянуть сперва на бумажку, а потом на жилет Поля. Она подавила слабый вздох и посмотрела на него прямым, испытующим взглядом.
Смуглое лицо Поля побагровело, когда он взял злополучную бумажонку, и он не желал большей милости, чем внезапная смерть.
Он почувствовал себя дурно от унижения. Ярко освещенная комната потемнела в его глазах. В каком-то тяжелом столбняке он услышал слова мисс Уинвуд:
— Подождите здесь, пока я прощусь с дамами.
Он отошел, шатаясь, и стал на восточном ковре перед камином, в то время как она присоединилась к группе, замешкавшейся у дверей.
Эти две или три минуты были бесконечной пыткой для Поля. Он проиграл свою решительную игру.
Урсула Уинвуд закрыла дверь, быстро подошла к нему и положила свою руку на его плечо. Поль опустил голову и смотрел в огонь.
— Мой бедный мальчик, — сказала она нежно. — Что вы станете теперь делать?
Если бы не дьявольская ирония его неудачи, он ответил бы ей веселой тирадой. Но теперь он не мог так ответить. Ребяческие, ненавистные слезы стояли в его глазах и, несмотря на величайшее усилие воли, грозили покатиться по щекам. Он продолжал смотреть в огонь, чтобы она не увидела их.
— Буду продолжать делать, что делал, — произнес он настолько твердо, насколько мог.
— Боюсь, что ваши планы не слишком ясны.
— Я сумею удержаться на поверхности. Вы были так добры ко мне… Я не могу перенести, что вы видели эту бумажонку!
— Мой дорогой мальчик! — сказала она, подойдя близко к нему. — Я из-за нее не стала думать о вас хуже. Наоборот, я восхищаюсь вашей гордостью и смелым отношением к жизни. Я уважаю вас за это. Помните ли вы старинную итальянскую повесть о сэре Федериго и его соколе? Как он рыцарски скрывал свою бедность? Понимаете вы меня? Вы не должны сердиться на меня!
Ее слова были целительным бальзамом для Поля.
— Сердиться?
Голос его дрожал. Во внезапном порыве он повернулся, схватил ее руку и поцеловал. Это было все, что он мог сделать.
— Если я узнала об этом и не сейчас, — прибавила она поспешно, видя, как он волнуется, — а уже давно, то не по вашей вине. Вы вели себя как рыцарь, пока я неосторожно и грубо не перевернула все. Скажите мне — я гожусь вам в матери и вы должны верить в то, что я ваш друг, — есть ли у вас какие-нибудь средства кроме?.. — Она слабым движением указала на квитанцию.
— Нет, — сказал Поль с уверенным тактом. — Я исчерпал все свои средства. Это глупая история потерь и всяких убытков — я не должен говорить вам о ней. Я думал, что явлюсь в Лондон с традиционным полусовереном в кармане, — он улыбнулся мимолетно, — и буду искать счастья. Но я заболел и остался у ваших ворот.
— А теперь, когда вы выздоровели, вы собираетесь продолжать в том же духе?
— Конечно! — отрезал Поль, и все воинственные и аристократические инстинкты вернулись к нему. — Почему бы нет?
В его глазах уже не было слез, и они со сверкающим бесстрашием смотрели на мисс Уинвуд. Он подвинул кресло.
— Не сядете ли вы, мисс Уинвуд?
Она села. Он сел рядом с ней. Перед тем, как заговорить, она резко, мужским движением, захлопнула свой веер.
— Что вы собираетесь делать?
— Заняться журналистикой. — Он действительно думал об этом.
— Есть у вас какие-нибудь ходы?
— Никаких, — рассмеялся он. — Но я вскрою эту устрицу.
Мисс Уинвуд взяла папироску из стоявшего рядом серебряного ящичка. Поль поспешил дать ей огня. Она молча затянулась несколько раз.
— Я задам вам оскорбительный вопрос, — проговорила она наконец. — Во-первых, я деловая женщина, затем у меня брат и дядя со склонностью к перекрестным допросам, и хотя меня эта склонность возмущает, все же избавиться от нее я не могу. Ответите ли вы мне, почему вы отправились сегодня, — она остановилась, — заложить ваши часы и цепочку, вместо того чтобы дождаться, пока приедете в Лондон?
Поль развел руками:
— Почему?.. Ваши слуги…
Она бросила только что закуренную папироску в камин, встала с пылающим лицом и положила руки ему на плечи.
— Простите меня, я знала это. Но теперь у меня есть подтверждение. Часы и цепочка сэра Федериго, не так ли?
Запомните, те, кому приходится судить эту чувствительную женщину сорока трех лет, что она влюбилась в Поля самым безупречным образом, и если женщина этого возраста не может влюбиться в юношу чисто материнской любовью, то что в ней хорошего? Она стремилась доказать, что ее многогранный кристалл излучает чистый свет каждой своей гранью. Для нее было большой радостью поворачивать его и наслаждаться чистотой его сияния. Было также много сострадания в ее сердце, той жалости, которую женщина может испытывать к подобранной ею раненой птице, отогретой на груди. Урсула боялась выпустить свою птичку на зимний холод.
— Брат и я, мы говорили о вас, он тоже друг вам, — сказала она, вставая. — Как вы посмотрели бы на то, чтобы остаться с нами?
Поль поднялся.
— Что вы хотите сказать? — спросил он. У него дух захватило от блеснувших ослепительных и неожиданных возможностей.
— На положении личного секретаря; разумеется, с приличным окладом. Мы не могли найти никого подходящего с тех пор, как мистер Кингхорн покинул нас весной. Он избран в парламент от Ремингтона на дополнительных выборах, и мы немало намучились с секретарями и переписчицами. Я не навязываю вам этого, — сказала она, чтобы дать ему время на размышление, так как он уставился на нее с приоткрытым ртом, тяжело и быстро дыша. — Я не стала бы делать это предложение, если бы оно не открывало вам широкий путь. Вы проникнете в самую гущу общественных дел, а честолюбивый человек может найти при этом стезю, которая приведет его куда надо. Мне уже довольно давно пришла в голову эта мысль, — она улыбнулась. — Но я только сегодня поговорила о ней с братом, он был занят, и я собиралась еще поговорить с ним, чтобы точнее выяснить все: обязанности, вознаграждение и тому подобное, прежде чем сделать вам предложение. Я собиралась написать вам, когда все было бы выяснено и решено. Но, — она замялась, — я рада, что не сделала этого. Насколько же проще по-дружески решить все в личной беседе. Теперь что вы скажете?
Поль встал, скрестил руки и снова стал смотреть в огонь.
— Что я могу сказать? Я могу только стать на колени перед вами, а это…
— А это было бы очень романтично и совершенно нелепо, — перебила его Урсула, смеясь. — Словом, решено. Завтра мы можем обсудить детали. — Она встала и протянула руку. — Покойной ночи, Поль.
Он низко склонился: — Моя дорогая леди, — сказал он тихо и отворил дверь, чтобы дать ей пройти.
Потом дико всплеснул руками, громко засмеялся и в возбуждении зашагал по комнате. Все, на что он надеялся и к чему стремился, стояло теперь перед ним. Он никогда не мечтал о такой внезапной перемене судьбы. Теперь действительно великие дела, для которых он был создан, лежали перед ним. Странными, но верными путями судьба вела его вверх. Случай способствовал ему. Его бедность стала почестью, трижды благословенная залоговая квитанция — дворянской грамотой. Его королевство лежало перед ним, сверкая сквозь туманы пурпуровыми вершинами. И он войдет в него как человек, который пробудит Англию.
