Уильям Локк - Счастливец
Полковник Уинвуд достал новую сигару, обрезал конец и закурил ее от серебряной спиртовой лампочки, стоявшей рядом с ним. Он сделал первую затяжку — раем курильщика была первая, полная и благоуханная затяжка бесконечного ряда превосходных сигар — заботливо посмотрел на тлеющий конец — хорошо ли он раскурил, и откинулся в своем кресле.
— То, что ты говоришь, дорогая, — сказал он, — весьма допустимо. В особенности допустимо для человека убежденного. Однако есть где-то в твоей аргументации какой-то пробел, я уверен в этом, но я слишком устал сейчас, после моего путешествия, чтобы найти его.
Полковник Уинвуд, несмотря на мужественный вид превосходства, присоединился к мнению упомянутых выше архиепископов и министров о верности суждений своей сестры. В конце концов, действительно, касались ли их частные дела невольного гостя? Он посетил Поля на следующий день и нашел его лежащим на кушетке у солнечного окна, одетого в халат и туфли. Поль вежливо приподнялся, хотя это стоило ему немало труда.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я полковник Уинвуд.
Они пожали друг другу руки. Поль пытался передвинуть кресло от постели, но полковник Уинвуд настоял на том, чтобы он лег, и сам пододвинул кресло.
— Боюсь, — сказал Поль, — что я злоупотребил вашим гостеприимством. Мисс Уинвуд, должно быть, объяснила вам, что это едва ли произошло по моей вине; но я не знаю, как выразить мою благодарность.
Эта маленькая речь не могла быть произнесена лучше, чем это сделал Поль. Полковник Уинвуд, который (как и все пожилые люди) жаловался на недостаток вежливости подрастающего поколения, был приятно удивлен такой почтительностью.
— Я очень рад, что нам удалось помочь вам. Я слышал, что вы были в тяжелом состоянии.
Поль улыбнулся.
— Да, довольно тяжком. Если бы не мисс Уинвуд и все, что она сделала для меня, я бы погиб.
— Моя сестра замечательная женщина, — согласился полковник. — Если она берется за что-нибудь, то уж доводит до конца.
— Я обязан ей жизнью, — сказал Поль просто.
Тут произошла пауза. Двое мужчин, оба с ясными глазами, осматривали друг друга в течение секунды. Один аристократ, независимый благодаря своему состоянию и положению, уверенный в себе, не склонный ни к каким иллюзиям, кроме гордости своим происхождением, свободный от всяких мечтаний, кроме мечты об Англии, мощной и процветающей под непрерывным в веках управлением тори, не имеющий никаких воспоминаний, кроме памяти о неомраченных почестях. Он храбро сражался за королеву, он жил, как благородный джентльмен, он оказывал своей родине бескорыстные услуги и не стремился ни к чему иному, как оставаться на высоте давно достигнутого им идеала. Другой был создание мечты, дитя улицы, искатель приключений, бродяга, не имеющий крова, собственник нескольких поношенных костюмов и одного фунта стерлингов, одного шиллинга и одного пенни, не имеющий впереди ничего, кроме неизведанной пустыни жизни, ничего позади, кроме памяти об унизительной борьбе за существование, и никакого руководства, никакой поддержки, кроме Сверкающего Видения, сияющей Надежды и непобедимой Веры.
В глазах пожилого человека Поль прочел спокойствие, ясную уверенность в достигнутом, а полковник Уинвуд увидел в глазах юноши, как в зеркале, неясное отражение Видения.
— И очень молодой жизнью, — продолжил полковник. — Черт побери! Как чудесно, должно быть, иметь двадцать лет от роду. «Богатый блеском моего восходящего солнца…» — вы помните у Теккерея?
— Да, «Riche de ma jeunesse», — рассмеялся Поль. — Теккерей лучше использовал это время, чем Беранже.
— Я забыл, — сказал полковник Уинвуд. — Сестра сказала мне: вы носите с собой Беранже, как карманную библию.
Поль опять рассмеялся.
— Когда странствуешь, выбор книг ограничен их кубическим измерением. Поэтому нельзя захватить с собой Гиббона или полное собрание сочинений Бальзака.
Полковник Уинвуд покрутил свои висячие усы и еще раз оглядел удивительно привлекательного юношу. Его совершенное сложение бросалось в глаза. И незначительный человек — крестьянин из Кампаньи, венецианский гондольер или македонский бандит — может быть удивительно красив, Но тут и будет его начало и конец. За исключительной же внешней красотой гостя сверкал ясный ум, быстрый, как молния. Был какой-то добродушный вызов в его смеющихся и сверкающих черных глазах.
— Вы знаете Бальзака? — спросил полковник.
— О, да, — ответил Поль.
— Я очень рад. Я сам поклонник Бальзака.
— Я не могу сказать, что читал всего Бальзака. Это ведь огромное творчество, — сказал Поль возбужденно, потому что среди ограниченного круга знакомых ему образованных людей полковник Уинвуд был первым, претендовавшим на основательное знакомство с одним из его литературных идолов, — но я знаю его довольно хорошо. Я не говорю о его театре, но большие вещи — «Отец Горио», «Кузина Бэт», «Сезар Биротто»!
— Вы правы, — полковник Уинвуд забыл всякие границы между собой и молодым энтузиастом. — Это одна из четырех или пяти величайших книг, но очень немногие признают это!
— «Лилия в долине», — сказал Поль.
— Есть еще другая…
И полчаса они беседовали о бароне Нюсинжане и Растиньяке, о Гюло и Биксиу, Лусто и Гобсеке, Годисаре и Вотрене, и о других живых персонажах «Человеческой комедии».
— Этот человек смог писать для веков, — воскликнул Поль, — и исчерпать все возможности человеческой жизни!
Полковник Уинвуд улыбнулся:
— Мы с вами погрузились в Бальзака. Но я должен идти. Сестра запретила мне утомлять вас. — Он поднялся. — У нас будет здесь масса народа на нынешней неделе, приедут на охоту. Кажется, будет приятный спорт. Жалко, что вы недостаточно поправились, чтобы присоединиться к нам.
Поль улыбнулся:
— К сожалению, я за всю жизнь ни разу не выстрелил из ружья.
— Как? — поразился полковник.
— Это правда!
Полковник Уинвуд внимательно посмотрел на Поля:
— Найдется немного молодых людей, — проговорил он, — которые согласились бы сделать такое признание.
— Что же хорошего во лжи, — сказал Поль с глазами херувима.
— Думаю, что ничего, — согласился Уинвуд.
Он остановился у кресла, опираясь на его спинку.
— Однако вы играете в гольф, — заметил он, указывая на коричневый брезентовый футляр в углу.
— О, да!
— И хорошо?
— Средне.
— Каков ваш гандикап[28]? — спросил полковник, восторженный, хотя и не очень удачливый поклонник этой игры.
— Одно очко, — ответил Поль.
— Ого, черт побери! А мой — пятнадцать очков. Вы должны дать мне несколько уроков, когда будете вполне здоровы. У нас здесь замечательные места для игры.
— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал Поль, — но боюсь, что нескоро еще смогу владеть клэбом.
— Почему же?
— Да все из-за этого воспаления легких. Его последствия долго будут давать себя знать! Мне же придется продолжить мой путь раньше, чем я буду в состоянии играть.
— А у вас большая спешка?
— Я не могу согласиться бесконечно злоупотреблять вашим чудесным гостеприимством.
— Что за чепуха! Оставайтесь здесь, сколько вам будет по душе!
— Если бы я так поступил, то остался бы здесь навсегда.
Полковник улыбнулся и пожал его руку. Быть может, в обычном порядке социальных отношений можно было бы обойтись и без этого. Но полковник поступал в соответствии с импульсами, свойственными тысяче представителей его типа в Англии. Оставляя в стороне исключительную внешность, перед ним был молодой человек с удивительно хорошими манерами, с чистосердечным и подкупающим очарованием, с основательным и свободным знанием творчества Бальзака, с бесстрашной правдивостью в признании своих недостатков и с гандикапом игры в гольф в одно очко!
Сердце и рука полковника Уинвуда жили в прочном согласии.
Полковники Уинвуды — не боги; они наделены человеческими слабостями, но «таковых королевство английское».
— Во всяком случае, — сказал он, — вы не должны еще думать о том, чтобы уехать от нас.
Он спустился вниз и встретил сестру в приемной.
— Ну как? — спросила она с едва уловимым отблеском насмешки в глазах, потому что знала, откуда он идет.
— Как-нибудь на днях я захвачу его с собой и научу стрелять, — ответил полковник.
10
Настала охота, и Поль, который уже мог выходить из своей комнаты, сидеть на солнышке и бродить по газонам, хотя ему еще было предписано рано ложиться спать, блуждал среди странных представителей и представительниц аристократической касты как в блаженном сне. Многое из их разговоров о спорте и личных делах было ему непонятно. Оказывается, каждый мужчина убил что-то где-то и каждая дама знала всех и все интимные секреты. Поэтому когда разговор становился общим, Поль, который ничего не убил и никого не знал, слушал в молчаливом удивлении. Но и состояние постоянного удивления было блаженством.
