Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
— Ну, братцы-пулемётчики, как ваш «Дегтярь», не капризничает па трескучем морозе?
— Машина безотказная, товарищ лейтенант, — ответил Рустам и ласково, как дитя малое, погладил пулемёт по стволу.
— Мы уж сами начинаем на морозище отказывать, а пулемёт работает как часы, — добавил Туманов.
Лейтенант рассмеялся, взял «Дегтярёва» из рук Рустама.
— Действительно, машина замечательная. Прощайтесь с ней, братцы-пулемётчики.
От неожиданности Шакиров с Тумановым глаза вытаращили, слова сказать не могут. Исаев пояснил:
— Есть приказ зачислить вас в полковую разведку. Ко мне, стало быть.
— Приказ?
— Ну, не совсем приказ, — поправился Исаев. — В наш разведвзвод только по желанию зачисляют. Однако подполковник Белоусов так сказал: «Иди, лейтенант, и забирай Шакирова с Тумановым. Парни боевые. Они, наверно, спят и видят разведчиками стать».
Туманов от радости сказать ничего не может, задыхается. А вот Рустаму страшновато стало. Не то что бы опасности его пугали. Вновь одолели сомнения! «А вдруг не справлюсь? Разведчиком родиться надо».
Выслушав доводы земляка, лейтенант улыбнулся.
— Родиться, говорите? А разве вы не родились на белый свет? На разведчика учиться надо, верно. Вы я будете учиться. Ученик вы способный. А война — это такой университет!.. Если понадобится, шаровары через голову надевать научит. Так, значит, договорились?
— Ясное дело, договорились, товарищ лейтенант, — ответил за двоих Туманов. — Разведчик — глаза и уши полка, почётная должность. Только вот ещё бы одного парня взять надо. Карпакова. Возьмите, не пожалеете.
— Карпакова? Знаю такого. Что ж, идёт. Зовите Карпакова.
Вернувшись с очередного поиска, Рустам завалился спать. На душе было худо. Поиск не удался. «Языка» не удалось взять, а двоих своих парней потеряли. Плохо, очень плохо! «И от Мухаббат почему-то писем нет. Что случилось? Не заболела ли? Или… Неужели! Нет, не может быть. И я тоже хорош! Писем не пишу. Правда, до писем ли нынче! Бои за боями, а как в разведвзвод попал — ещё больше работы… Однако как же взять «языка»? Говорят, не только в штабе полка — в армейском штабе «языка» ждут с великим нетерпением.
Рустам долго ворочался с боку на бок, наконец заснул. И привиделась ему забавная история, приключившаяся в далёком детстве. Жил Рустам тогда с родителями па окраине Ташкента. Соседский мальчишка, года на три старше Рустама, верховодил во всей махалле. Властвовал с помощью кулаков. И никто с ним справиться не мог. Доставалось и Рустаму. Однажды после очередной трёпки сидел Рустам с разбитым носом, всхлипывал и мечтал о мести. Как отплатить новоявленному махаллинскому «эмиру»?
И придумал. Позвал ещё двоих побитых тираном, и они приступили к работе. На большом листе обёрточной бумаги нарисовали карикатуру на «эмира» и повесили на ветке урючины в рустамовском дворе.
«Эмир» клюнул на приманку немедленно. Ветка с висящей на ней карикатурой находилась от дувала шагах в двух-трёх. Тиран забрался на дувал, спрыгнул на землю… И тут-то его ожидал неприятный сюрприз. Как раз перед урючиной находилась яма глубиной метра полтора-два с отвесными стенами — видать, давным-давно начали рыть здесь колодец, да так и не дорыли, бросили. Рустам с приятелями прикрыл яму сверху ветками, сухими листьями, и «эмир» прямиком очутился в ловушке.
Досталось ему крепко. До того крепко, что с той поры «эмир» стал как шёлковый, тирания была свергнута, и в сообществе махаллинских мальчишек восторжествовала демократия.
… Проснулся Рустам, потёр виски. Забавный сон! И тут же вскочил как ужаленный, бросился будить лейтенанта Исаева.
— Вставайте, проснитесь, лейтенант!.. — и по-узбекски: — Слушай, дорогой Ибрагимджан, нельзя много спать, растолстеть можно. Вставай!
С трудом разбудил. Лейтенант, зевая, слушал сбивчивый рассказ Рустама. Наконец не выдержал, покрутил возле виска:
— Врачу покажись, земляк. Я две ночи не спал, а ты разбудил и рассказываешь о каком-то махаллинском «эмире». Зачем мне это?
— А затем!.. — Рустам сел рядом с Исаевым на охапку соломы, зашептал ему в ухо. По мере того, как Шакиров шептал, лицо лейтенанта меняло выражение: сперва оно было сонливое, затем удивлённое и наконец восторженное. Исаев вскочил, пригнув голову, прошёлся по землянке, воскликнул:
— Ай да Рустам! Не голова, а Совнарком! — и вдруг испуганно добавил: — А клюнут ли?
— Ещё как клюнут! Если мой «эмир» клюнул, то эти и подавно.
На следующее утро Рустам, Туманов и Карпаков приступили к делу. Достали несколько мешков, распороли, сшили общим полотнищем. Получился большой квадрат. Набили квадрат на деревянные рейки, и на нём нарисовал Рустам сажей жуткую харю, удивительно похожую на морду Гитлера. Солдаты со смеху покатывались:
— Ну и образина!
— Эй, разведчики, вы что же, академию художественных наук в своём взводе открыли?
— «Языков» надо брать, а вы прохлаждаетесь и «языков» малюете!
Разведчики помалкивали, отшучивались. Ночью с великими предосторожностями установили «портрет» метрах в пятидесяти за линией окопов
Как только развиднелось, фашисты открыли бешеный огонь по «портрету». Длился он, однако, не больше минуты — наступила гробовая тишина. Наши солдаты веселились.
— Сообразили, дьяволы, что по особе самого Гитлеряги шпарят. Какой-никакой, а всё же портрет ихнего вонючего фюрера.
Весь день только и разговоров было о забавной проделке разведчиков. Когда же стемнело, лейтенант Исаев, Туманов, Карпаков и Шакиров тихо выползли из окопа и притаились в большой бомбовой воронке неподалёку от «портрета».
Лежали и волновались: а вдруг не придут фрицы?!
Но они пришли. Поздно ночью разведчики увидели тихо двигающиеся по снегу беловатые холмики — гитлеровцы ползли в белых маскировочных костюмах, осторожно ползли. Было их шестеро, но на стороне наших разведчиков — внезапность.
Всё закончилось во мгновение ока. Разведчики буквально в упор расстреляли четверых непрошеных гостей, а двоих, оглушим прикладами автоматов, уволокли в окон. После этого только немцы спохватились, открыли яростный огонь из всех видов орудий, разметали в клочья «портрет» обожаемого фюрера, даже в атаку пытались рвануться, однако их воинственный пыл быстро охладила наша артиллерия.
Разведчики Исаева ходили именинниками. Шутка ли, их остроумной «охотой» восхищались чуть ли не во всей армии. Да и «языков» захватили толковых — лейтенанта и фельдфебеля!
Шакиров радовался вместе с друзьями Но на душе у него кошки скребли. Расстроило его письмо, прибывшее от Фазыла. Из далёкой Пензы сообщал он о том, что лежит в госпитале, потрепало его основательно: обе ноги теперь ни к чёрту не годятся, хотя, если потихоньку и с костылями, то двигаться можно. «Короче говоря, Рустамджан, отвоевался я. До слёз обидно. Не повезло. А за долгое молчание извини. Не только писать — говорить не мог. Завидую тебе и Кате зверски. Здорово бьёте фашистов! Кате я тоже письмо написал. Черкните мне обязательно! И ещё, Рустамджан, очень тебя прошу! Как это поаккуратней выразиться… Я ведь теперь инвалид. Бывалые инвалиды уверяют, что дадут мне вторую группу, никак не меньше…»
Рустам сложил письмо Фазыла, спрятал в нагрудный карман, рядом с нераспечатанным его письмом к Кате. Задумался. Эх, Фазыл! Не знаешь ты ничего. Пропала Катя, без вести. Как тебе всё это написать?
В землянке разведчиков тишина. Кто читает — никак начитаться не может! — только что прибывшие из дому письма; кому писем пет — грустит втихомолку. К Рустаму, пошатываясь, подошёл Карпаков. Рустам подумал сперва, что приятель его выпил. Карпаков, однако, был трезв. А глаза мутные, ненормальные. Молча протянул Рустаму листок.
Размашистые, нервно выписанные строки:
Валентин!
Знаю, будешь проклинать меня, ругать последними словами. Это твоё право. И всё же скажу тебе прямо: я вышла замуж. Мне уже двадцать четыре года. Молодость позади. А войне конца не видать. Да и (прости за откровенность) вернёшься ты с войны — и глядеть на меня не захочешь. Кому тогда я буду нужна? Два года мы встречались, два года тянется эта проклятая война. Итого четыре! Сколько можно! Ещё раз прости, хотя я знаю, что не простишь.
Люба.
Рустам прочитал раз. Не понял. Другой раз прочитал. Уставился в ненормальные глаза товарища, всем существом ощущая бьющееся в судорогах собственное сердце. Рустаму показалось, что это письмо от Мухаббат. Люба… Любовь… Мухаббат! Карпаков криво улыбнулся. Наклонился к Рустаму, шепнул на ухо, по секрету:
— Убить её, а?
Рустам тупо поглядел в одну точку.
— Убью. Подлая… Вот подлая!.. — Карпаков всхлипнул, тяжело опустился рядом с Рустамом, обхватил за плечи, сжал до боли.
