Лариса Шкатула - Пленница французского маркиза (Книга 1)
- Я хотела... хотела, чтобы вам не пришлось самому отказываться от невесты и тем ставить себя под удар Шарогородской - она ужасно мстительна и могла бы испортить вам всю жизнь. Я хотела, чтобы эта семья сама от вас отказалась. Думала, тогда они не стали бы вас преследовать...
Она горько разрыдалась.
- Бедная девочка! Вы проделали это для того, чтобы по возможности спасти меня от гнева императрицы, к которой могла бы обратиться Екатерина Ивановна?
Соня молча кивнула.
- И ведь у вас получилось! Подумать только, мне такое и в голову бы не пришло!
Он повернул её к себе, и Соня уткнулась в грудь Леонида, продолжая всхлипывать.
- К вечеру, говорите, все пройдет?
Соня опять кивнула.
- Вот тогда и увидимся. А сейчас идите и ни о чем не печальтесь: впереди нас ждет долгая, счастливая жизнь, если, конечно, бог даст... Мне все-таки неловко представать перед вами в таком виде.
Соня вышла из комнаты графа как сомнамбула и поплелась к себе в комнату, не в силах привести в порядок свои мысли: почему вдруг она ввязалась в это дело? Разве она полюбила Разумовского всем сердцем, как всегда втайне о том мечтала?
То есть, о любви вообще, не о Леониде, конечно. Потом, не дождавшись своего принца и не испытав даже влюбленности, она решила, что от природы попросту этих чувств лишена, потому что предназначена судьбой для другого всерьез заниматься наукой, как княгиня Дашкова. Правда, последняя успела и замужем побывать, и родить двоих детей, но не всем, видать, такое дано...
Теперь же... Господи, да она пошла на преступление ради любви. Не зная, что это любовь и есть. Почему вообще она не рассуждала прежде, не подумала обо всем: прилично ли это, достойно, а просто кинулась действовать? Неужели она так глупа? В один момент забыть все правила приличия, и все, чему её учили! Что же подумал о ней Разумовский?
Соня настолько извела себя собственными упреками, что уже готова была, кажется, поехать к Шарогородским, чтобы все им рассказать, повиниться, снять с графа подозрение в том, что он якобы болен дурной болезнью...
Она даже оставила приотворенной дверь в свою комнату, чтобы слышать, когда вернется брат и расскажет, что он все уладил, что Разумовского простили, и теперь его свадьбе ничего не мешает.
Соня доставила Леониду такие муки, что он теперь ни за что её не простит, а то, что он говорил ей, это всего лишь из жалости. Просто как мужчина он не мстителен. По крайней мере, считает выше своего достоинства мстить женщине...
Она и представить себе не могла, что предмет её раздумий сидел в это время в комнате брата, уставившись вдаль мечтательным взглядом, и улыбался своим мыслям. Что он забыл даже о заветной баночке с мазью, которую принесла ему Соня, а только покачивает головой и повторяет вслух еле слышно:
- Какая девушка! Какая удивительная девушка!
Наконец в прихожей послышались голоса, и Соня метнулась туда, но это оказалось, вернулась из лавки маменька, невероятно возбужденная и довольная собой.
- Как у лавочника вытянулось лицо, когда он увидел, сколько у меня денег! - рассказывала она Соне, позволяя Агриппине, кстати, невероятно уставшей - в прихожей стояла доверху набитая корзина, которую прежде в лавку-то и не брали - раздеть себя. - Представляю, как у него уже вертелся на языке отказ: мол он не может столько давать в долг, и вдруг! Я не только расплатилась с ним, и заплатила за все, что купила, а и дала ему на чай...
- Лавочнику - на чай? - рассмеялась Соня. Она представила себе дородного, вальяжного купца Меньшова, который и за прилавок-то становился, когда его лавку посещали особы знатные, чтобы услужить им лично.
- Ты права, - ничуть не смутилась княгиня. - Он на эти деньги, думаю, и от себя добавил, - дал нам ещё кое-что. Коробку твоих любимых конфет. Сказывал, вчера из самой Франции ему доставили. Мол, низкий поклон Софье Николаевне.
Она посмеялась конфузу Меньшова, который в последнее время, как казалось княгине, и кланялся ей не так почтительно, как прежде. А потом спросила деловито:
- Граф из комнаты не выходил?
- Не выходил, - сказала Соня и, конечно, не стала уточнять, что это она к нему ходила.
- Понятное дело, переживает. Этакий афронт27! Как думаешь, прав Мартин Людвигович, у него все пройдет?
- Думаю, пройдет, - кивнула Соня. - Мартин Людвигович - хороший врач, нам ли об этом не знать.
- Надо будет как-нибудь пригласить его к столу, - решила Мария Владиславна. - Все-таки столько лет он приходит к нам в дом...
Княгиня Астахова, нечаянно разбогатев, готова была на радостях облагодетельствовать всех, с кем так или иначе сталкивалась.
- Агриппине надо новое платье купить, - вспомнила она. - Это она пятый год носит.
Горничная, разбиравшая неподалеку корзину с покупками, тут же вскинулась.
- Хорошее платье, ещё и не порвалось нигде.
Но по голосу чувствовалось, она счастлива уже оттого, что хозяйка о ней не забыла.
- Николушка что-то задерживается, - едва присев, опять забеспокоилась княгиня. - Не случилось бы чего?
- Да что с ним может случиться? - удивилась Соня. - К порядочным людям поехал, не к разбойникам каким.
- К порядочным, но кои чувствуют себя оскорбленными, потому свое раздражение могут против него обратить.
- Ну уж и собаками не затравят, - сказала Соня. - Зря вот только он своему товарищу о том не сказал. Получается, что собрался сделать для него благо, а его самого о том не предупредил.
Мысленно Соня продолжила, что у них, видимо, это фамильное - делать добро по своему разумению. Таким манером её братец отправился к Шарогородским. Таким же собирается выдать сестру замуж. Что тогда на него обижаться, если Соня и сама такая?
- Вернется, расскажет, не велика важность! - фыркнула Мария Владиславна, которая защищала сына при любых обстоятельствах. Потом подумала и позвала. - Агриппина, вели Груше подавать обед. И не забудь графу поднос отнести.
- Как же я смогу забыть? - удивилась горничная и даже обиделась: подумать только, любимая госпожа до сих пор в ней сомневается!
Князь Николай Астахов появился дома, когда день за окнами уже клонился к вечеру, и княгиня приказала зажечь свечи.
Вид у него был странный: растерянный, если не сказать, виноватый. На вопрос матери, не случилось ли с ним чего, он ответил загадочно:
- Это как посмотреть.
- Агриппина, неси его сиятельству обед, - распорядилась было Мария Владиславна.
Но сын остановил её движением руки.
- Спасибо, не надо. Я обедал у Шарогородских.
Он не сел в свое любимое кресло, а стал ходить по гостиной, ломая пальцы. Княгиня, которая обычно делала ему в таких случаях замечание, на этот раз не промолвила ни слова. И она, и Соня молча ждали, каждая - по своей причине.
- Не знаю, как об этом и сказать Леониду, - проговорил наконец он, останавливаясь перед креслом, в котором сидела мать.
- Как есть, так и скажи, - прозвучало от дверей, и все Астаховы как по команде посмотрели в ту сторону.
Разумовский стоял на пороге комнаты и на его лице не было видно никаких следов красной сыпи. По крайней мере, в свете горевших в комнате свечей.
- Как, ты уже выздоровел? - с запинкой проговорил Астахов, избегая смотреть тому в глаза.
- Да что случилось-то? - не выдержала первой княгиня, переводя взгляд с сына на графа.
- А случилось так, что я, вместо того, чтобы заступиться за своего друга, кажется... заступил на его место, - невесело пошутил Николай и наконец посмотрел другу в глаза. - Такие дела, Леонид Кириллович, что, похоже, придется тебе меня на дуэль вызывать.
- Что ты говоришь, Николушка, какая дуэль? - испугалась Мария Владиславна. - Разве такое возможно... между друзьями?!
- Между друзьями она чаще всего и происходит, - вздохнул тот.
- Вы позволите присесть, Мария Владиславна? - спросил Разумовский.
- Ради бога, голубчик, - взмолилась та, - простите за невнимание, но когда тебя так огорошат... Вы что-нибудь понимаете?
- Думаю, да, - проговорил Леонид, протянул руку к графину с морсом и налил себе в стакан. Залпом выпил и посмотрел на друга в упор. - Екатерина Ивановна предложила тебе сделку?
- Если быть честным до конца, то я не очень и сопротивлялся. Хотя не могу сказать, что такого предложения ждал. Клянусь, друг, я хотел сделать, как лучше для тебя, а вышло... После того, как Шарогородская сказала, что примирение между вами невозможно, я показал ей золотой слиток и сказал, что мог бы предложить это золото за причиненный чести их семьи урон. Заплатить столько, сколько она сочтет нужным...
- Иными словами, ты признал, что я виноват?
- А что мне оставалось делать? Вначале я пытался ссылаться на Мартина Людвиговича, на его диагноз, но мадам Шарогородская заявила, что она никогда не верила лекарям, которые за копейку способны отравить родную мать.
- Бедный доктор Либель! - прошептала Соня. Она уже открывала рот, чтобы повиниться перед братом, рассказать, как все было на самом деле, но взгляд Разумовского приказал ей молчать.
