Тимоти Финдли - Если копнуть поглубже
Мерси чувствовала, что у Джейн к глазам подступают слезы, и понимала: как бы ни были они оправданны, Уилл не должен видеть мать в таком состоянии — во всяком случае, не теперь. Он и так уже спрашивал, что неладно с его папой — почему он так часто уходит из дома. Мальчик слышал спор на лестнице. А потом Гриффин прошел через кухню, видел сына на террасе и ничего не сказал. Только хлопнул дверью.
— Пойду возьму свитер, — ответила она. — Мы можем поехать на моей машине.
Джейн допила вино и поставила стакан в посудомоечную машину.
— Кто хочет бентлибургер? — Она старалась, чтобы ее голос звучал как обычно. В дверях стоял Уилл. Он немного помолчал, а затем спросил:
— Можно, Редди тоже поедет с нами?
— Нет, милый, к сожалению, нельзя. Туда собак не пускают. Но не расстраивайся: обещаю, с ним будет все в порядке.
Мерси вела машину, и они всю дорогу напевали считавшийся исконно стратфордским мотивчик:
Я работал на железке день-деньской —
Ой-ой-ой!
Чтобы жизнь скоротать,
Пока не время умирать!
Но Джейн понимала: жизнь нельзя скоротать — ее необходимо прожить. Отмотать, как в тюрьме. И теперь она мотала срок в захиревшем браке, который сам оказался вроде застенка. Но кто из них тюремщик: она или Грифф, Джейн не понимала. Ключи, если они и хранились у нее, были давно потеряны.
Без пятнадцати девять тем летним июльским вечером машина Мерси скользнула на стоянку у «Бентли», и тут же через город пронесся товарняк на Виндзор, да с таким грохотом, словно опаздывал, а не летел раньше графика.
Они шли по дорожке и молчали. Первым порог «Бентли» переступил Уилл. За ним Мерси. А Джейн задержалась на улице. Шум уносящегося вдаль поезда поселился в ее душе, и она понимала: ей весь вечер не избавиться от этого отзвука.
6Понедельник, 13 июля 1998 г.
Кондиционеры в зале ресторана отеля «Пайнвуд» старались вовсю, превозмогая удушающую жару, которая не отпускала даже вечером.
Помещение в эдвардианском стиле когда-то служило гостиной — невероятных размеров, с темными панелями, с каминами по всем сторонам между рядами перемежающихся балконных дверей и окон.
Но затем, после того как в начале пятидесятых годов поместье превратилось в отель, большинство панелей переместили в нынешнюю библиотеку, а стены отделали грубым гипсом и украсили моделями костюмов из стратфордских постановок.
На столах белели скатерти, а каминные доски пестрели резными фигурками эскимосской работы разной величины и веса. Все они изображали представителей северной фауны: волков, моржей, зайцев, лисиц и сов. Коллекция была поистине бесценной: в 70-х годах ее подарил «Пайнвуду» один американский коллекционер, который решил, и надо думать, небезосновательно, что здесь ее увидят и оценят больше людей, чем в захудалой галерее в Пенсильвании, где она хранилась прежде.
— Все очень цивилизованно, — заметил Джонатан, сидя тем вечером напротив Гриффа за столиком, несколько удаленным от остальных — почти в самом углу.
— Да, — согласился его гость.
— И еда превосходна. Я подумал, мы могли бы разделить «Шатобриан»[25], если бы согласились по поводу того, как его следует готовить.
— Средней прожаренности и не слишком много крови.
— Отлично. Именно то, что мне нравится.
Они выпили по «Гибсону». Джонатан знал пристрастие Гриффина к джину.
— Здешний бармен — настоящий специалист. Знает в коктейлях толк. Всегда на высоте.
— Да.
На Джонатане был легкий летний костюм и голубая в белую полоску рубашка с расстегнутым воротом. Он справедливо предвидел, что Гриффин придет без галстука, и не захотел ставить его в неловкое положение.
— Ты выглядишь превосходно, — начал он, словно это была обязательная преамбула ко всему остальному.
— Спасибо.
— М-м-м… скажи-ка мне, что у тебя на уме.
— Вы пригласили меня, Джонатан. Поэтому я здесь.
— Следует ли понимать, что у тебя нет ничего на уме?
— Вы прекрасно знаете, что это не так.
— Тогда рассказывай. Я, конечно, могу догадаться и сам. Но хочу услышать от тебя.
— Что случилось с моими ролями?
Джонатан улыбнулся и пожал плечами.
— Были, да немножко сплыли, — ответил он. — И ты прекрасно знаешь почему. — Он достал из пачки сигарету. — А что случилось с моим телефонным звонком? Ты же обещал мне отзвонить перед тем, как я уеду.
Гриффин рассказал о перерубленном телефонном кабеле. Джонатан явно не поверил его объяснению. Закурил и сказал:
— Значит, накрылся из-за цветочной клумбы. Понятно. Что ж, по крайней мере, оригинально.
— Так что с ролями? — вернулся к интересующей его теме Гриффин. — Вы их отдали Эдвину Блиту?
— Вопрос пока не решен.
Грифф отвел глаза. Он чувствовал себя беспомощным: хотел говорить и не знал, как произнести слова, которые должен был сказать.
— Ты ведь никогда не спал с мужчиной? — Джонатан рассеянно разглядывал свои лежащие на скатерти пальцы.
Гриффин не отвечал. Он раздумывал, не следует ли ему солгать и сказать «спал».
— Могу объяснить, почему я догадался, что это так, — продолжал режиссер. — Несколько лет назад, подыскивая актеров, я видел тебя в Манитобском театральном центре в Виннипеге. Ты играл Брика в «Кошке на раскаленной крыше».
— Вы ни разу не упоминали, что видели меня там.
— А зачем? Меня заинтересовала твоя внешность и врожденный талант. Но я понимал, что ты не готов для работы со мной. Во всяком случае, тогда не был готов.
Гриффин свернул салфетку.
— Но при чем здесь то, спал я с мужчиной или нет?
— При всем. Как ты прекрасно знаешь, зрители «Кошки» должны поверить в возможность того, что Брик в самом деле имел сексуальные отношения со своим давнишним товарищем по команде Скиппером. И его жена Мэгги должна поверить — настолько, чтобы испугаться возможности этого. И Большой Папик должен поверить. Потому что без этого нет пьесы. Какое слово поставил во главу угла Уильямс? Он поставил во главу угла слово «лживость». Лживость! Состояние вранья. Но в твоем исполнении я ни на секунду не поверил, что Брик в самом деле способен переспать со Скиппером. Это было абсолютно исключено! В тебе все кричало: я не гомик, и посмейте только в этом усомниться. Такое прочтение недостойно настоящего актера. Настоящие актеры, Гриффин, бесстрашны. Если актер замыкается — все пропало. А ты настолько ощетинился, что не оставалось никаких открытых дверей. Но суть образа Брика и исполнения его роли в том, что он оставляет двери открытыми, а затем пытается, но не в состоянии их закрыть. В твоей игре я ничего похожего не увидел. И это меня опечалило.
— Сочувствую.
— Не надо ехидничать. Речь не обо мне. Тебе надо учиться слушать внимательнее. И понимать значение нюансов.
Грифф закурил и откинулся на спинку стула. Он не знал, как вести разговор. Не знал, как справиться с этой ситуацией. Слишком пугало сознание могущества Джонатана — его способность раздавить или возвысить.
— Да, это правда. Я хочу с тобой переспать. Но я хочу не только секса. Я хочу большего.
— Большего? Чего же?
— Я хочу научить тебя, как принимать тот факт, что ты желанен. Бесценный дар и для мужчины, и для актера.
Грифф ждал продолжения.
— Если бы, к примеру, тебе пришлось играть Бирона.
Гриффин уставился в пустой бокал и дотронулся до его ножки указательным пальцем.
Вот, значит, как. Если…
— Когда возникает иллюзия, будто Розалина его отвергает, зрители — учти, я имею в виду всех зрителей: и мужчин, и женщин — должны испытать к нему нечто большее, чем сочувствие, поскольку они знают, отчего она, притворяясь, отказывает ему. Кстати, это единственное, чего не знает он. Все, как я уже сказал, буквально все, должны возмущаться: «Как она может поступать подобным образом, я бы принял его, ни секунды не раздумывая!» А для этого ты должен заставить нас поверить в абсолютную вероятность того, что Бирон готов переспать с каждым из нас, только бы добиться Розалины.
— Может быть, выпьем еще?
— Разумеется.
Подошел официант, и они заказали еще по «Гибсону».
— Продолжайте, — попросил Грифф.
— Не знаю, известно ли тебе, сколько личного любовного опыта использовал Шекспир, когда писал «Тщетные усилия любви».
— Не известно. В каком смысле?
— Еще молодым человеком он влюбился в своего патрона, графа Саутгемптонского…
— Ах да, сонеты. Критики об этом писали.
— В одно из великих нашествий чумы, которая в те времена частенько посещала Лондон, театры закрыли и все, кто мог себе позволить, уехали как можно дальше от города. Это был единственный шанс не заразиться.
— И что же?
— В какой-то степени граф Саутгемптон отвечал на его чувства — и пригласил Шекспира в свое имение на юге. А вместе с ним еще несколько юношей. Все они составили то, что мы могли бы назвать «семейным кругом».
