Николай Новиков - Предвыборная страсть
— Развяжи, мне больно. И потом… я ведь совсем голая! Развяжи! — взвизгнула она, теряя терпение.
— Будешь орать, я тебе снова рот заткну, — пригрозил Агеев. — Или пластырем заклею.
В глазах Леры мелькнул испуг, но тут же его сменила неудержимая ярость.
— Подлец! Тебе это не сойдет с рук! Ты пожалеешь о самоуправстве, о рукоприкладстве! Я предупреждаю: это уголовное преступление, нападение на кандидата с целью отстранить его от участия в предвыборной кампании! Ты за это… под суд пойдешь, в тюрьму сядешь!
Она извивалась, пытаясь освободиться от своих пут. Но Агеев потрудился на совесть. Запястья рук за спиной были крепко связаны липкой лентой, развязать их без посторонней помощи было невозможно. Так же крепко были связаны и ноги у щиколоток. Борис довольно усмехнулся:
— Зря стараешься, Лера.
Она замерла, огромные зеленые глаза наполнились слезами.
— Ты… серьезно? Боря, ты отдаешь себе отчет в своих действиях? Это же… равносильно провалу всей моей избирательной кампании! Ты знаешь, сколько сил я потратила на нее?!
— И сколько нервов отняла у меня. Не ожидала, что я способен на такое, да? Я и сам не ожидал, Лера. Извини, но я должен оставить тебя здесь в таком виде. Нет, не здесь…
Он вскинул ее на плечо, перенес в свой кабинет, посадил в кресло, привязал к нему простыней.
— Вот теперь ты никуда не денешься. Рот я не стану тебе заклеивать, это было бы чересчур жестоко. Надеюсь, ты не вздумаешь кричать. Представляешь, что увидят люди, если им удастся прийти тебе на помощь? Какие слухи пойдут по городу? Довела мужа… до ручки! Ты же не хочешь, чтобы в городе говорили такое, верно?
Она молчала, с нескрываемым ужасом и ненавистью глядя на самого близкого человека, с которым она делилась и радостями своими и поражениями. Пыталась делиться… Хотелось понять, как же он мог так подло поступить с нею? И — не могла… Зато совершенно ясно было другое: он не изменит свое решение. Просить, умолять, угрожать, ругаться — бесполезно.
И она молчала.
— Я приеду часа через два, — сказал Агеев. — Спешить не буду. Скажу Лобанкину, что у тебя случился нервный срыв, и ты никого не хочешь видеть. Попрошу, чтобы он вежливо объяснил Чупрову и Бугаеву: разыскивать тебя не следует, это деликатный вопрос. Пусть сообщат всем собравшимся, что ты заболела. А потом, когда вернусь, мы поговорим о наших сложностях, ты позвонишь Юре, извинишься. Надеюсь, не замерзнешь, здесь тепло. Не скучай.
— У меня руки затекли…
— Пошевели пальчиками, и все будет хорошо.
— Что случилось, Боря? Тебе угрожают?
— Тебе угрожают, Лера. Тебе!
Он огляделся, выдернул телефонный разъем и унес аппарат в спальню. Потом плотно закрыл дверь в свой кабинет, подпер ее тяжелой тумбой, стоящей в прихожей.
Вот и все. Он выполнил их просьбу, Леры не будет на встрече кандидатов с общественностью города. Может быть, самое страшное уже позади.
О том, какими глазами он будет смотреть на жену, когда вернется, какими словами попытается объяснить случившееся, и как вообще они будут жить потом, Агеев старался не думать. И без того муторно было на душе.
О помощи и мечтать не приходилось, нужно было как-то выбираться самой. Для начала Лера попыталась выскользнуть из-под простыни, которой была привязана к креслу. Она стала напрягать руки и плечи, вытягивая толстый узел сзади. Потом ослабляла, потом снова напрягала, выгибаясь вперед. Простыня — не лейкопластырь, в конце концов ее объятия ослабли, и Лера соскользнула с кресла.
Но руки и ноги были связаны намертво. Она огляделась в поисках острого предмета, о который можно было бы перетереть лейкопластырь. Ничего такого не видно… Может, удастся выбраться в кухню, достать нож? Подпрыгивая, она приблизилась к двери, но все попытки открыть ее были безуспешны. Тяжелая дубовая тумба, заполненная старой и новой обувью, не желала сдвигаться даже на миллиметр.
А если попробовать перетереть пластырь о батарею отопления? Минут десять она изо всех сил пыталась это сделать, обжигалась, прислоняясь спиной к горячей батарее, но ничего не вышло. Был бы это шпагат, веревка — может, и получилось бы…
Лера добралась до дивана, повалилась на мягкий велюр. Она может передвигаться, но выйти из комнаты нельзя. Кричать, звать на помощь? Это исключено, он прав, если ее увидят в таком виде — конец всей карьере. Прошло то время, когда, свалившись с моста в пьяном виде, можно было оставаться любимцем народа. Позвонить… Он же унес аппарат, негодяй!
Позвонить! Он унес новый аппарат, кнопочный «Панасоник», но в нижнем ящике книжного шкафа должен быть старый, добрый польский аппарат! Его ведь можно включить в телефонную розетку.
Обрадованная этой идеей, она добралась до книжного шкафа, с трудом открыла нижний ящик, вытащила зеленый телефон. И представить себе не могла, как это трудно делать руками, связанными за спиной! Хорошо, что аппарат лежал в нижнем ящике и с самого краю — иначе не достать бы.
Теперь самое главное, чтобы он был исправен!
Промучившись минут пятнадцать, Лера воткнула разъем в телефонную розетку, поставила аппарат на стол, сбросила трубку. Длинный гудок показался приятнее аплодисментов, которыми встречали ее появление на трибуне. Можно позвонить…
Кому?
Замелькали в памяти имена, фамилии, номера телефонов. Друзья и подруги (почти все — бывшие!), знакомые и работники мэрии, служители закона, ответственные за ее личную безопасность… Мужчины — разве можно, чтобы мужчина увидел ее голую и связанную? Ни в коем случае! Женщины — о, это еще страшнее! Какая спасительница удержится от соблазна растрезвонить всему свету, что видела… Марина? Не дай Бог узнает!
Кому звонить?
Болели пальцы рук, болели ноги, нервная дрожь сотрясала все тело. Лера упала в кресло и заплакала-заскулила. Никто не видел мэра города плачущей, забыли уже, что она — женщина…
Казалось, вот оно, спасение, еще чуть-чуть, и…
Некому позвонить, нет в Прикубанске такого человека.
Или есть? Мужчина, который уже видел ее обнаженной… Как бы плохо ни поступил он с ней когда-то, как бы ни был зол сейчас, все-таки не чужой человек. И далекий от политических шашней. Он должен ей помочь. Должен! И тогда она простит его. И прикажет Осетрову отменить приказ об увольнении. Лобанкин, скорее всего, прав, не он украл кассету.
Лера вскочила с кресла, повернулась к столу спиной и, глядя через плечо так, что шея заболела, с трудом стала набирать дрожащим пальцем знакомый номер телефона.
19
Пиво, выпитое «на старые дрожжи», как говорят знающие люди, ослабило реакцию и пригасило остроту восприятия. Но все же непривычно было в середине недели валяться дома на постели и думать, чем бы заняться после обеда. Как правило, в это время он весь был в работе: куда-то мчался, снимал, корпел над текстом, монтировал, готовился к эфиру. Этот напряженный ритм настолько въелся в душу, что единственный выходной, воскресенье, казался потерянным днем.
А тут — середина недели. И полное бездействие…
Мать отошла после визита к Агеевой, чувствует себя хорошо, затеяла ужин готовить. А он лежит, понятия не имея, чем заняться…
Зазвонил телефон. Андрей протянул руку к трубке — кто бы это ни был, все равно приятно. Хоть какое-то занятие. Даже если Осетров решил сообщить, что получку за ноябрь ему не выдадут. Тогда он скажет Павлу Ивановичу все, что думает о нем. И об Агеевой — тоже.
— Аппарат господина Истомина, — дурачась (ну, не плакать же в трубку), важным голосом произнес Андрей. — Вас слушают.
— Андрей, это я… — услышал он напряженный женский голос.
— Я уже понял, что это не я, — бодро сказал он. — А кто?.. — и осекся.
Рука, державшая трубку, вдруг затряслась.
— Что ты молчишь, не узнал меня?
— Лера?! Извините… Валерия… Как там тебя по отчеству, черт побери?! Петровна… Что вам нужно, Валерия Петровна?
— Не смей разговаривать так, будто я в чем-то виновата! Я бы никогда не позвонила тебе, если б не экстремальная ситуация! — закричала она.
— Я и не смел, и не смею, и не собираюсь сметь вообще с тобой… с вами… разговаривать, — пробормотал Андрей, пытаясь сообразить, что бы это значило. — Но, если мне звонят, я что-то должен… обязан говорить…
— Заткнись, идиот несчастный! И немедленно перестань мне говорить «вы»!
О, это была она, Лера!
— Так бы сразу и сказала, что это ты. А то я думаю, надо же, мэр на проводе! Я хоть и стою по стойке «смирно», а рубашка-то без галстука, и штаны тренировочные не успел погладить. Непорядок… Что ты хочешь, Лера?
Она не выдержала, усмехнулась. Но в следующее мгновение ее голос опять стал тревожным.
— Андрей, я оказалась в дурацком положении!
— Давно уже, с тех пор, как мэром стала. Только я в этом не виноват.
— Но ты должен помочь мне! — это прозвучало как приказ.
