Доналд Робин - Слезы в раю
Кругом царила тишина. Кэндис неподвижно стояла у края площадки и смотрела вниз, в разверзшуюся у нее под ногами и наводившую ужас бездну. Она почувствовала, что Сол стоит у нее за спиной. Склоны скалы поросли древовидными папоротниками, чьи веерообразные огненные цветы сверкали на фоне остальной зелени. Внизу, в долине, среди блестящих, глянцевых ярко-зеленых зарослей таро извивалась тонкая нитка ручья, прокладывавшего себе путь к морю. Низвергающиеся со скал водопады напоминали горящие на солнце серебряные пряди, а разлетающиеся брызги собирались в облака тумана, когда обрушивающийся искрящийся поток разбивался о скалы на тысячи серебряных осколков.
- Здесь все утопает в зелени, - сказала она в тихом восхищении. - Даже скалы и те зеленые.
- Да, на земле, пожалуй, не сыщешь другого такого уголка.
Она слегка наклонилась вперед, пытаясь рассмотреть за дикими скалами и громоздящимися каменными пиками, вонзающимися далеко в небо, буйную зелень равнин побережья и лагуну во всем многоцветье оттенков - от голубого до зеленого, переходящего в таинственный лифтовый там, где на воду ложилась тень от проплывавшего облака, вглядываясь в даль, прорезанную белой кромкой подводных скал, отделявших ее от безбрежного пространства Тихого океана. Чуть дальше тянулась цепочка более мелких островов, фиолетово-синих и манящих своей неизвестностью, словно обольстительное пение сирен.
У нее перехватило дыхание.
- Теперь я знаю, почему первые переселенцы из Европы думали, что они открыли рай, - прошептала она.
- Рай, который они грабили и разоряли, - резко сказал он. - Это продолжается даже теперь. Жители тихоокеанских островов хотят жить в мире, но другие государства привносят в их жизнь свои собственные мелочные конфликты, стараясь вовлечь местное население в свою мерзкую, грязную, отвратительную возню с ее абсолютно чуждой им философией и целями.
Она подняла на него глаза и поймала на себе его странный взгляд. Не успела она повернуться к нему спиной, как почувствовала внезапный удар в шею. Она подняла руку, но тут же бессильно опустила ее. Последнее, что она помнила, был ее пронзительный вопль - вопль бессилия перед предательством, брошенный в сгущающуюся перед глазами темноту.
Когда она очнулась, в голове стоял гул, во рту все пересохло, к горлу подступала тошнота, а сознание было словно подернуто какой-то пеленой. Она лежала на жесткой кровати, животом вниз. Когда спазм прошел, она тихонько произнесла:
- Мамочка!
Никто не ответил, хотя она чувствовала, что в комнате кто-то есть. Она чувствовала присутствие этого человека у себя за спиной, и, хотя в сознании у нее все путалось и она снова погружалась в сон, она успела понять, что здесь нет ее матери и некому успокоить ее боль, как это было всегда, все эти годы.
Когда она снова проснулась, в комнате было темно. На сей раз она сумела кое-как вспомнить, что же все-таки произошло. Губы запеклись, как будто она не пила целую вечность, боль в голове перешла в тупую пульсацию, а тошнота исчезла. Во всем теле она чувствовала пустоту и слабость, словно ее выпотрошили как ватную куклу.
Она лежала с закрытыми глазами, но стоило ей открыть их, как то ужасное, что с ней произошло, вставало перед ней во всей своей страшной реальности. Она лежала неподвижно, не в силах пошевелиться, прислушиваясь к долетавшим до нее звукам. Судя по ласковому журчанию, где-то неподалеку бежал маленький ручей. Вот тонко и протяжно закричала голубка. Постепенно она отчетливо расслышала чье-то тихо свистящее дыхание.
Она почувствовала, как страшная, дикая паника сдавила ей горло своими когтистыми лапами. Она вспомнила весь заранее продуманный им сценарий. А что, если я украду вас и отвезу в любовное гнездышко высоко в горах, вспомнила она его слова, и там сделаю все, что захочу...
Неужели именно так все и произошло? Ее разум отказывался верить в это чудовищное предположение. У нее просто в голове не укладывалось, как он мог пойти на такие крайности, чтобы похитить такую обыкновенную девушку, как она, Кэндис Хьюм. И к тому же сделал это не тогда, когда знал почти наверняка, что, окажись он настойчивей, он затащил бы ее в постель, несмотря на все ее яростные протесты!
Она дышала тяжело и прерывисто. "Думай!" - повторяла она как заклинание. Почему он мог усмотреть в ней угрозу для себя?
- Кэндис, - услышала она его голос. Она оцепенела от ужаса и неожиданности. - Я знаю, что вы не спите.
Она медленно подняла тяжелые веки. Ее разум бунтовал, отказываются принять то, что с ней произошло, как будто от этого жестокая реальность случившегося могла превратиться в нечто несуществующее, происходящее вовсе не с ней.
Яркий свет ослепил ее, болезненно ударив в голову. Закусив губу, она еле смогла сдержать стон и снова закрыла глаза.
Но он был беспощаден.
- Давайте просыпайтесь.
Повинуясь его железной воле и вся сморщившись от боли, она открыла глаза.
- Подонок, - прошептали ее дрожащие губы.
- Мне очень жаль, - сказал он почти безразличным тоном. - Я понимаю, что вам сейчас очень плохо, но это скоро пройдет.
Он был все в тех же брюках и рубашке, что и накануне, когда забирал ее из гостиницы. Она же лежала под тонким покрывалом совершенно голая. Она медленно покрылась липким холодным потом. Дрожа всем телом, она судорожно проглотила слюну и глухо спросила:
- Что вы со мной сделали?
- Ничего. Только раздел. Я постарался сделать это как можно быстрее. И даю вам слово, я не дотронулся до вас так, как вы могли подумать.
Значит, он только касался ее руками. Значит, только раздел. Да, раздел так же быстро и цинично, как и овладел ею.
Ее чуть не вырвало. Он подошел к стоящему возле двери столику и вернулся со стаканом воды.
- Нате, выпейте, - приказал он, протягивая ей стакан.
Она не желала принимать воду из его рук, но он приподнял ее голову над подушкой и поднес стакан к ее губам. Чувствуя, что, если она попытается отказаться, он вольет ей воду насильно, она сделала несколько глотков. Кроме того, во рту у нее все горело от страшной сухости. Когда она выпила всю воду, он поставил стакан на пол и, глядя на нее в упор, сел на стул возле ее кровати.
Стараясь не обращать на него внимания, она осторожно огляделась по сторонам. В комнате царил полумрак, но она смогла различить голые стены, закрытое ставнями окно и бледный кафель на полу. Кровать, на которой она лежала, была единственной мебелью в комнате. Ничто в ней не указывало на то, для чего она предназначалась. Ни картин, ни декоративных украшений на стенах, никаких занавесок, светильников или ковриков на полу.
Как тюремная камера, подумала она, и от ужаса у нее засосало под ложечкой.
- Почему вы сделали это? - через силу прошептала она.
- Мне кажется, вы сами прекрасно знаете почему, - сказал он, выдержав долгую паузу, в течение которой, как ей показалось, он продумывал свой ответ. - А если не знаете, еще лучше.
И прежде, чем она успела осмыслить этот полуответ, он встал и направился к двери.
- Постойте, - исступленно закричала она, обезумев от ужаса, и попыталась сесть. Комната бешено завертелась у нее перед глазами, и она снова опустилась на подушки.
- В чем дело?
- Что вы собираетесь со мной сделать?
- Ничего. - И голос его слегка изменился. - Там за дверью ванная комната, когда вы проголодаетесь, вас накормят. А пока лежите и поправляйтесь.
Она закрыла глаза и услышала негромкий стук закрывающейся двери. Оставшись одна, она снова забылась тяжелым сном.
Когда она проснулась, в комнате было совсем темно и только из-под полуоткрытой двери пробивался свет. Она с трудом поднялась с постели и, слегка пошатываясь, направилась к двери, босыми ступнями ощущая приятную прохладность кафельного пола. Ванная комната была совсем маленькой и вмещала только самое необходимое. Небольшое окошко было закрыто жалюзи, сквозь которое ничего не было видно.
Она вымыла руки, лицо, шею и, сложив ковшиком руки, с жадностью стала пить. Утолив жажду, она с облегчением отметила, что болезненная пульсация в голове прекратилась, хотя она по-прежнему оставалась тяжелой. Мысли двигались с огромным трудом, и она со смутной тревогой подумала, что он, наверное, подсыпал ей какую-нибудь гадость.
Она сразу подумала о наркотиках, но постаралась скорее прогнать от себя эту мысль. Если бы это было так, она бы потеряла всякую способность соображать, пока тот наркотик, которым он ее опоил, полностью не вышел бы из организма.
Она нащупала пальцами то место на шее, где почувствовала тогда внезапную боль, и еще больше нахмурилась. Она не обнаружила там ничего, даже небольшого отека. Но ведь не сама же она потеряла сознание, это было сделано преднамеренно.
Но зачем?
Эта мысль не давала ей покоя. Она не находила никакого ответа, никакого объяснения тому, что произошло. Ведь не мог же он в самом деле знать, почему она так хотела завязать знакомство со Стефани. Она вся похолодела от ужаса. Эта внезапная мысль была словно удар в солнечное сплетение, от которого она почувствовала тошноту и озноб.
