Норман Богнер - Комплекс Мадонны
Одно из слабых мест удовлетворения состоит в сглаживании неравномерных чувственных всплесков желаний: достичь своей цели, своей мечты — это значит потерять ее в тот же самый момент. Тедди чувствовал себя словно стрелок, попавший в «яблочко» с пятидесяти ярдов много раз подряд и обнаруживший, что теперь, когда результат стабилен, требуется увеличить дистанцию до ста ярдов и тренироваться до тех пор, пока мастерство снова не станет совершенным.
Отношения с Барбарой, которых желал Тедди, заключались в безграничном, нескончаемом, непрерывном совершенствовании. Стоило только ему очертить привычный круг семейной жизни — дети, друзья, путешествия, безмятежность, сложный аромат неуловимой любви, — он тут же находил, что чего-то недостает. Ему начинало хотеться большего. Он стремился не просто к власти над молодой женщиной, а к полному обладанию всем ее естеством, каждой ее мыслью, каждым пережитым ею чувством, всеми гранями ее существования. Тедди подумал, догадывалась ли Барбара о его мыслях и поэтому сражалась, сама не зная почему, а теперь, уступив превосходящей силе, отдала в подарок крошечную частицу себя, сохранив все остальное, с тем чтобы перевести дух и перегруппировать силы. Осознавала ли она весь его порыв, бывший не чем иным, как жадным стремлением к возлюбленной, матери, сестре, которых олицетворяла для него молодая женщина, к некой высшей всеобъемлющей мадонне, которая в зависимости от времени являлась мириадами меняющихся обликов Деметры, Афины, Афродиты и царицы Дианы — возвышающейся над всеми грациозной всемогущей охотницы, — и в следующее мгновение превращалась в обреченную, замученную Барбару, стоявшую у трех окон, смотрящую на залитый солнцем двор в надежде, что явившийся на прощание ее отец откроет перед ней будущее.
Сидя на табурете, Тедди мягким полотенцем вытирал ей ноги. На его лице было рассеянное выражение.
— Когда ты не думаешь ни о чем конкретном, ты похож на маленького мальчика, — сказала Барбара. — Все морщины исчезают.
— Не знал, что у меня вообще есть морщины.
— Разумеется, есть. Морщины Доу-Джонсона. Каждое падение или подъем отражены на твоем лице. Мне нравятся такие морщины. Они как бы очерчивают все, чем ты являешься. В следующей жизни я хочу родиться с твоим римским носом. Я уже несколько раз примеряла твой нос, но в теперешнем виде он немного великоват для моего лица. Почему его не унаследовал Робби?
— Его мать выиграла это сражение.
— Его мать выиграла большинство сражений. Он совсем не похож на тебя, Тедди. Я хочу сказать, внешне. Я сидела на лестнице и следила за всеми вами. Он какой-то приятный и открытый, и к сорока годам у него останется налет студенчества. Профессиональный юноша. Кому-нибудь следует сбросить бомбу на магазин «Брукс Бразерс». Они заставляют всех мужчин в городе выглядеть так, словно те вырезаны из одного куска ткани. Ты сделаешь кое-что лично для меня?
— Только назови.
— Закрой там свой счет.
— Договорились. Тебе посыпать ноги тальком?
— Только если это не «Эсте Лаудер» или какая-нибудь мудреная французская штуковина. Детский порошок фирмы «Джонсон и Джонсон». Ты в детстве когда-нибудь жевал надувную резинку «Флир»?
— Не помню.
— Так вот, у «Дж. и Дж.» такой же запах.
Тедди помог Барбаре надеть голубой махровый халат.
— Я люблю этот халат, — сказала она.
— Он тебе слишком велик.
— Именно это я и люблю в нем. Это — высшая степень сексуальности, а вовсе не шифоновые или кружевные неглиже, которые женщины всегда покупают на размер меньше, так что их сиськи начинают проступать наружу, словно кроличьи носы. Мои сиськи тридцать восьмого размера, я горжусь ими, и мне не нужно заставлять их казаться больше или привлекательнее, чем они на самом деле.
— Я люблю каждый их дюйм.
— Я заметила это. У тебя жесткая щетина.
— В следующий раз я сперва побреюсь.
— Если ты сделаешь это, я тебя убью. Ты — мужчина, и немного грубости тебе пойдет. Я хочу сказать, что, если бы твоя кожа была гладкой и бархатистой и от нее несло каким-нибудь педерастическим запахом, меня бы вырвало.
Открыв его аптечку, Барбара достала оттуда флакон.
— Я купила это для тебя.
Тедди подозрительно посмотрел на флакон.
— Английский лайм? Никогда им не пользовался.
— Это древнее средство. Все эти почтенные английские плантаторы в свое время пользовались им. А затем отправлялись на поля сахарного тростника, тыча своим оружием во всех четырнадцатилетних цветных малышек, попадавшихся на пути. Вот бы в какое время жить! Если бы я была одним из этих плантаторов, я делала бы то же самое. Занималась бы любовью до одури. А чем еще можно заниматься в тропиках, кроме того, чтобы потеть, пользоваться английским лаймом и засовывать свою пушку под все юбки?
— Есть во всей Вселенной какой-нибудь предмет, по поводу которого у тебя не было бы собственного суждения?
— Я таких не знаю. Когда я слышу о чем-либо, то сразу же составляю суждение.
— Ты — единственная честная и мужественная женщина, которую я когда-либо знал.
— Можешь за это поблагодарить Фрера. Когда я впервые пришла туда, я была такой скованной. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом. Я думала обо всех таких вещах, но никогда не говорила о них. Хранила все в темном чулане вместе со старыми роликовыми коньками и отвратительным смущением от первой менструации, о которой мне пришлось рассказать своему отцу, потому что матери для совета у меня не было. О Боже, какой момент! Мой отец покраснел, затем позеленел, он не знал, что делать, и в полком смятении отвел меня в винный погреб попробовать «Шато Марго», которое он купил. Я так напилась, что на следующий день не смогла пойти в школу. И с тех пор я всегда пью вино, когда на меня обрушиваются бедствия.
— Как насчет двадцать пятого июня?
— Что насчет него? Что ты хочешь от меня, чтобы я разожгла костер в твоей конторе?
— Я хотел сказать, двадцать пятое июня как день свадьбы.
— А чем не подходит День всех святых[24] или день Гая Фокса[25]?
— Двадцать пятое — это неделя после Робби с Элейн.
— Мы станем тогда совершеннолетними?
— Просто так удобнее.
— Ты всегда такой, все планируешь и намечаешь. Можно, после двадцать пятого июня я буду звать тебя Теодором?
— Нет.
— Тогда все, сдаюсь.
— У нас будет такая свадьба, какую ты пожелаешь.
— Я желаю карликов и акробатов-лилипутов, я желаю поединков борцов и свежей оленины, задок баранины и всех нью-йоркских мух, чтобы все походило на добрый старый английский детский праздник. Как насчет того, чтобы устроить все это в банкетном зале Плацы?
— Серь-ез-но. Пожалуйста. Ты действительно хочешь пышной свадьбы?
— А ты что, какой-то дешевый замухрышка? Ты не хочешь показать меня всем своим друзьям-тупицам?
— В общем-то нет. Я думал, можно будет ограничиться простой гражданской церемонией, а затем, если ты желаешь, устроить прием в Плаце.
— А как насчет «Недика», а затем гулянья в «Чите» или «Розленде» для знатных горожан?
— Пощади! — умоляюще простонал он.
— Вот что происходит, когда женишься на ком-то вдвое моложе себя!
— Уже семь пятнадцать, а ты еще не начала одеваться.
Поспешно покинув ванную, Тедди быстро оделся.
— Все мое барахло осталось у меня в комнате, — крикнула через открытую дверь Барбара.
Медленно и осторожно открыв дверь, Тедди убедился, что в коридоре никого нет. Подведя Барбару к двери, он шепнул:
— Пожалуйста, поторопись.
— А если у меня не получится, что тогда?
— Я люблю тебя.
— По-настоящему?
— Беги, — он шлепнул ее по спине.
* * *Она робко остановилась на верху лестницы, стараясь услышать их разговор. Из темного коридора доносились голоса, но ей они казались лишь несвязными бессмысленными звуками. Медленно и торжественно она сошла вниз. На ней было надето длинное бархатное платье темно-фиолетового цвета, которое, измотав двух продавщиц, выбрал для нее в магазине «Бонуит» Тедди. При движении платье шелестело; положив руку на перила, она получила щелчок электрического разряда и хлопнула ладонью по ограждению. При ее шелестящем приближении в залитой светом гостиной обернулись три головы. Барбара двигалась с чрезвычайной сосредоточенностью невесты, озабоченной тем, чтобы не наступить на шлейф. Никто ничего не сказал — или, подумала она, от раздражения, что она опоздала на полчаса, или потому, что она сделала что-то не так, и они выбирали подходящее наказание. Она остановилась в дверях. Тедди, подойдя к ней, взял ее за руку — первосвященник, готовый посвятить молодую пару, сидящую перед ним, в двойное таинство огня и плоти и благословить их союз. Тедди потащил ее в комнату, чувствуя, что молодая женщина сопротивляется. Робби встал, вслед за ним — Элейн. Молодой человек выглядел еще более свежим и невинным, чем его обрисовала в разговоре с Тедди Барбара, — не просто юноша в наглаженных университетских брюках, а ребенок с обворожительным выражением изумления на лице. Его прямые волосы опускались на лоб, серые глаза светились невинностью ягненка, а рот казался красной ячменной лепешкой. Робби вполне мог быть восьмилетним мальчиком, готовым пойти вместе со своей матерью на именины. Он пожал Барбаре руку, и его гибкие тонкие пальцы оказались холодными и на удивление крепкими.
