Мэри Уэсли - Разумная жизнь
— Вы знаете какими. Теми, которые Сахиб и Мемсахиб принесли из кондитерской. Те пироги. Мы еще подумали, что они будут хрустеть от песка. Что с ними случилось?
Никто не знал, и после всего съеденного это никого не волновало.
— А может, они их сами съели? Они же куда-то ходили одни, — сообщил мальчик, — ну кое-чем заняться за камнями.
— Хватит! — взревел Фредди Вард. — Здесь их дочка.
Ринувшись в образовавшуюся паузу, Ангус Лей закричал:
— Да она здесь! А теперь я расскажу вам анекдот про даму на балу у короля Египта. У нее было слишком откровенное декольте и очень большие, вы сами знаете что. Ты слышала этот анекдот, Роуз? Останови меня, если ты его знаешь.
— Ну вот, приехали, — застонали Мэбс и Космо. — Ну давай, давай.
— Ну что ж, ладно, когда ее представили Его величеству, она присела в низком поклоне…
— …И из платья выскочили роскошные груди, и король сказал…
— Мадам, ну разве можно скрывать такую красоту, — хором пропели Мэбс и Космо по-французски.
— Ах, паршивцы, — сказал, засмеявшись, отец, и Роуз, наклонившись к нему, проговорила:
— Мне кажется, вспоминаю: впервые я услышала этот анекдот от Джефа много, много лет назад. А он — от своего отца.
— Ах Роуз, когда-то мы были молодыми. Сейчас бы Джеф радовался такому пикнику. — Роуз и Ангус вспомнили ее мужа, Флора немного смутилась, а дети Джефа — Феликс, Элизабет и Энн, — посмотрев друг на друга, сказали:
— А нам отец никогда не рассказывал таких анекдотов.
Они так наелись и так смеялись, что наступило временное затишье: все умолкли, сидя или лежа вокруг костра, который уже догорал, вспыхивая красными угольками, из которых иногда высовывался язычок голубого пламени. А в нескольких ярдах от них, чуть в стороне, ворочался прилив, вздыхая, когда маленькая волна, что-то шепча, набегала на песок, и с каждым разом шум волны звучал все менее оптимистично, чем в предыдущий. А над морем повисла оранжевая луна, и все собравшиеся вокруг гаснущего костра в последний день апреля 1926 года, изумленно смотрели, как чудесно и таинственно менялась она, из оранжевой становясь золотой, потом серебряной, повиснув высоко в небе кобальтового цвета. Потом Мэбс и Таши, нарушив молчание, запели по-французски.
Ты из лунного света,
Мой милый воробышек,
Дай твое перышко, не пожалей,
Моя свечка погасла, темнота опустилась,
Дай твое перышко, не пожалей.
Годы спустя, в миг смерти, Феликсу почудятся эти молодые голоса, и воспоминания об этой непорочности и чистоте освободят его от страха, но в тот самый момент он закричал:
— А как насчет танцев?
Он завел граммофон, поставил пластинку, и вокруг костра на примятой траве начались танцы, а некоторые, самые безрассудные, танцевали босиком у кромки воды.
Бланко танцевал чарльстон с Джойс, которая так легко подпрыгивала и извивалась, что не было и секунды обратить внимание на ее зубы. Ангус танцевал с Роуз и женой, Феликс с Мэбс, Таши, Элизабет и Энн. Космо — сам с собой, не желая подвергать риску ногу.
У Феликса были пластинки с чарльстоном, быстрым и медленным фокстротом. Танцевали все. Потом, еще раз покрутив граммофон, Феликс поставил пластинку с венским вальсом, который умели танцевать только старшие, и они продемонстрировали это перед своими детьми, которые в изумлении стояли и аплодировали.
Феликс схватил Флору за руку и сказал:
— Ты обещала мне танец. — Он подтащил ее к себе, маленькую и легкую, и велел:
— Обними меня за шею. — И закрутил ее вдоль кромки воды, пока не кончилась пластинка, и тогда он поставил ее на песок.
— Хорошо было, правда? — Но Флора ничего не сказала. А как могла она? Она сперва подумала, что он забыл о ней, но нет, он все помнил.
И когда все решили, что танцы кончились, Феликс взял свое концертино и заиграл танго.
Сидя вокруг костра все слушали и тихонько подкидывали в огонь веточки дрока и, запыхавшись от танцев, старались дышать в ритме музыки. А потом Фредди Вард и Ян Макнис встали и молча вышли на плоское место пляжа и начали танцевать танго. Они держались очень прямо, надев шляпы, как их носят мужчины на улицах Аргентины, и как-то задушевно, мужественно, самозабвенно закручивая удивительно грациозные па. Они как бы сбрасывали с себя годы войны, работы, любви, заполнившей их жизнь и соединявшей сегодняшний день с молодостью, когда они работали и подружились в Южной Америке, и как бы возвращали мгновения той жизни. Когда музыка кончилась, их жены и дети, с восторгом на них глядевшие, сидели молча, боясь нарушить тишину аплодисментами. Луис, сельский полицейский, скрывавшийся в тени на полпути к скале, завопил:
— Браво, браво, еще, месье, еще!
— После этого, — сказал Космо, с уважением вручая каждому исполнителю по бокалу вина, — вряд ли кто осмелится. Так что надо перейти к фейерверку.
Фредди Вард и Ян Макнис, несколько глуповато улыбаясь, спросили:
— Фейерверку? А что, у нас для него все есть? Так вот значит, что было в вашей таинственной коробке. Как здорово! Прекрасно! Какой сюрприз!
Много лет спустя люди вспоминали, как все удивились. Еда, вино, лангусты Флоры, шутки, пение Мэбс и Таши, граммофон Феликса, танец Фредди и Яна, взошедшая луна и наконец ракеты и огненное колесо.
…Мы забыли, что нам надо было идти в школу, мы забыли о всеобщей забастовке, и, конечно, на следующий день пошел дождь. Мой Бог, какой это был ливень! Мы садились на катер под проливным дождем, и тот любопытный ребенок — ну как ее звали? вы не помните? — она стояла на берегу залива без плаща, со слезами, она не плакала из-за своих родителей, у них никогда не было на нее времени, они так были поглощены друг другом, что, можно сказать, вообще ее не замечали. Некоторые так и говорили. Было как-то странно видеть так горько рыдавшего ребенка.
Флора наблюдала, как тяжело пыхтя под проливным дождем катер уходит в Сен-Мало, она плакала из-за Космо и Бланко, уезжавших на нем, из-за Феликса, уже отбывшего в своем автомобиле, из-за ужасного открытия, которое она сделала: она влюблена сразу в троих.
В старости Флора постоянно забывала имена людей, не помнила случившееся неделю назад, названия книг, все мимолетное, но она блестяще помнила, как стояла на берегу залива в Динаре под проливным дождем, наблюдая отплытие катера.
Пассажиров было очень много — все ринулись домой до начала забастовки, — и понадобился дополнительный катер, а два катера, совершенно перегруженные, сидели очень низко в воде. На всех пассажиров не хватило кают, папы стояли плечом к плечу, подняв воротники и надвинув шляпы на нос. Космо и Бланко неловко пытались открыть зонтик, но он выворачивался на ветру. Хозяйка зонтика протестующе закричала, а они рассмеялись, и ветер подхватил и унес их смех.
Ее родители нашли себе место в каюте на первом же судне, их не было видно, когда Флора смотрела, как катера качались на воде, погружаясь все ниже в неспокойные воды. Махнули ли они ей рукой на прощанье? Группа носильщиков, которая притащила багаж пассажиров из отелей, загородила ей часть панорамы. Они стояли и сплетничали, подсчитывали чаевые, в то время как Мэбс и Таши, забыв, что они совсем взрослые, будто снова вернулись в детство — размахивали зонтами и пронзительно вопили на ветру:
— До свидания! До следующих каникул!
Теми же зонтиками полчаса раньше они так же махали Феликсу и Элизабет:
— Приезжайте к нам в Англию. Почему бы вам не приехать и не пожить у нас? Да-да, приезжайте!
Как и где раздобыли они эти яркие зонтики — редкость по тем временам, у Мэбс — зеленый, у Таши — голубой, — неизвестно. Потом, когда Феликс скрылся из виду, они попросили у Джойс Виллоубай, которая уже была в школьной форме, ее адрес, будто они стали задушевными подругами в эти каникулы.
Флора шла со всеми до залива и смотрела, как они садились на натер. Джойс оттеснили от матери, и она оказалась рядом с Леями. Космо подал ей руку, помогая подняться на судно. Может, ее родители мимолетно и попрощались с ней, но Флора не могла вспомнить. Она слышала про ужасную катастрофу с перегруженным катером, все утонули, и она не хотела, чтобы такое повторилось сегодня. Ни Космо, ни Бланко не помахали ей на прощанье, а почему они должны были? Она ведь держалась так незаметно, не желая, чтобы они увидели ее заплаканное лицо.
В старости, вспоминая это, она снова чувствовала, как тогда горячие слезы смешивались с холодными каплями дождя. Это она прекрасно помнила. И помнила печаль, смешанную с отчаянным гневом, со страстью, которая потрясла все ее существо, пока она стояла под дождем.
Когда катера пропали из виду, исчезли за сплошной пеленой дождя, она повернулась и побежала по мокрым улицам на пляж, к холму, мимо казино, мимо поворота на рю де Тур и к дому, где жила мадам Тарасова, прямо к полупоезду-полутрамваю, который, подняв пары перед выездом на маршрут через побережье к Сен-Энога и Сен-Бриак, уже пронзительно свистел и начинал крутить колесами. Тяжело дыша, она вскарабкалась на площадку вагона и, измученная острой болью, задыхаясь от нестерпимого желания избавиться от невыносимой утраты, внезапно осознала, и это потрясло ее: она влюблена в Феликса, Космо и Бланко сразу — и во всех одинаково.
