Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)
Жена приползала домой серая, выжатая, сердитая, наскоро перекусывала и, сославшись на головную боль, укладывалась на диван перед телевизором. Вскоре она благополучно засыпала. Ну, разве поговоришь с ней нормально?
Так что ему оставался один-единственный собеседник — Кавалер Белой Подвязки. Так он в шутку звал серого кота, левая лапа которого была как бы перемотана бинтом.
Кавалер Белой Подвязки понимал несколько слов. Допустим, очень активно реагировал на слова «кити кэт»: стоило произнести название этого корма, как он опрометью бросался к своей плошке. Но беседовать с ним только о еде было скучно.
— Мы много говорим, — повторил он и, повернувшись к ней, нетерпеливо обхватил её ладонь своею.
— Хорошо, — она, смутившись, опустила голову. — Я согласна. Рано или поздно это у нас всё равно случилось бы. Пусть будет так, как будет…
2Администраторша гостиницы, отсчитав сдачу, подвинула темный брелок, на котором был выдавлен номер комнаты — то ли 61, то ли 67.
— При необходимости вы можете продлить время пребывания у нас, сказала она. — Если ключ не будет изнутри проворачиваться в замочной скважине, то на двери есть исправная защелка. Горничная может принести вам легкий ужин, вино, пиво. Будете заказывать?
— Нет, мы возьмем бутылку воды, вот эту, — он указал на «Бон-Акву», стоявшую на витрине за спиной администраторши, — и еще пачку легких сигарет «Винстон», и два марокканских апельсина…
Администраторша подвинула к себе его сдачу, отсчитала нужное количество рублей и вдруг рассмеялась:
— Тут как раз еще на пачку презервативов у вас осталось — хороших, французских, шесть штук в упаковке. Надо?
— Зачем нам презервативы? — он пожал плечами. — Мы решили уединиться, чтобы почитать друг другу стихи…
— Приятного вам отдыха, — сказала администраторша, заученно улыбнувшись. — Не забудьте ваш пакет, и не перепутайте номер комнаты шестьдесят семь…
Она почти сразу потеряла к ним интерес, чего никак нельзя было сказать об охраннике, сидевшим у лестницы: он, не отрываясь, глядел на женщину, поднимавшуюся вслед за низкорослым, чуть полноватым господином. Он будто на веревочке её вел. Невидимая постороннему глазу, эта веревочка была тонкой, как обычная нитка для шитья, и женщина при желании могла бы её оборвать, но почему-то этого не делала. Охранник понял, что дама стесняется и своего положения, и этого заведения, и всего того, что непременно произойдет в номере.
Но ничего особенного в номере не случилось.
— Жарко, — сказал он и снял пиджак. — Хочешь пить?
— Нет, — она села на кровать. — Включи кондиционер. Здесь душно…
Кондиционер затарахтел и принялся выдавливать из себя вязкую ленту теплого липкого воздуха.
— Извини, я приму душ, — она встала. — Невыносимо душно. Чувствую себя в одежде как улитка в раковине…
Он из вежливости кивнул и, ни слова не говоря, снял с себя рубашку.
— Ты со всеми так себя ведешь? — она неловко улыбнулась, ощупав глазами его торс. — Сразу раздеваешься и в койку?
— Я не хочу об этом говорить, — сказал он. — Я хочу этим заниматься. А рубашку снял, потому что душно…
— Но мы ведь не глухонемые, — она помахала ладонью как веером. — Уф, какая духота! Иногда и поговорить хочется…
— Слова не могут точно передать то, что человек чувствует, — он рассеянно улыбнулся. — Банально, но точно у классика: «Мысль изреченная есть ложь…» Наверное, я покажусь тебе занудой, но ученые выяснили: только семь процентов чувственной информации передаётся словами, тридцать восемь интонацией, а пятьдесят пять процентов «считывается» прямо с лица.
Каких-то полчаса назад ему казалось, что ничего больше объяснять ей не придется. Но, видимо, и она не была исключением из правила: все женщины любят ушами. Не смотря ни на что, ей всё равно хотелось слышать эти глупые, лживые, лицемерные, неискренние, невозможно выдуманные слова, комплименты, восклицанья, нежное воркованье, бессовестное вранье. И ради чего? Чтобы он смог заполнить пустоту меж её ног, не заботясь о заполнении — гм! гм! сосуда её души.
Когда она вышла из ванной, завернутая в полотенце, он уже лежал на кровати. Она, видимо, поняла, что ему хочется не только меньше слов, но и минимум одежды. Под полотенцем, во всяком случае, ничего не было.
— Ты не хочешь сполоснуться?
— Обязательно, — он поднялся и, не стесняясь своей наготы, вошел в ванную, наскоро обмылся и, небрежно обтеревшись грубым вафельным полотенцем, вернулся в комнату.
Она неподвижно стояла у окна, и он, не спеша, подошёл сзади, обнял её, с наслаждением проводя руками по её гладкой, теплой груди. Она вынырнула из его объятий и, чуть отодвинувшись, с интересом посмотрела на него:
— Ты всегда так быстро готов?
Готов к труду и обороне, — он усмехнулся. — Давай помолчим. Договорились же!
— Ну, если мой рот будет занят, молчать придётся поневоле, — её правая рука скользнула чуть ниже его затылка, а правая коснулась пупка, после чего трепетно прогулялась по животу вниз и обхватила его член.
— Не понимаю, почему в Камасутре его называют яшмовым черенком, игриво шепнула она. — Это, скорее, ломик для взламывания сейфов…
— Ага, прямо фомка! — он рассмеялся и закрыл ей губы поцелуем.
Она любила мятные леденцы «Минтон», и, может быть, ещё и поэтому её ответный поцелуй был горячим и свежим. Ему нравился этот аромат мяты, эвкалипта и чистого снега, и он подумал, что такое сочетание с её тёплым языком наверняка доставит особое удовольствие.
Ни слова не говоря, он настойчиво двинул её голову вниз, и она, больше не смущаясь, опустилась на колени и обхватила его ягодицы руками. Но он вдруг подался назад, и яшмовый черенок выскользнул из её губ. Она потянулась к нему, но мужчина увернулся и, улыбаясь, направил свой ломик в сторону, а когда она снова попыталась поймать его, он взял член в руку и стал мягко постукивать им по щекам, носу, лбу.
— Ну и ладно, — нарочито недовольно фыркнула она. — Мне и этого хватит…
Она прикоснулась губами к его мошонке и стала поочередно ласкать его яички языком. Он застонал и, перегнув её почти пополам, соорудил из её тела одну из своих любимых позиций, и она, наклонив голову, могла видеть — и, конечно же, видела, — как он вошел в нее, и, сотрясаемая его постепенно нарастающим мощным ритмом, вскоре сама энергично задвигалась и обрушилась на пол, издав подавленный стон. Он перевернул её на спину, грубо закинул ноги на плечи и вторгся в её лоно как одержимый всеми дьяволами, и этому, казалось, не будет конца.
Он перебрал все мыслимые и немыслимые позиции, они катались по полу, ползали по кровати, сидели на стуле, чуть не обрушили подоконник, барахтались в ванной, захлебывались жидкостью, источаемой из их тел, задыхались от грубости и нежности, и когда в полном изнеможении отпрянули друг от друга, то их глаза поблескивали как тлеющие угли, а от кожи поднимался легкий пар. За все это время они не произнесли ни одного слова.
3В её взгляде сквозила застенчивая признательность. Она прикоснулась к его твердым, устало-равнодушным губам, и в этом медленном поцелуе было то, что никакие слова не выразили бы.
— Возьми его, — попросил он, не открывая глаз. — Пожалуйста!
— Мне говорить запрещаешь, а сам…
Он молча взял её за голову и мягко, но настойчиво двинул её вниз, к своим широко раскинутым ногам.
— Он стал ещё больше, — шепнула она. — И как я все это вынесу?
— Глаза боятся, а рот делает, — сказал он. И тут же пожалел, что опошлил ситуацию. Но она, казалось, не обратила внимания на это, скользнув меж его ног и положив ладони на его пупок.
Он зажмурился, приготовившись к новым ощущениям, но неожиданно прямо над его головой пронзительно заверещала сирена.
— Что это? — испугалась она. — Неужели всё кончилось, не успев начаться? Да? Да!
Он видел, как её ладонь испарилась с его живота, и вся она, такая ласковая, милая и теплая, истончилась, став бесплотной и прозрачной, как привидение. Да и с ним самим произошло нечто странное: в мгновенье ока он, как кусок пластилина, умялся, скатался в шарик, съежился, сжался и превратился в точку.
Точка ярко мерцала во тьме секунду-другую, потом стала медленно сереть, пока совсем не поблекла и не погасла…
4— Чёрт! Опять свет отключили, — с досады он хлопнул мышкой по коврику. — Чтоб им пусто было, этим энергетикам…
В открытую форточку вливался тяжелый, густой воздух, сдобренный запахами полыни, смородины и созревающих груш. Вентилятор, который Виктор приспособил над столом так, чтобы он дул прямо в лицо, перестал натужно гудеть, и хотя толку от его стараний было мало, но он хоть как-то освежал разгоряченное лицо. А теперь, когда электричество отключили, духота стала невыносимой.
