Константин Николаев - Брачный сезон, или Эксперименты с женой
- Это Томка, - пояснила бледная девушка справа от меня, - бригадирша из первого гальванического.
Ни имя, ни звание мне ровным счетом ничего не сказали. Но выпить пришлось. В самом деле, не станешь же отказываться, когда это предлагают женщины. Да и как бы это выглядело: ты отказываешься, стыдливо прикрывая стакан ладонью, а куча теток шумно уговаривают тебя: "Ну немножечко! Ну последнюю!" Словом, мне пришлось выпить.
Разговор стал оживленнее. Даже черноглазая бригадирша первого гальванического больше не выскакивала из-за стола при первых же аккордах любой музыки. Черные глазки то и дело впивались в меня. Руки сноровисто разливали коньяк.
- Вообще-то я закончил педагогический, - с удивлением услышал я свой монотонный голос, - но вот, работаю здесь. Заместителем директора...
Эти слова явно вызвали одобрение женской части коллектива. Хотя, черт, какой женской части, если единственной мужской частью был я сам.
- Трудно, наверное, заместителем-то устроиться? - подала голос Елена.
- А кому сейчас легко? - в моем голосе послышались учительские нотки.
О том, что "замдиректора" стояло только в моей трудовой книжке, а на самом деле в "Полевом стане" мне было отведено скромное место "организатора массовых мероприятий в сезонный период", я умолчал. Тем не менее в высокопоставленную роль я вошел уже часа через два.
А именно часа через два я вскочил на сцену и крикнул:
- А теперь - "Таганка"! Ленька, давай! Жарь!
Женщины принялись рукоплескать.
- Тага-а-анка! - захрипел я, не дожидаясь аккомпанемента.
- Сеня, не надо, - предостерегающе пробормотал Тимирязьев. - Иди к себе в номер.
Но я не послушался, а, наоборот, соскочил со сцены, подбежал к ореховскому столику и потянул скатерть на себя. Заставленная грудой закусок, бутылок и толстых локтей работниц химпроизводства скатерть не поддалась. Я потянул сильнее. Тарелки беззвучными осенними листьями спорхнули на пол.
- Плачу за все! - крикнул я и тут же сильно преувеличил свой статус: Как директор этого гадюшника!
После этих слов все покрылось каким-то лиловым туманом, слегка отдающим духами "Красная Москва" и "Незнакомка". Сквозь эту пелену пару раз прорвалось было перекошенное от злости лицо нашего директора Владимира Михайловича Помазкова.
Очнулся я лишь под утро, обнаружив перед своим носом желтоватые обои номера первой категории на втором этаже.
Я немедленно перевернулся на другой бок. На меня испуганно уставились чьи-то глаза, наполовину прикрытые одеялом.
- Приставать будете, - раздался дрожащий голос.
Приставать? Да я пошевелиться-то толком не мог.
- Не буду, - просипел я и понял: что-то произошло. - А что случилось?
Одеяло шевельнулось. Из-под него высунулись пухлые девичьи щеки с персиковым пушком.
- Да так. Вы песню какую-то спеть хотели, а вам не дали... Ну вот вы и побили посуду. Хотели милицию вызвать, но Тамара из гальванического сказала, что не надо...
Опять эта гальваническая Тамара.
- А здесь я как оказался?
- Очень просто. У девочек у всех двойные номера... С соседками. А я одна. Я говорю им, он же приставать начнет. А они говорят, да он же всего на одну ночь... Утром мы, мол, его заберем.
- Ясно, - подытожил я.
Дожидаться, пока меня заберут "девочки", не хотелось. Доковыляв до двери, я обернулся.
- Звать-то вас хоть как?
- Елена...
Персиковые щеки качнулись в мою сторону. "Ох и растолстеют же эти щечки года через три-четыре", - подумал я и поспешил убраться восвояси.
В "Полевом стане" я проработал еще дня два. После чего директор уволил меня без выходного пособия. По собственному желанию. Вот именно, по его собственному.
Но связь с Еленой, по случайной странности, не оборвалась. Примерно через месяц после моего неудачного эстрадного дебюта ко мне домой ввалился Ленька Тимирязьев. (От великого садовода этот великий саксофонист отличался лишь мягким знаком в фамилии.)
- Привет, старик! - крикнул он с порога. - Пляши!
- Я уж раз сплясал, премного благодарен.
- Тебе письмо, дурилка картонная!
- Знаешь, Леня, у меня с тобой всегда одни неприятности, - пробурчал я. - Хорошо еще, в трудовик ничего не записали. А то работал бы я сейчас не учителем, а дворником.
- Ну, старик, это уж ты сам виноват. Хороший мог бы навар слупить за каникулы. А письмо и правда есть. - И Ленька достал из-за пазухи нечто, весьма смахивавшее на солдатский треугольничек.
- Это что, с фронта? - поинтересовался я.
- Почти. Из Орехова-Зуева. Тебе ничего не говорит это название?
М-да. Я скривился. От названия этого населенного пункта меня просто выворачивало наизнанку.
- Пришло на адрес нашего гадюшника, - жизнерадостно объявил Ленька. Но адресовано тебе. Девушка, похоже, не в курсе, что тебя после вашего с ней праздника уволили...
Я разорвал конверт, оттуда выпал розовый клочок.
Уважаемый Арсен! (Тьфу ты, пропасть!) Вас уже уволили? Нехорошо что так получилось. А все выходит изза нас. Что поделать ктото отдыхает а ктото работает. (Логикой и знаками препинания автор не грешил.) Если вас никуда не берут можете приезжать к нам в Орехово. На химический. Может коечто получиться...
И подпись: "Елена Кондакова". Ленька глянул на мое ошарашенное лицо и гаденько ухмыльнулся:
- Что, старичок, одна из твоих тогдашних компаньонок запала?
- Ну какой я тебе старичок, - почему-то рассвирепел я. - Ты принес письмо? Принес! Почтальон сделал свое дело - почтальон может уходить. Где расписаться?
- О-о! - протянул Тимирязьев. - Да тут любов! Ну ладно, ты слюни-то не распускай. Я к тебе попозже загляну...
И исчез. Я услышал, как он спускается, отчаянно чертыхаясь и цепляясь хилыми плечами за почтовые ящики. Будто и впрямь почту разносил. Я вздохнул и задумался, что бы могло означать это письмо.
С одной стороны - это самый настоящий бред. Только оттиска губной помады внизу не хватает. (Кстати, впоследствии я иногда получал от девушки Елены письма, помеченные именно таким образом.) Выбросить эту бумажку к чертям, да и забыть.
Но с другой стороны - во мне вдруг нежданно-негаданно пробудились сентиментальные чувства. Девушка писала, старалась от всего сердца, предлагала даже на работу устроить, а я - вот так, сразу - выбросить.
Словом, я состряпал вежливый, ни к чему не обязывающий ответ.
А через неделю в моем почтовом ящике лежало письмо из Орехова. Начиналось оно словами: "ДОРОГОЙ Арсен!"
Переписка затянулась, как это ни смешно, на целых три года. Разок я даже навестил девушку Елену в ее городишке.
Что я там встретил? Там я встретил на вокзале ацидофилин в старомодных бутылках, квашеную капусту, крахмальную скрипучую подушку и Томку из первого гальванического. Елена глазела на меня затравленно и с обожанием. Будто ждала, что я с минуты на минуту запою "Песню индийского гостя". Ее персиковые щеки тряслись и никак не желали растягивать губы в улыбку.
Иногда (особенно на уроках) меня посещала унылая мысль: "А не жениться ли на Елене-из-Орехова? Не уехать ли в славный город Кокосово? Учителя везде нужны..." Но крамольная мысль улетучивалась вместе с трелью звонка.
И вот минуло три года. Я взял в нагрузку несколько дополнительных часов и получил в награду то, что давно уже должен был получить. Последнее письмо от девушки Елены. Последнее, поскольку сомнительно, что водители, пусть даже и автобусов, позволят своим женам переписываться с неизвестными мужчинами. Пусть даже и учителями. И пусть даже известными.
Огорчился ли я? С одной стороны, я успел привыкнуть к письмам из Орехова. А с другой... С другой - слава богу, что Елена Прекрасная догадалась не звать меня на свадьбу.
И вот теперь, выбросив письмо (от чего лужи наверняка приобрели легкий запах "Красной Москвы". Или "Незнакомки"?), я шел сквозь дождь к своей лучшей институтской подруге Катьке Колосовой. В кармане лежала бутылка вина.
Глава 2
Телефон доверия
Мадам (вернее, мадемуазель, но "мадам" подходило почему-то больше) Колосова уверенно распахнула свою пуленепробиваемую дверь. Первое, что она сделала, как только получила место с хорошим окладом в какой-то сомнительной фирме, - установила сие металлическое чудовище в более чем скромный проем своей малогабаритной квартирки. "Все-таки учитель математики на английском языке гораздо перспективнее, чем учитель литературы на русском", - привычно подумал я, опасливо проскакивая в дверной проем мимо готового захлопнуться железного монстра.
- А если это не я? - предположил я вместо приветствия. - Не боишься вот так распахивать-то?
- Отобьемся, - невозмутимо ответила Катька, швырнула мне под ноги тапки и осведомилась: - Опять выть?
- Ну почему сразу выть? Я что, хоть раз выл?
- Ладно, давай бутылку.
Сидя на Катькином диване, я почему-то всегда вспоминал о камине. Все остальное в этом жилище имелось в избытке. Мадам Колосова зверским жестом вонзила штопор в узкое горло несчастной бутылки, пару раз повернула и торжественно извлекла целехонькую пробку.
