Джоан Айкен - Джейн и Эмма
— Одежда моей дочери не поддается описанию. Боюсь, она переняла свои представления о моде от корсиканских рыбачек. Тут уже ничего не поделаешь. Но возможно, я еще успею привить хотя бы какие-нибудь понятия о приличиях и хорошем вкусе моей внучке. Но почему все обстоятельства против меня? Ее отец — неотесанный грубиян. А этот дом… в нем же почти нет мебели! С таким же успехом можно жить в амбаре.
К счастью, миссис Фицрой привезла кое-что из вещей, чтобы обустроить свои личные покои, превратив их, по словам полковника Кэмпбелла, в подобие отвратительного восточного базара, а не в человеческое жилье. Он никогда не переступал порога комнаты тещи, если его не вынуждали к этому чрезвычайные обстоятельства.
Миссис Фицрой была очень недовольна своей спальней. И конечно, сразу потребовала комнату для своей служанки Флери. Единственным способом удовлетворить это требование, по мнению полковника Кэмпбелла, был перевод девочек в заднюю часть дома и водворение миссис Фицрой в комнату Рейчел, а Флери — в комнату Джейн.
Но миссис Фицрой нашла это предложение возмутительным и не преминула немедленно заявить об этом.
— Жить в передней части дома, где я буду слышать все звуки с улицы! И там нет солнца! Темно, холодно! И почему, спрашивается, я должна жить в комнате меньшей по размеру, чем та, что предназначена маленькой выскочке Фэрфакс? Почему я не могу поселиться в задней части дома?
— Мадам, вы сами потребовали, чтобы служанка была рядом. К тому же у вас очень большой шкаф. И с какой стати ваша служанка должна спать в самой лучшей комнате в этом доме?
Спор так и не был решен. Он длился неделями, месяцами, а потом и годами, временами перерастая в открытые боевые действия — тогда отношения становились особенно напряженными, потом затихая и приобретая характер партизанской войны, с внезапными засадами, неожиданными обстрелами и ведением подкопов. И он стал первопричиной всех конфликтов, хотя, конечно, имелись и другие. Миссис Фицрой сосредоточила свою неприязнь на Джейн.
— Так странно — привезти ребенка неизвестно откуда. По-моему, это чудовищная ошибка! Неизвестные корни, да мало ли кто мог быть у нее в роду? Ну, Фэрфакс — это еще ладно, но Бейтс — что это за имя? Подумать только — Бейтс! Чего можно ожидать от подобной полукровки? Поощрять Рейчел к непослушанию и всякого рода глупой чепухе? Музыка? Зачем, скажите на милость, ей музыка? Девушке вполне достаточно уметь аккомпанировать себе, чтобы спеть одну или две баллады, так что все эти занятия совершенно не то, что необходимо ребенку. Руки Рейчел ужасно тонкие, так что их совершенно ни к чему показывать во время игры на фортепиано, и, кстати, последнее, что ей нужно, — это приобрести репутацию книжного червя и синего чулка в отличие от той другой девчонки, которая должна будет зарабатывать себе на жизнь…
Миссис Фицрой не видела никакой необходимости в постоянном проживании Джейн на Манчестер-сквер, тем более после ее приезда, и не замедлила озвучить свое мнение. В целом это пошло Джейн на пользу: полковник Кэмпбелл едва терпел свою тещу, и ее неодолимая непрекращающаяся враждебность по отношению к Джейн восстановила и даже увеличила благосклонность к ней полковника. Прежние грехи, несовершенства и ошибки, такие как поощрение непокорности Рейчел, были забыты; домочадцы сплотились против общего врага. Полковник даже как-то сказал жене, что Рейчел здорово повезло: рядом с ней есть добрая подруга, и они могут утешить друг друга, когда старая ведьма шумит больше обычного.
Здесь он клеветал на миссис Фицрой, которую никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать ведьмой. Язвительность была ее главным оружием, оставаясь внешне добродушной, она буквально плевалась ядом.
— Мое дорогое дитя! Повернись! Твоя нижняя юбка! Твое платье! Откуда ты взяла этот носовой платок? И волосы развились. Прошу тебя, держись прямо и соберись, когда я к тебе обращаюсь. А теперь послушай, что я скажу: изящество и манеры чрезвычайно важны. Пожалуйста, хотя бы попытайся выглядеть воспитанной юной леди, а не ужасной маленькой уличной девчонкой.
Все это произносилось громким резким голосом, и к несчастью полковника Кэмпбелла, глухота его в этих обстоятельствах не защищала, поскольку голос миссис Фицрой был настолько пронзительный, что, как однажды пожаловался полковник, звучал прямо в голове, даже если зажать уши. Он легко слышал и тещу, и ее мерзкую птицу через три комнаты.
Попугай, а точнее, ара, сварливая непривлекательная птица, которую не любил никто, кроме его хозяйки, днем находился в оранжерее. Эта мера привела к очередному всплеску враждебности.
Для начала миссис Фицрой посчитала, что дочь поступила нерадиво и странно, использовав оранжерею как музыкальную комнату.
— Это помещение уныло, как теннисный корт! А ведь это единственная комната в доме, которую с минимальными усилиями можно сделать похожей на жилище истинного джентльмена. Зачем, спрашивается, иметь в доме оранжерею, если ты не собираешься сажать в ней цветы.
— Она уже б-была в д-доме, когда его купили, — сообщила Рейчел, когда ее мать, невнятно пробормотав что-то о срочных делах, ретировалась с поля боя.
Еще одним поводом для острейшего недовольства стало обращение с попугаем, который явно страдал от избытка энергии, поскольку был вынужден оставаться в комнате хозяйки всю ночь и потому имел обыкновение орать, словно его режут, весь день, особенно когда девочки занимались музыкой. Из-за истошных воплей приходилось накрывать его клетку шалью, чтобы он молчал хотя бы во время урока.
Обнаружив это, миссис Фицрой пришла в ярость.
— Мой бедный Мистик! С тобой обращаются, как с шахтером.
Не видела она необходимости и держать фортепиано в оранжерее. Конечно же, его надо поставить в одной из гостиных.
Но самую главную претензию к Джейн миссис Фицрой так и не смогла озвучить. Это было очевидное превосходство внешности Джейн над внешностью ее внучки Рейчел, которая из-за длинного носа, не очень чистой кожи и близко посаженных блеклых глаз не могла претендовать не только на красоту, но даже на привлекательность, несмотря на постоянное внимание к прическе и одежде. Правда, умное выражение ее невзрачного личика могло вызвать дружеские чувства, но лишь у благожелательных и проницательных людей. Зато Джейн начала очень быстро расти, несомненно, благодаря более здоровому окружению, а также более благоприятному режиму и питанию, которые ей обеспечили Кэмпбеллы. Она стала выше ростом, волосы утратили тусклость, стали блестящими, густыми и потемнели; глаза были большими и горящими, а лицо, хотя и оставалось бледным, было открытым и очень привлекательным; и она была в полной мере наделена тем внутренним изяществом, которое миссис Фицрой безуспешно старалась привить своей внучке. А наблюдая за миссис Фицрой (которая при всех своих недостатках могла считаться образцом отличного вкуса), Джейн поневоле становилась еще грациознее и элегантнее.
— Твоя бабушка так умеет носить одежду… — заметила Джейн в разговоре с Рейчел. — Она, конечно, неприятный человек и обладает дурным характером, но все же ею нельзя не восхищаться. Даже простой газовый шарфик она умеет повязать по-особенному, неповторимо.
— Н-но для чего все это? — спросила Рейчел, которая уже прониклась многими республиканскими и утилитарными взглядами своей матери.
— Это само по себе уже искусство, как твои рисунки.
Рейчел рисовала естественно — так щебечет птичка, а после долгой практики научилась удивительным образом передавать сходство.
— Да, но мои рисунки все же для определенной цели. Я хочу стать политическим карикатуристом, как Гиллрей или Роулендсон.
— Только, ради Бога, не говори этого при бабушке, иначе она тебе запретит вообще брать в руки карандаш.
Рейчел тяжело вздохнула и начала перелистывать альбом с рисунками.
— Где тут Сэм и Мэтт?
— Мэтт — вот этот, с длинными волосами, а это Сэм — он играет на флейте. Это опять Мэтт. Мне т-так жаль, что т-ты с ними не познакомилась. Они очень хотели встретиться с тобой — еще бы, после всего, что я им рассказывала. Хорошо бы они вернулись. Но это вряд ли. Ведь теперь у нас живет бабушка Фицрой. А это Фрэнк Черчилль с книгой.
Фрэнк тоже покинул Лондон и вернулся в школу в Йоркшире, его не ждали до середины лета, когда Черчилли иногда снимали дом в Ричмонде или Туикнеме.
— Но в это время, я думаю, нас уже здесь не будет, — сказала Рейчел. — Папа говорил о поездке на море.
— На море? — Джейн никогда не видела моря.
Рейчел хихикнула.
— Мне кажется, он хочет оставить бабушку Фицрой дома.
До отъезда семейства на море произошло то, что впоследствии Джейн называла «браслетным делом».
Все началось с того, что миссис Фицрой, постоянно критиковавшая одежду и внешний вид Рейчел, посоветовала, чтобы ее внучке наняли собственную горничную, которая следила бы за ее одеждой и внешностью.
