Миранда Гловер - Шедевр
Кристина — великолепна и пленительна, частично оттого, что нарисована в натуральную величину и выглядит настоящей. Возможно, именно это всегда меня притягивало к ней? Она олицетворяла вечность и бессмертие. Я долго и внимательно разглядывала портрет. Гибкая и элегантная, но в то же время удивительно простая и, что самое важное, чрезвычайно юная. Она сняла бежевые мягкие кожаные перчатки, и ее безвольно сложенные руки цвета слоновой кости проглядывают через складки черного бархата. Левую руку украшает золотое кольцо с рубином. Многочисленные слои материи и украшения лишь подчеркивают хрупкость, намекая на скрытую чувственность натуры.
Нежный мех украшает платье, а белый круглый плоеный воротник контрастирует с тонкостью шеи и запястий. Платье обтягивает стройное хрупкое тело. Роскошная одежда радует глаз, указывая на богатство девушки и одновременно подчеркивая ее печаль, — известно, что ее муж, герцог Миланский, умер незадолго до написания картины.
У Кристины полупрозрачная, сияющая молодостью кожа. Волосы собраны под траурный чепец, что подчеркивает рельефность лица. Широкий лоб, круглые щеки, квадратная линия подбородка и сочная полная нижняя губа персикового цвета. Это единственная черта, которую я без труда могу найти у себя. Изображение в полный рост и непосредственное выражение лица делают портрет живым и реалистичным, словно его написали только вчера. Мне всегда было сложно поверить, что картина написана почти пятьсот лет назад.
— Извини, что заставил ждать.
Я обернулась и увидела коренастую фигуру Билли, который направлялся ко мне. Он был одет в просторный рабочий костюм. Я впервые заметила, что его курчавые черные волосы уже посеребрила седина. Руки словно веснушками были усыпаны пятнами белой краски. Билли выглядел не как ведущий британский художник, а скорее как маляр, которого наняли покрасить стены в Национальной галерее.
— Как ты узнал меня?
Он ухмыльнулся:
— Больше никто здесь не одет в плащ-палатку.
Я засмеялась, а он положил мне руки на плечи. Я сбросила их.
— Перестань, Билли, — шепотом попросила я, — меня сейчас узнают.
Он послушно убрал руки. Мы повернулись к картине, и Билли принялся рассказывать.
— Мне нужно знать, чего она стоила — на политической арене, как женщина и как произведение искусства, — прошептала я.
— На самом деле, — объяснил Билли, — портрет Гольбейна служил своеобразной фотографией на паспорт шестнадцатого века: леди собиралась в дорогу. Для того времени она была очень дорогим товаром, который можно было обменять, купить или продать, если предложена подходящая цена. Художник нарисовал Кристину во время своего делового путешествия по Европе, где он подыскивал возможных невест для Генриха VIII. Она позировала для Гольбейна в Брюсселе в течение трех часов. Время и дата создания картины отличаются необычайной точностью — час дня, 12 марта 1538 года.
Гольбейн вернулся со своими набросками в Англию, написал картину и представил этот портрет в качестве образца королю — что-то вроде знакомства по интернету в шестнадцатом веке, — чтобы тот посмотрел и оценил. По всей вероятности, как только Генрих увидел портрет, он решил: «Покупаю». Но у Кристины имелись свои соображения: она заявила, что, если бы у нее было две головы, одну она отдала бы королю. Она предпочла выйти замуж за Франсуа, герцога дю Бара. После его смерти в 1545 году Кристина управляла Лорреном. Итак, ей удалось сохранить свою прекрасную голову и к тому же унаследовать земли.
— Благодаря скорее везению, чем здравому смыслу? — спросила я.
Пока мы рассматривали лицо Кристины, стараясь разгадать образ, я почувствовала в ней уязвимость. Она была такой же, как я, когда рисовала Кенни Харпера. Насколько отличается ее молодость от моей? Я не могла не задаться вопросом, были ли у нас еще какие-нибудь сходные переживания, кроме смерти близкого человека.
— Ну, и как тебе первая женщина из твоего набора? — улыбнулся Билли поверх пластмассовой чашки. Мы вернулись в его студию. Довольно лестно иметь студию, расположенную в помещении величайшего музея мира. Возле стойки для шляп висело четыре кроличьих шкурки, рядом стоял мольберт, на котором помещался холст. На холсте полоски, написанные темной умброй, складывались в решетку.
— Я невольно попала под действие ее чар, — медленно проговорила я. — От нее у меня всегда мурашки по коже с тех пор, как я впервые увидела ее. Тогда мне было не больше двенадцати.
Билли походил на боксера на ринге, но когда он улыбался, вокруг глаз расходились мелкие морщинки, Выдавая спокойный мягкий нрав человека, который никогда не полезет в драку без повода. Он улыбнулся мне, и я улыбнулась в ответ. Перед моим мысленным взором на секунду всплыла потасовка, которая произошла на его последней выставке.
— Как тебе моя идея? — спросила я.
— Мне нравится: твоя продажа и все такое… — задумчиво ответил Билли. — Но в этом есть что-то циничное. Не знаю. Это как если бы ты расписалась в творческом бессилии, в неспособности создать действительно стоящую вещь. Неужели тебя сейчас настолько занимают мысли о культе личности и славе?
Его слова задели меня, но я знала, что Билли прав. Я погладила кроличью шкурку, оказавшуюся неожиданно тонкой, хоть и мягкой.
— Видишь ли, — наконец ответила я, — это верно лишь отчасти. Я хочу лицом к лицу столкнуться с реальностью и понять суть современного искусства. Знаю, затея весьма рискованная и меня может ждать провал. Но, думаю, здесь заключается зерно очень важной мысли, которое позже прорастет. Мысли о моей значимости, а также о значимости выбранных мною женщин.
Продолжая улыбаться, Билли взял кисть и принялся водить ею по линиям на холсте.
— Я завидовал, когда тебе предложили участвовать в этой международной выставке, — признался он, — но, с другой стороны, у меня есть студия в Национальной галерее. Мы квиты. Знаешь, Эст, я хочу, чтобы у тебя все получилось. Ты мне веришь?
Последние несколько лет мы оба номинировались на премию Джозефа Тернера, но ни Билли, ни я не получили ее. Теперь это уже не кажется таким важным. С тех пор как премию вручили Мартину Криду за проект с выключением ламп, она никого уже особо не волновала. Это что-то вроде разговора на заднем сиденье такси — способ избежать общения с толпой; идеальная тема для беседы, такая же, как погода — и настолько же бессодержательная. Но для нас с Билли его студия в Национальной галерее и мой новый проект значили очень многое.
— А ты что же? Чем дальше будешь заниматься? — спросила я.
Кисть замерла на полпути. Билли задумался, потом сделал шаг назад и отложил ее. Затем он засунул руки глубоко в карманы рабочих брюк, со свистом выпустил воздух сквозь зубы и покачал головой.
— Ну, мне, наверное, придется закрыть клуб. Это абсолютно идиотская затея.
Мне стало жаль Билли, хоть я никогда не понимала, зачем ему понадобилось впутываться в это рискованное предприятие, не связанное с его основной деятельностью. Даже Эйдан пытался отговорить его. «Сайт» существует уже три года. Билли, очевидно, не давала покоя идея скрестить известность с кулинарией и внести немного анархии в правила современной британской кухни, а заодно заработать денег. Вместо этого из его заведения постоянно увольнялись повара, а также все время возникали проблемы с остальным персоналом. Знакомые сходились во мнении, что Билли вкладывает недостаточно сил в свое детище, довольствуясь ведением дел по телефону, а сам тем временем занимается творчеством. Он также уезжал в прошлом году в Новую Зеландию, планируя снять фильм с каким-то молодым неизвестным режиссером. Фильм так и не материализовался, зато Билли вернулся с отпадной женой-дизайнером. Теперь они ждут ребенка. Это очень изменило его.
— Что же ты тогда будешь делать?
Билли принял таинственный вид:
— Мы с Кэрри присмотрели одну ферму за городом.
Я недоверчиво покачала головой и рассмеялась.
— Может быть, коровий навоз под ногами — как раз то, что мне нужно. Выращивать животных вместо того, чтобы делать из них чучела — это способно вдохнуть новую жизнь в мое творчество.
Когда я собралась уходить, Билли достал свою старую письменную работу по Гольбейну. Придя домой, я устроилась на розовом замшевом диване с большой чашкой чая и начала просматривать записи. Кристина занимала все мои мысли.
Как выяснилось, после того как она отвергла Генриха, его поиски невесты возобновились. Король вновь пригласил Гольбейна и отправил его в Германию, чтобы тот написал портрет Анны Клевской, протестантской принцессы. И опять Генрих влюбился в созданный художником образ, решив приобрести такой ценный «товар». На этот раз предложение было охотно принято, и вскоре «покупка» приехала в Англию с брачным договором. Но оригинал не соответствовал тому, что король увидел на холсте. Гольбейн неточно передал внешность Анны. Генрих стал возражать, утверждая, что его обманом хотят женить на «жирной фламандской кобыле», и вскоре избавился от нее. За несколько лет до этого Гольбейн умер от чумы. Мне кажется, Генрих верил в то, что здесь не обошлось без божественного провидения.
