Евдокия Ростопчина - Счастливая женщина
Откуда?..
Разумеется, из того самого дома и семейства, где всего более должны были щадить и оберегать ее, если бы согласные и примерные семейства понимали, что значат и чего требуют взаимные отношения чести и дружбы между родными!
Когда шум был произведен и всеобщее восстание праздного злоречия, ядовитой зависти и притворного смиренномудрия успело уже помрачить славу и имя Марины, Ухманские стали упрекать Бориса в безнравственности Ненской, допустившей про себя такую молву, и добродетельное отчаяние их вышло из меры. Им было и стыдно и страшно за Бориса…
Если бы он совершил воровство или фальшивый вексель и Марина бы ему помогала, то нельзя было бы более огорчаться и более кричать оскорбленному и обесчещенному семейству!.. А между тем, ни мать, ни сестры Бориса не были злыми или вовсе бесчувственными созданиями. Нет, напротив, они были из числа так называемых bonnes personnes, добрых особ, но эти-то именно bonnes personnes и делают, и причиняют всякое зло и всякий беспорядок в свете, то языком своим, то своею страстию и привычкою мешаться в чужие дела, заниматься всегда чужими тайнами. Мелочность, щепетильность, ограниченность их сосредоточивают их в пеленах собственных, тесных понятий; скудные сердцем, недостаточные умом, они все судят на свой лад, все измеряют на свой аршин, не хотят понять ничего общечеловеческого и гонят с жестокою нетерпимостию все то, чего не понимают.
Борису становилось с каждым днем все труднее согласовать свою любовь с домашним спокойствием и родственными отношениями. Каждая минута его счастия продавалась ему теперь ценою бессчетных неприятностей и препятствий. Чаша радостей его была упоительна и сладка по-прежнему, но горечь оставалась на дне ее и отравляла жаднопиющие уста… Взор его стал омрачаться, и прежняя задумчивость одинокой поры его жизни показывалась по временам на его отуманенном челе. Марина замечала, и страдание все более и более вкрадывалось в ее душу, которая только просила покоя и забвения от людей, чтоб наслаждаться жизнию, для которой природа дала ей любовь, страсть, силу и молодость.
В таком положении находились они друг перед другом и оба вместе перед светом, Борис Ухманский и Марина Ненская, когда канун Нового года доставил новый случай требовательности семейству Борисову и принес еще обманутую надежду и грустный недочет той, которую свет еще не переставал так ошибочно именовать счастливой женщиной.
VI. Радости счастливой любви
Марина, перестав писать свой дневник, — привычка большей части пылких и восторженных женщин, которые не хотят или не находят себе поверенных по душе, а между тем чувствуют потребность и необходимость высказаться, излить в словах чувства и мысли, всегда сильно ими овладевающие, — Марина исполнила свое намерение, помолилась, не без слез, легла, но не могла найти ни сна, ни покоя под голубыми штофными занавесками своей богато убранной постели, и встала, чтоб написать записку Борису. Не так давно они расстались, ибо Борис пил чай с нею и поехал домой лишь только к сроку, назначенному матерью, почти в одиннадцать часов, но никогда еще не было ей так мучительно-грустно без него. Так называемые праздничные дни имеют всегда это влияние на людей, слишком щедро одаренных способностию и пониманием счастия, когда это счастие бежит от них и не дается их упорному преследованию. Будни проходят как могут, так себе, а если неудачи знаменуют их для нас, то они кажутся нам в порядке вещей и подходящими под общее правило человеческих предположений, изменяемых и расстраиваемых расположениями судьбы. Но когда все около нас радуется или почитается радующимся, торжествуя день какого-нибудь общего праздника, особенно из тех, которые и в церкви и внутри семейств искони избираются на исполнение обрядов, полных какого-то мистического и религиозного веселия, впечатление которого неизгладимо врезывается в память и воображение наше с самого детства, каково Рождество, Новый год, Светлая Пасха, — когда мы собирались, готовились участвовать в общей радости, — и вдруг непредвиденная печаль омрачит наше сердце, разрушит наши надежды и желания, тогда вдвое, во сто раз больнее нам наше горе и оно увеличивается тем веселием, которому другие предаются в глазах наших. Как ни ослабли предания и как ни изглаживаются обычаи семейных праздников в обществе высшего круга, однако их внешняя сторона еще уцелела, по крайней мере в отношении к двум главным торжествам христианского года и к возобновлению самого года: большинство обменивает поздравления и желания по принятому обычаю, без искренности и убеждения; но для некоторых иначе устроенных и настроенных исключений эти взаимные поздравления, эти обеты, эти желания полны еще таинственного смысла, умилительного значения. Они любят видеть себя окруженными всем тем, что им дорого; они желают слышать любимый или родной голос, говорящий им условное приветствие, под которым их собственная мысль доискивается чего-нибудь лучшего и полнейшего. Им особенно нужно, им сладко, при таинственном трепете, возникающем в них в заветную минуту возобновления какого-нибудь ежегодного торжества, благодарить Провидение за прошедшее и настоящее, и вместе увериться в будущем, покоя свой взор на предметах их любви и дружбы. Без этого общения одиночество чувствительнее отзывается в пустоте около них — и боязнь неведомого врывается в их души, грозя всем тем, что может случиться и горестного и несчастного в их судьбе. Марина была совершенно такого расположения и таких свойств: быть может, воображение, быть может, суеверие преувеличивало в вечер 31 декабря ее чувствительность и раздражительность. Оставаться одной, когда она надеялась, что Борис проведет целый вечер с нею и вместе с нею встретит первый год, рождающийся над их любовью, казалось ей так невероятно, неестественно и странно, что она была взволнована и расстроена, как настоящею продолжительною разлукою. Но в записке к нему она умерила выражение грустных чувств своих, она не хотела, чтоб слова ее подразумевали и тень упрека, она только посылала ему благословения, ласки и кончала светлым упованием на радостное свиданье в следующий день.
Записка должна была быть подана Борису утром, в ту самую минуту, как он проснется. Марина хотела, чтоб ее привет был первым, который встретит ее возлюбленного в тот день.
На следующее утро, лишь только зимнее, морозное утро слегка подернуло небосклон светло-розовым сияньем, Марина проснулась, и мысли ее вмиг возвратились к тому предмету, к той думе, которые последние занимали их накануне и на которых они остановились, когда она задремала. Но следы грусти ее изгладились вместе с мраком полуночи и неразлучными с ним страхом, томлением. Надежда светилась в ее взорах, когда молодая женщина, небрежно набросив на плечи розовый кашемировый пеньюар, подошла к зеркалу своему и увидала в нем свое милое лицо, свою блистательную красоту. Надежда еще громче заговорила в ее груди, когда ей подали записку от Бориса.
«Друг мой, — писал он, — прости мне огорчение, которое я так невольно причинил тебе вчера и которое я сам разделял с тобою. Если б ты могла прочитать в моем сердце и видеть, как грустно, как скучно было мне без тебя! Первая мысль моя, когда пробило двенадцать часов, и первый бокал шампанского были тебе посвящены! Да разве ты этого не знаешь, моя Марина? разве ты не убеждена в том, что ты и только ты одна — все для меня: и жизнь, и счастье, и любовь, и вечная, не покидающая меня мечта?.. Вчера надо забыть, и для того сегодня видеться как можно долее и быть как можно счастливее. Так как ни ты, ни я не можем располагать собою во время обеда, и оба должны быть каждый с своими: я — дома, ты — у твоего батюшки, то проведем вместе целое утро. Кажется, ты сбиралась ехать с поздравительными визитами по всем тетушкам?.. Пожертвуя мне ими, останься дома; я постараюсь приехать как можно раньше, лишь только позавтракаю с родными. До свиданья, мой светлый ангел! Жди меня, я последую этой записке!
P. S. A покуда тысячу раз целую розовые кончики твоих крошечных пальчиков и носок твоего башмачка, если ты позволишь!»
Улыбка пробежала по лицу Марины, и она начала торопиться своим туалетом. Она собиралась к обедне и велела уж было заложить себе карету. Но отдумала, боясь, что она опоздает возвратиться и что Борис приедет без нее. Карету велено отложить, и Марина, жалуясь на головную боль, объявила горничным, что она боится простуды и не поедет утром с визитами. «Лучше отдохну, — говорила она, — и соберусь с силами, чтоб ехать кушать к папеньке». И затем всем девушкам позволено идти со двора, а швейцару послан приказ никого не принимать, кто б ни приехал ее поздравлять с Новым годом.
— А если будут кто-нибудь из своих?..
— Кому же быть? Папенька при дворе, потом принимает своих подчиненных; тетушка тоже… Кроме них, я никого не хочу видеть!
