Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах-II
— Что мне на вас обижаться, Игорь Евгеньевич? Вы творец, — сдавленным от негодования голосом сетовал особист. — Обижаться мне следует исключительно на себя, дурака. Понадеялся на ваши ручательства и все эти липовые характеристики с места прошлой работы. Не знаю зачем, но здорово намухлевали товарищи сибиряки!
Лапин уже готов был огрызнуться, но, взглянув на Минка, сдержался. Со злостью отвернулся, чтобы не видеть торчавшего перед ним багрового уха особиста.
— Вы не могли бы пояснее и покороче? — в голосе Главного сквозило раздражение занятого человека. — Чем конкретно не угодил вам Банга?
— Не угодил, говорите? Да у вашего хлопчика не анкета, а готовый материал для органов! Я как копнул по своей линии, так и ахнул. Дед — кулак, при немцах служил старостой, убит в банде. Мать вообще… Была замужем за фашистским прихвостнем из богатых латышей, при Гитлере оказалась в Германии. В Латвию вернулась с немцами. В конце войны муженек смылся, а она, видно, не успела. Получила Сибирь… Достаточно?
— Да что вы панику порете?! — взорвался наконец Лапин. — Парень-то тут при чем? Он у нас на заводе два года отработал!
— А вот это особенно любопытно, товарищ Лапин, — с язвительной вежливостью проговорил и обернулся к нему особист. — Как это сынка такой особы в летное училище принимали, потом в школу летчиков-испытателей, на военный завод? Полагаю, не без вашей бескорыстной, так сказать, помощи…
Лапин зло дернулся, но опять поспешил вмешаться Минк:
— А вы знаете, Виктор Петрович, — мягко заметил он, эдак и мне, пожалуй, придется завтра пропуск сдать. Дед мой, между прочим, был немецкий барон, форменный эксплуататор, мать из богатого дворянского рода…
Тарасенко в изумлении уставился на Главного — знал, что он терпеть не мог, когда теребят его экзотическое происхождение.
— Не до шуток, Игорь Евгеньевич, не до шуток, — буркнул особист. — Какая уж тут заграница?! Да за то, что я такого фрукта к секретной военной технике подпустил, с меня погоны снимут вместе с головой!
— Я еще раз спрашиваю, — тихо, но упрямо процедил Лапин, — при чем здесь пилот Эдгар Банга? Вы кого на работу оформляете — его деда, мать? Какого черта он всю жизнь должен за родню отдуваться?
— Боже ж мой, до чего все умные стали, спасу нет! Почему да отчего… Я же у вас не спрашиваю, дорогой товарищ, как мне с территории завода вертолет угнать!.. Может, и не должен отдуваться за них ваш Банга, но это не мне решать. Только почему у него в автобиографии об этих интересных фактах ни слова?
Он выложил главный козырь и многозначительно зыркнул в сторону Минка, потому что чутьем улавливал его сопротивление. Вот, мол, — осиное гнездо у вас под носом свили. Ему во что бы то ни стало нужно было перетянуть Главного на свою сторону.
В свою очередь, Главный уставился на Лапина.
— Да он просто ничего не знает об этих фактах, — смущенно объяснил руководитель полетов.
— Ах, не знает?! — это для особиста было уже через край. — Что же, теперь узнает…
Тарасенко не спеша поднялся, забрал со стола свою папочку и с достоинством покинул кабинет.
Некоторое время длилось тягостное молчание. Наконец Главный снял очки в тонкой золотой оправе и подошел к Лапину.
— Сам я никогда не понимал смысла этого вдохновенного копания в чужих биографиях, по, согласитесь, Николай Сергеевич, все выглядит весьма странно. Сын ничего не знает о жизни собственной матери… Еще раз простите великодушно, — Минк слегка щурился без очков, — вы в самом деле давно знаете этого летчика?
— С горшка, — не задумываясь, ответил Лапин, — и он действительно ни сном, ни духом… Но, впрочем, довольно непростая у него история, и вам, наверное, ни к чему в нее вникать…
Лапин с сожалением вздохнул и отвел глаза от сосредоточенною, настороженною лица Главного.
— Может, и вправду проще будет взять на место Банги другого пилота, — проговорил он.
В свой кабинет Тарасенко не вошел, а ворвался. В сердцах хлопнул дверью и с ходу схватился за телефон.
— Зина, ты? Тарасенко беспокоит. Значит, так: сделай мне запрос в Ригу, в Комитет, на одного ихнего земляка. Да, записывай — Банга Эдгар Артурович… Что нужно?
Вперившись в диск аппарата, темно-карие живые глаза особиста застыли.
— Все! — жестко заявил он. — Ты поняла — все! До седьмого колена. А особенно пусть копнут родителей. Ну и самого, конечно, тщательнейшим образом. И не тяни! Чтобы завтра уже все ушло в Ригу.
Глухой лес, обступивший завод и аэродром, по опушкам был превращен в парк. На асфальтированных дорожках шуршали палые листья сентября.
— Был во время войны такой разведчик, Александр Ефимов, — рассказывал Лапин. — Герой Советского Союза… А мой единственный и настоящий друг. Знаете, как бывает, — учились в одном классе, росли в одном дворе. Казалось, и жизнь у нас на двоих одна. Только недолго он после войны прожил. В Иркутске и схоронили его.
Они медленно брели вдоль пруда. То нараставший, то утихавший гул полигона не мешал разговору — так же неназойливо и привычно гудит работящая пчела. Аэродром работал в обычном режиме: взлетали и садились вертолеты, и только рев двигателей иногда перекрывал шум ветра в вершинах деревьев.
Лишь взволнованное, с ярким сухим румянцем на скулах лицо Лапина подсказывало, что прошлое никуда не ушло и сейчас встает из забвения в его неторопливом рассказе. Налетел ветер, закружил желто-бурые листья под ногами, дернул за поднятый воротник плаща Минка.
— М-да… — ни разу не прервавший до этого Лапина, Главный был слегка обескуражен неожиданно романтическим повествованием. — М-да… Необычная история… Пожалуй, на месте той женщины я тоже не стал бы посвящать сына в семейные тайны, — он сделал паузу и закончил: — До определенною возраста, конечно.
— Вы правы, и вышло так, что мать его подвела, — вздохнул Лапин.
— А на Тарасенко вы зря обижаетесь, — Минк поправил очки каким-то извиняющиеся жестом. — Он выполняет свою работу, и она у неге не сахар. Осторожность в наших делах необходима.
Они стояли друг против друга и молчали. Далеко раздвинутые субординацией, положением и тем не менее близкие по духу, донимающие один другого люди. Лапину стало неловко дожидаться последнего слова Главного, и он поставил точку сам:
— Собственно, я все это рассказывал не для того, чтобы вас… А, в общем, просьба у меня одна, Игорь Евгеньевич: если вам в итоге мои речи покажутся неубедительными…
— Я вам верю, — сухо перебил Главный.
— Спасибо, но я понимаю, что в сложившейся ситуации даже вы не всесильны. Одним словом, — Лапин проводил глазами пролетевший над ними вертолет, — одним словом, без Банги мне у вас делать нечего…
Марта стояла неподвижно, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло. Оно слегка затуманилось от ее горячею дыхания. Артур подошел сзади, легонько обнял, прижался щекой к мягкому льну волос.
— Марта, ну что ты? Чего испугалась, глупышка? Я же тебе все рассказал. Сама теперь видишь — винить меня не в чем… Я не преступник и сумею это доказать. Бояться нужно им, круминьшам…
— Боже мой, — прошептала она, — неужели все впустую? Вся жизнь… Все эти долгие годы, что мы искали друг друга? Неужели мы встретились для того, чтобы снова потерять…
— Ну-ну, перестань… Не выдумывай лишнего.
Артур повернул жену к себе и увидел дрожавшие в ее глазах слезы. Нежно, обеими руками притянул он к себе ее голову и начал легонько касаться губами мокрых щек.
Но Марта резко оттолкнула его.
— Как ты посмел?! Как ты мог! — в отчаянии выкрикнула она. — Пойти на такой безумный риск, все поставить на карту! Неужели ваша проклятая селедка стоит того, чтобы разрушить нашу жизнь? Эгоист! Холодный расчетливый эгоист! Ты просто помешался на своей работе и не хочешь знать ничего другого, не хочешь ни о ком думать. За три года, что мы вместе, ты со мной к сыну ни разу не выбрался! Ты всегда занят, тебе вечно некогда! Ты стал просто роботом!
Теперь слезы хлынули в два ручья. Заливая губы, капали с подбородка. Уронив руки, Артур стоял с опущенной головой и не смел ничего возразить. Все правда, она права. И он ведь никогда не думал обо всем этом…
Марта выбежала из комнаты. Артур услышал, как в ванной льется из крана вода. Он медленно опустился в кресло, подпер кулаком лоб. Слушал, как тикают часы на стене, и тихонько раскачивался в такт их мерному ходу.
Марта металась по кухне. Хватала то одно, то другое, пока не поняла наконец, чем нужно заняться. Насыпала в маленькую турку кофе, зажгла газ и застыла над конфоркой, бессмысленно уставившись на ровные язычки голубого пламени. Тихо вошел Артур, осторожно, словно боясь напугать, взял у нее медный ковшик. Она не пошевелилась, будто ее заворожил голубой венчик горящего газа.
