Тимоти Финдли - Если копнуть поглубже
Боже!
Неужели он?
Сердце начало колотиться.
Джейн остановилась за фургоном, но мотор не выключила.
Я хочу одного — увидеть его.
Всего один взгляд — убедиться, что он живой и я не сумасшедшая. Что он реален.
Она ждала и смотрела.
Стекло машины оставалось опущенным. Джейн услышала звук открывавшейся боковой двери дома, в который приехали ремонтники.
— Пожалуйста, — прошептала она. — Ну, пожалуйста.
Из дома вышел мужчина.
Лет, наверное, около шестидесяти. На нем был такой же монтерский пояс, как на ее «ангеле», но более опрятная одежда и вдобавок фуражка.
Джейн закрыла глаза.
И поделом. Не будь идиоткой!
«Что ж… если я все-таки пойду к доктору Фабиану, то, по крайней мере, не надо будет лгать Мерси», — подумала она.
И через пять минут (состарившись лет на десять, как ей показалось) она завернула за угол и снова припарковалась напротив дома врача.
Дом был большой — настоящее викторианское чудо из красного кирпича: с портиками с каждой стороны и филигранной работы фронтонами. Шесть труб, три тенистых сада, кованые решетки и спящая собака. Спаниель Дэниел лежал на передней лужайке под сенью сикоморового дерева.
Джейн вылезла из машины и направилась к парадному подъезду. На широкой медной табличке красовались знакомые слова: «Доктор Конрад Фабиан — вход в кабинет со двора». Она всегда игнорировала эту надпись. Задняя дверь не для меня. В конце концов, существует же такое понятие, как гордость. Джейн отвернулась и смотрела в окно. Не хотела видеть глаза доктора Фабиана — их выражение, — его реакцию на свой рассказ.
Достаточно и того, что ей придется выслушать его заключение.
— Я должна вам кое-что сказать, — начала она.
В этом было нечто от исповеди. Чуть раздвинутая занавеска, позади решетки лишь часть лица. И ложь. Оба: и священник, и кающийся понимали, что сейчас прозвучит ложь. Но вместе с ней и неизбежная правда — тяжесть, от которой можно избавиться, только признавшись, как велико это бремя.
Кое-что рассказать…
— Вам удобно?
— Нет.
Джейн горько рассмеялась:
— Разве мне у вас бывает когда-нибудь удобно? С вами? Я уже думаю, как бы поскорее сбежать: сколько шагов до двери, как обойтись без прощания и проскочить мимо вашей «мисс государственной дознавательницы» за конторкой, чтобы она не поняла, что произошло нечто нехорошее. Ведь так было всегда… и всегда так будет. Я плохая, плохая. А вы хороший.
— Ничего действительно дурного в вас нет. Скажем, вы, Джейн, не способны на умышленное убийство. В этом я абсолютно уверен. А помимо убийства, что бы вы мне ни рассказали, это меня не удивит, — врач помолчал. — Ничего… Если только вы не нанесли кому-то физического ущерба.
— Нет.
— Вот и славно, — улыбнулся он. — Помните мужчину, который влюбился в свою ручную мышь?
— Да. У них была единственная проблема: они не могли заниматься сексом.
— Но они занимались.
— Будет вам! — Джейн отмахнулась и рассмеялась.
— И тем не менее это так. Правда, особым способом. Знаете, где мышь свила себе гнездо?
— А мне надо об этом знать?
— Ради вашего душевного здоровья.
— Тогда рассказывайте.
— В его лобковых волосах.
— Вы меня разыгрываете!
— Нет. И спала там каждую ночь всю свою жизнь.
Первой непроизвольной реакцией было: «как мило». Но вместо этого Джейн спросила:
— И сколько она прожила?
— Пять лет. Обычный срок для белой мыши. — Врач поднял глаза: — Я вижу, вас это разочаровало. Вы считаете, что счастье и согласие между столь несовместимыми особями не должно сохраняться так долго. Вас смущает отклонение от нормы. Это мы знаем. Итак, вы влюбились в коня? В осла? В мула?
— Разумеется, нет. — Джейн посмотрела на врача. — И вообще, с чего вы решили, что я собираюсь говорить о сексе?
— Ну… — он пожал плечами. — Я просто вижу вас. И нахожу в вас перемены.
Она отвернулась.
— Разрешите мне закурить.
— Пожалуйста. Давайте.
— И еще…
— Даже не просите. Вы найдете вино на кухне. Только потом, когда мы закончим. Тогда можете выпить. Но не раньше. Вы это прекрасно понимаете. Мы оба профессионалы.
— Но мне так трудно. Так тяжело.
— Джейн, — доктор Фабиан кашлянул, — я чувствую по запаху, что вы уже подкрепились. Так что закуривайте и начинайте.
— Слушаюсь, сэр, — покорно проговорила она — по-прежнему не оборачиваясь.
Но как, как, как?
Начинай, Джейн. Просто говори, и все.
— Я…
— Да?
Она достала сигарету и прикурила.
— Вам приходилось… Вы когда-нибудь встречали настолько красивых людей, что на них невозможно смотреть?
— Но, чтобы это понять, надо все-таки посмотреть.
— Разумеется… Конечно… — Джейн выдохнула дым. — Ну, вот входит такой человек в дверь. Вы бросаете взгляд и чувствуете, что больно — в буквальном смысле больно — поднять на него глаза. Случалось с вами такое?
— Да.
И никаких объяснений.
Джейн, до мозга костей Джейн, грустно улыбнулась:
— Вы хотите сказать, что мой опыт не уникален?
— Опыт восприятия любого человека другим человеком всегда уникален. Например, я восхищаюсь вашим мужем как актером и нахожу его чрезвычайно привлекательным. Но я, слава богу, не гей. Говорю, «слава богу» только потому, что у меня есть Аллисон, без которой я бы совершенно погиб. Но обстоятельство сходное. Я имею в виду — между тем, о чем вы рассказываете, и что проистекало между мной и Алли и между вами и Гриффином. Замужем за ним вы, а не я.
— Проистекало?
— Хорошее слово. Случилось. Вам следует чаще заглядывать в словарь. Это дает ответы на многие вопросы. Случилось. Очень полезное слово, когда речь идет о любовной связи. А ведь именно о чем-то подобном вы собираетесь мне рассказать.
— Почему вы так считаете?
— Я уже вам объяснял. В вас не чувствуется прежней апатии южанки. Вас что-то разбередило. Взволновало. Таким фактором может быть только мужчина… или, если угодно, женщина. Но в вашем случае, думаю, мужчина.
— Да.
— Итак?
— Итак… — Джейн посмотрела на кончик сигареты. — У вас есть пепельница?
— Прямо перед вами. Перестаньте тянуть резину. У нас только час. Сейчас уже меньше. Рассказывайте.
Джейн подалась вперед. Пепельница стояла на столе у ее правой руки — между ней и окном.
Окно. Сад. Деревья. Небо.
Дверь.
Побег.
Что-то разбередило тебя… Трой… что-то взволновало… мужчина-ангел… но как рассказать о таких вещах?
Доктор Фабиан выпрямил спину и постучал пальцами по крышке стола.
Джейн знала: это приказ.
Говори!
Быстро!
— Да, да… я говорю… сейчас… Джейн говорит, — из ее горла вырвался смешок, не настоящий смех — всего одна нота. — Я Джейн. Вы Тарзан. Так? — Она уткнулась лицом в ладони. — Господи, все не так!
Доктор Фабиан ждал.
Джейн порылась в сумочке и выудила из нее салфетку «Клинекс».
— Тарзан. Тарзан. — Она посмотрела в окно и махнула рукой, словно человек-обезьяна сидел на ветке соседнего дерева. — Он мог быть Тарзаном. Обнаженный. Казался нагим, хотя был абсолютно одет. Даже вены проступали.
— Кто он?
— Мужчина. Мужчина. Какой-то мужчина.
Джейн вобрала в себя воздух и откинулась на стуле — в одной руке салфетка, в другой сигарета.
— Люк перерубил лопатой телефонную линию — это в нашем саду. Хозяин, понимаете, решил обзавестись новой клумбой… многолетники… всякие там розы. И Люк, садовник… вы его знаете, он и у вас работает… разрубил телефонный кабель. Кто-то должен был его починить… привести в порядок. Вот он и приехал. Тот самый мужчина. Тарзан. — Джейн затушила сигарету. — Нагой ангел.
Доктор Фабиан отложил ручку. Больше никаких заметок. Заметки потом. Он редко записывал то, что говорили его пациенты. Ему достаточно было впитывать их слова и смаковать. Итог формировался позднее. Многое было очень личным. Всегда.
Джейн Кинкейд он считал привилегированной пациенткой. Эта женщина его глубоко интересовала, поскольку входила в театральную среду, которую он боготворил. Замужем за актером, и сама художник по реквизиту. И все ее друзья — актеры, художники, писатели — принадлежали к миру, в который Фабиан не сумел попасть, когда молодым человеком мечтал стать хотя бы кем-нибудь — неважно кем — в волшебном круге за занавесом. А тут еще Алли — Аллисон — по доброй воле бросила работу, хотя перед ней открывалась блистательная карьера актрисы. Но она предпочла имитации жизнь. Не хотела больше строгой дисциплины, которой подчинялась двадцать пять лет — ограничения в еде, ограничения в спиртном, никакой любви, никаких любовников. Я хочу быть толстой, обрюзгшей бабой, заявила она, когда они познакомились и полюбили друг друга. И ты мне можешь все это дать, если подаришь свободу.
