Франсуаза Саган - В ловушке любви
— Мне очень неприятно, — пробормотал он. — Наверное, я напугал вас.
— Очень напугали, — призналась я. — Юлиус, вы должны подумать о себе, немного отдохнуть. Погулять по пляжу, покупаться…
Он покраснел.
— Я всегда слишком сильно боялся воды, — ответил он. — По правде говоря, я не умею плавать.
Я рассмеялась, и он явно обиделся.
— Завтра я вас научу, — пообещала я. — В бассейне. Но уж по крайней мере сегодня вы работать не будете. Вы устроитесь в гамаке рядом со мной и будете смотреть на море. Вы ведь даже не знаете, какого оно цвета.
В эти минуты я чувствовала себя агентом службы социального обеспечения, а он слабо кивал головой, радуясь, что впервые кто-то решает за него и заботится о нем. Зависимость, как и ее противоположность, по всей видимости, является необходимой частью человеческого существования. С разрешения доктора и с помощью мадемуазель Баро мы перенесли Юлиуса и его одеяло в гамак. Он сразу же наполовину провалился. Я села рядом и открыла книгу. Мне казалось, что он очень устал и нуждается в тишине.
— Вы собираетесь читать? — спросил он плаксиво.
— Нет, — ответила я, демонстративно закрывая книгу.
Он хотел поговорить. Я начала, словно для себя, читать проповедь о вреде некоторых лекарств, но в самый разгар была прервана тем же плаксивым голосом. Я совсем не видела его, за исключением пряди волос, одеяла и двух рук, судорожно вцепившихся в края гамака. Было такое впечатление, словно он держался за борта шаткого каноэ и боялся перевернуться.
— Вам скучно?
— Вовсе нет, — ответила я. — Почему вы спрашиваете? Здесь очень красиво, а я обожаю бездельничать.
— Я все время боюсь, что вам скучно, — сказал Юлиус. — Если бы я был уверен, что это так, мне было бы очень плохо.
— Почему? — весело поинтересовалась я.
— Потому что с тех пор как я узнал вас, мне ни разу не было скучно.
Я пробормотала: «Очень мило с вашей стороны». Я начинала чувствовать себя неуверенно и боялась того, что он сейчас продолжит эту тему.
— С тех пор как я познакомился с вами, — продолжал голос Юлиуса, приглушенный одеялом или робостью. — С тех пор как я познакомился с вами, я перестал чувствовать себя одиноким. Я всегда был очень одинок. Конечно, в этом нет ничьей вины, кроме моей. Я не умею разговаривать с людьми: я внушаю им страх или отвращение. И особенно женщинам. Они считают, что то, что я жду от них, слишком просто и заурядно. А может быть, я сам выгляжу пустой заурядностью в их глазах. Не знаю…
Я молчала.
— А может быть, — добавил он со смешком, — мне просто не везло, и попадались лишь заурядные женщины. А потом я всегда так занят своим бизнесом. Вы же понимаете, когда занимаешься такими делами, не можешь быть спокоен ни минуты. Отвлечешься — и все пошло наперекосяк. Надо всегда быть на месте, принимать решения, даже если это вам больше неинтересно. Вот и лезешь из кожи вон, а зачем?
— Судьба многих людей зависит от вас. Естественно, что у вас полно забот.
— Да, конечно, — согласился он, — они зависят от меня. Но я, я ни от кого не завишу. Я ни на кого не работаю. Я вам уже говорил как-то: я был беден. Не думаю, что тогда я чувствовал себя менее одиноким или несчастным.
Этот тихий, жалобный голосок, раздававшийся из глубины гамака, наполнял меня неожиданной нежностью и жалостью. Я пыталась встряхнуться, вызвать в памяти тот парижский образ уверенного воротилы с пронзительным взглядом и жестким голосом, но видела перед собой лишь маленького человечка в блейзере цвета морской волны, который неподвижно лежал на залитом солнцем песке.
— Почему вы так и не женились? — спросила вдруг я.
— За исключением одного раза, мне этого никогда не хотелось. Вот только тогда, с той англичанкой, помните, я рассказывал вам? После той истории я долго не мог придти в себя. А потом… потом это уже было слишком легко. Видите ли, потом я стал богатым.
— Но наверняка были женщины, которые любили вас не за деньги? — заметила я.
— Не думаю. Хотя, может, я и ошибаюсь.
Воцарилось молчание. Я безуспешно пыталась найти слова, которые не были бы словами банального утешения. Но ничего путного на ум не приходило.
— Вот почему, — продолжал Юлиус. Голос его звучал все тише и тише, — с тех пор как я вас встретил, мне живется гораздо счастливее. Мне кажется, что я забочусь о вас, что есть кто-то, кто нуждается в моей помощи. Конечно, нехорошо так говорить, но в тот день, когда вы вернулись в «Пьер» и расплакались у меня на плече, позволили мне успокоить вас, я знаю, что это ужасно, но очень давно я не был таким счастливым, как в тот день.
Я молчала и сидела не шелохнувшись. Я чувствовала, как капелька пота потекла у меня по спине и заволокло глаза, как будто перестав видеть, я переставала и слышать. В конце концов я зло призналась себе, словно насмехаясь над собой, что еще после наших первых встреч, у Алфернов, в кафе, когда мы сидели совсем одни, я ждала этого момента. На деле мое чистосердечие оказалось лицемерием, а беззаботность — слепотою.
— Говоря откровенно, — сказал Юлиус, — я не переживу, если потеряю вас.
Конечно, я не могла сказать ему, что ничего не имеющий не может ничего потерять. Именно с ним я приехала сюда, именно с ним я проводила все вечера, именно к нему я обращалась за помощью, именно на него я рассчитывала. Не обладая мной физически, он тем не менее не мог отказаться от морального обладания, и может быть, из-за отсутствия первого, второе было значительно сильнее. Было бы жестоко и глупо отрицать: можно очень легко делить с кем-то жизнь, но не делить при этом постель, даже если это немодно, а Господь знает, что это не так. На деле я оказалась еще более зависимой, отказывая ему в даре, что называлось моим телом. А ведь с какой легкостью я подчас предлагала его другим мужчинам. Я сделала последнюю попытку не усугублять тему.
— Но, Юлиус, никто и не говорит, что вы должны потерять меня…
Он прервал меня:
— Мне хотелось бы, чтобы вы поняли: я желаю жениться на вас.
Я выпрямилась в своем гамаке и подалась вперед. Эти слова, тон, сама мысль приводили меня в ужас. Но мало того, от меня ждали ответа. А моим ответом было «нет», но я не хотела произносить его, чтобы не причинять страдания этому человеку. Снова я оказалась загнанной, напуганной дичью. Снова я чувствовала себя виноватой. Снова я была под безжалостным огнем чувств, которых не разделяла.
— Не отвечайте мне, — быстро проговорил Юлиус. По его голосу я поняла, что он так же напуган, как и я. — Я ничего не прошу у вас и не жду ответа. Просто я хотел, чтобы вы знали это.
Я трусливо опрокинулась в гамак и стала искать сигареты. И тут я обратила внимание на то, что пианист уже давно играет. На этот раз я сразу узнала мелодию: это был «Mood Indigo», и я машинально начала припоминать слова.
— Пойду лягу спать, — сказал Юлиус. — Извините меня, но я что-то неважно себя чувствую. Поужинаю у себя.
Я прошептала: «Спокойной ночи, Юлиус», — и он зашагал прочь, неся одеяло под мышкой. Он уходил, оставляя у моих ног пляж, море и свою любовь. И оставляя меня совершенно подавленной. Через час я отправилась в пустой бар и выпила там два пунша. А через десять минут туда вошел пианист. Он попросил разрешения угостить меня еще одним пуншем. Через полчаса мы уже звали друг друга по имени, а через час я лежала в его бунгало обнаженная, тесно прижавшись к нему. На целый час я позабыла обо всем. Затем я вернулась к себе, тайком, словно неверная жена. Конечно, мне нечем было гордиться. Нет, я не обманывала себя: счастливая пресыщенность моего тела была так же реальна, как и голод моего сердца.
13
В этот первый весенний вечер Париж сверкал. Все казалось неосязаемым. Мосты и памятники словно повисли в воздухе, а у пешеходов будто выросли крылья. Охваченная эйфорией, я зашла в цветочный магазин, и мне навстречу, лая, выбежала забавная такса. Похоже, она была единственной хозяйкой в лавочке. Некоторое время в магазине никого не было, и я спросила ее, сколько стоят тюльпаны и розы. Я шла вдоль полок и указывала на разные растения, а она, по всей видимости, радуясь этому развлечению, повизгивая, бегала за мной. А когда я с энтузиазмом развернула целую речь по поводу дикорастущих нарциссов, кто-то постучал в витрину. Я обернулась и увидела за стеклом на тротуаре мужчину, который с иронической улыбкой крутил пальцем у виска. Пантомима между мной и собакой была, видимо, очень смешной и длилась не меньше пяти минут. Я улыбнулась в ответ. Вот так мы и стояли, глядя друг на друга сквозь залитую солнцем витрину. Такса лаяла громче и громче, и Луи Дале, наконец, открыл дверь, вошел и взял меня за руку. Он долго не отпускал ее, а я заметила, что он был еще выше, чем мне показалось во время нашей первой встречи.
— Никого нет, — пояснила я. — Какой-то странный магазин.
